[1124]. В полках отчаянно не хватало профессиональных офицеров. Сам командующий достаточно пессимистично оценивал свои шансы на успех.
Тем не менее, итоги первого сражения выглядели многообещающими: 9 января у Вильрсекселя 20-й корпус настиг арьергард сил Вердера, отходивших в направлении Бельфора. Немцы смогли отразить все атаки французов и отступить в полном порядке под покровом ночи; однако поле боя осталось за солдатами Бурбаки. Вердер, со своей стороны, мог праздновать стратегический успех — французам не удалось отрезать его от Бельфора.
Бурбаки не организовал быстрое преследование противника; его дивизии продвигались вперед крайне медленно, а главной целью командующего было отразить возможную атаку немцев. 11 января он приказал возобновить наступление в направлении Бельфора 13 января; в качестве причины остановки были названы проблемы со снабжением.
В результате Вердер выиграл время, необходимое для подготовки сильной позиции вдоль реки Лизен. Немецкий командующий только сейчас стал сознавать, насколько велико численное превосходство противника; 14 января Вердер отправил в Версаль телеграмму с просьбой разрешить ему снять осаду Бельфора. Ответ Мольтке был прост и лаконичен. «Ваше величество должны отдать генералу Вердеру приказ оставаться на своей позиции и бить врага там, где он появится», — заявил шеф Большого генерального штаба королю[1125]. Соответствующий приказ был незамедлительно отправлен[1126]. Однако к тому моменту битва уже началась.
В окрестностях Бельфора стояли нетипичные для этих широт холода; столбик термометра опускался временами до минус восемнадцати градусов. Французы продвигались по обледеневшим и заснеженным лесным дорогам, не имея возможности даже ночью укрыться от мороза. Идея Бурбаки была проста: он собирался атаковать позицию немцев всеми четырьмя корпусами, при этом охватить своим левым флангом правый фланг Вердера и в результате нанести ему поражение. Однако реализация оставляла желать лучшего. Координация действий корпусов была на низком уровне, приказы выполнялись с большой задержкой. 14 января Восточная армия завершила свое развертывание для наступления на Бельфор. 15 и 16 января французы атаковали немецкие позиции на линии Монбельяр — Эрикур. Им удалось добиться некоторых успехов и потеснить своего противника; в какой-то момент казалось, что корпусам Бурбаки удастся одержать победу.
Вердер был вынужден бросить в бой все резервы. Однако с французской стороны «единого, системного, решительного наступления так и не произошло»[1127]. На третий день Бурбаки признал свою неудачу. Молодому офицеру, который убеждал его отдать приказ о ночной атаке, командующий ответил: «Я на двадцать лет старше, чем нужно, чтобы сделать это. Генералы должны быть Вашего возраста»[1128]. Его армия не была разбита, но в значительной степени утратила боеспособность. Некоторые подразделения уже двое суток не получали никакого продовольствия, солдаты питались мясом убитых лошадей. Среди бойцов участились случаи дезертирства, нанесения себе увечий и симуляции болезней. С 11 по 17 января в тыл было отправлено около 15 тысяч человек, сказавшихся ранеными и больными; при этом, по французским подсчетам, лишь около четверти из них действительно были небоеспособны[1129].
Судя по всему, у Бурбаки к этому моменту произошел нервный кризис. Это неудивительно, учитывая, что ему на протяжении нескольких месяцев пришлось терпеть одно поражение за другим. Находясь под постоянным давлением со стороны республиканских министров, не скрывавших своего недоверия к бывшему командиру императорской гвардии, и наблюдая плачевное состояние своей армии, он, похоже, в значительной степени утратил как волю к сопротивлению, так и веру в возможность успеха. По крайней мере, своими медлительными, противоречивыми и нерешительными действиями во второй половине января он очень напоминал Базена.
Впрочем, даже если бы Бурбаки последовал совету своего подчиненного, из этого вряд ли бы что-то вышло. Французские солдаты достигли предела своих возможностей. Недавно сформированный 24-й корпус находился в стадии разложения, состояние остальных было лишь немногим лучше. В этой ситуации немалым достижением было то, что Восточной армии удалось отойти организованно и без серьезных помех со стороны противника. Впрочем, Вердер, несмотря на имевшиеся у него приказы об энергичном преследовании врага, предпочитал действовать осторожно, понимая, что внушительное численное превосходство французов никуда не делось.
Сам французский командующий считал, что совершает тактический отход к Безансону, чтобы перегруппироваться и продолжить наступление. Однако на следующий день до него дошла информация о появлении немцев на дальнем левом фланге. Правда, силы противника он оценивал некорректно, считая, что под командованием Вердера находится около 90 тысяч человек, а у Мантойфеля — не более сорока. Переоценивая вдвое первую группировку и в аналогичном размере недооценивая вторую, Бурбаки своевременно не распознал угрозу окружения. К своему глубокому разочарованию, в Безансоне французский командующий обнаружил запас продовольствия на пять дней и несколько батальонов необученных солдат, вооруженных винтовками системы Энфилд, к которым не имелось боеприпасов.
Тем временем Мантойфель сосредоточил силы Южной армии и начал наступление из района Лангра в тыл Бурбаки, двигаясь к швейцарской границе. 21 января небольшой отряд немцев атаковал Дижон; атака была успешно отражена отрядами под командованием Гарибальди. В качестве трофея французы взяли на поле боя немецкое знамя — первое и единственное за всю войну. Трофей был с надлежащей помпой отправлен в Бордо. Ни Гамбетта, ни Гарибальди не знали, сколь высокую цену им пришлось заплатить за этот кусок материи. Отвлекающий удар немцев сковал в районе Дижона 50-тысячную группировку, которой теперь оставалась роль пассивной свидетельницы очередной трагедии французской армии.
В тот день, когда Гарибальди отражал атаки немцев под Дижоном, передовые части Мантойфеля добрались до реки Ду юго-западнее Безансона, заняв стратегически важный город Доль. Капкан вокруг Восточной армии стремительно захлопывался. Состояние французских солдат оставляло желать много лучшего; измотанные маршами и сражениями, лишенные нормального питания и возможности переночевать в тепле, они иногда начинали отступать при одном появлении немцев. «Я ужасно устал. Мои ноги, наполовину отмороженные, пылают и причиняют мне страдания всякий раз, когда я снова пускаюсь в путь. <…> Стопы моих ног покраснели и почернели, словно их избили палкой», — записал один из рядовых участников[1130]. Впрочем, пока еще не все было потеряно: ведущие от Безансона на юг вдоль швейцарской границы дороги можно было бы прикрыть сравнительно небольшими силами — горная местность позволяла блокировать наступление немцев, перекрыв всего лишь несколько перевалов.
Однако Бурбаки в Безансоне все еще колебался. В сложившейся ситуации у него было два варианта: быстро отступать на юг, спасая все, что еще можно было спасти, или прорываться через боевые порядки Мантойфеля на запад. Именно на втором варианте настаивали Гамбетта и Фрейсине. Теоретически шансы на успех имелись; не зная, как будут действовать французы, Мантойфель вынужден был серьезно растянуть свои два корпуса, чтобы прикрыть все возможные направления прорыва. Однако для успеха этой операции необходимо было одно условие: боеспособное состояние французских войск. Именно оно оказалось невыполнимым.
26 января Бурбаки принял решение отступать вдоль швейцарской границы. Но было уже поздно: утром того же дня авангарды Мантойфеля заняли Сален, перекрыв одну из двух дорог, которые вели из Безансона на юг. Оставался путь через Понтарлье. Фрейсине все еще требовал от командующего Восточной армией пойти на прорыв, одновременно безуспешно пытаясь заставить Гарибальди двинуть все свои силы ему навстречу. Убежденный в неизбежности катастрофы, Бурбаки вечером того же дня пустил себе пулю в голову.
Попытка самоубийства оказалась неудачной, хотя и спасла генерала от необходимости руководить агонией своей армии. 29 января немцы перерезали последний путь на юг в районе Понтарлье. Как уже говорилось выше, днем раньше в Версале было заключено перемирие; однако германская сторона, не желая в последний момент остаться без триумфа, добилась исключения из него трех восточных департаментов, где и происходили боевые действия. 31 января генерал Клиншан, взявший на себя командование Восточной армией, заключил со швейцарскими властями соглашение об интернировании. И на следующий день неорганизованные толпы французских солдат, утратившие всякое сходство с дисциплинированной армией, начали пересекать границу. Лишь немногим отчаянным удалось уйти на юг по заснеженным горным дорогам вдоль самой границы. Немцев этот результат вполне устраивал — заниматься транспортировкой, снабжением и размещением еще сотни тысяч пленных им совершенно не хотелось[1131].
В Швейцарии оказалось интернировано около 90 тысяч человек; еще 15 тысяч попали в плен к немцам, и лишь около 6 тысяч смогли выйти на юг. Последняя армия, которой еще располагала Франция, была уничтожена. Война завершилась.
Вторая фаза франко-германской войны достаточно серьезно отличалась от первой. Ее исход был в значительной степени предопределен с самого начала. Беспристрастному наблюдателю было ясно, что ситуация значительно отличается от того 1792 г., воспоминания о котором вдохновляли французских лидеров. Тогда «вооруженному народу» противостояли маленькие армии эпохи кабинетных войн и политики, вовсе не горевшие желанием вести масштабную войну. Теперь французам противостояла массовая и в то же время профессиональная армия, опиравшаяся на вполне надежный тыл и ресурсы большой страны.