— …a tot khott sprosonja a tut zhe podkhwatil “Chshistaja prawda ja sam widal kak u nikh petun wolochshil polmesjatza kak krajushku”. Potomu ego ii prozvali Podlygalom…
Что-то на берендском, не понять…
Цайт мысленно поклялся обязательно выучить берендский, хотя бы немножко, чтобы не чувствовать себя глухим и немым. Хотя, как говорят, знал бы, когда угли упадут — от пожара бы застраховался. Служба в Черной сотне — вещь непредсказуемая, сегодня тебя в Беренд занесло, а завтра — в Лесс, будь он проклят, или в Перегрин… Не подготовишься. Не зря в школе на улице Серых крыс им давали знания буквально обо всем…
— Ты нет спать, — произнес голос с сильным берендским акцентом над головой Цайта, — Ресница дрожать. Открыть глаз.
Ну что поделать, притворяться бесчувственным уже глупо. Цайт открыл глаза.
Комната… или как там они называются у моряков? Каюта? Кубрик? Бублик? Комната, в общем, на корабле — узкое помещение, два яруса узких коек. На одной из них, на нижнем ярусе, лежит он, Цайт, напротив него сидят три человека. Один как раз и обращался к юноше.
На разбойников, на бандитов, вообще на преступников нисколько не похожи. Тяжелые, чем-то резко пахнущие сапоги… какой-то прогорклый жир, что ли? Черные штаны, темные рубахи, то ли вишневые, то ли бурые, в свете одинокой керосинки, покачивающейся под потолком, не разобрать. Жилетки, у одного — с блестящими металлическими пуговицами, у остальных двоих — то ли роговые, то ли деревянные. Бороды, расчесанные на обе стороны темно-русые волосы, светлые глаза. Крестьяне, похоже…
Это плохо.
Горожанин может пощадить пленника, если тот ему понравится, конечно, не отпустит подобру-поздорову, но, случись пленника убить — рука может дрогнуть, а то и вовсе не подняться. У крестьян не так. Они сызмала привыкли резать поросят, овец, рубить головы курам и уткам, так что, хоть сколько ты ему нравься — при необходимости он тебя так же спокойно зарежет, как режет борова, которому еще вчера чесал холку.
Цайт подумал, что не хочет, чтобы его резали как борова.
Как назло, на глаза ему попался здоровенный нож с рукоятью из оленьего рога, воткнутый в стол, рядом с половиной каравая хлеба. Цайт понял, что, скорее всего, именно этим ножом его и зарежут.
Если он будет плохо себя вести. Например, откажется рассказывать секрет серебряного штейна.
— Кушать, вайс? Пить? — по-доброму спросил один из бородачей.
Вайс? Что еще за вайс?
— Пить.
Что-то за краем поля зрения Цайт забулькало.
— Kak on pitt budet? Ruki zhe swjazany.
— Mitroshka skazal chshtoby ne razvjazyvali khitryj sbezhatt mozhet
— Muchshitt tozhe nekhorosho zhiwaja zhe dusha zhe zh…
Похитители о чем-то заспорили на своем непонятном языке, может, решали, стоит ли тратить на него глоток воды, а может прикидывали, зарезать его сейчас или подождать до темноты.
Кстати, а какое сейчас время дня?
— Сейчас день? — хрипло спросил он. Пить и вправду хотелось со страшной силой.
Бородачи прекратили осуждение, посмотрели на Цайта, затем переглянулись:
— Chshto on skazal?
— Ne po nashemy.
— Grozitsja wrode
— Net sposil chshtoto
— Tochshno grozitsja. Otpustite goworit a to khudo budet. Najdut was goworit gde khochsheshh ii gorlo pererezhut
— Erundu ne meli
Самый молодой из бородачей и самый говорливый получил подзатыльник от самого старшего — по крайней мере, борода у него была самой длинной — после чего старший наклонился к Цайту:
— Что вопрос?
Путем некоторого напряжения больной головы Цайт понял, что его спросили, о чем он спрашивал.
— День? — спросил он.
Бородачи опять заспорили:
— Chshto on sposil?
— Denn, goworit
— Chshto den-to?
— Mozhet khochet uznat kakoj sejchshas denn?
— Kak po wajskomu wtornik?
— Ne znaju
Старший повернулся к Цайту, который начал подозревать, что отвечать ему не собираются, а, видимо, издеваются:
— День, — сказал он, — Два.
Два дня прошло?!
— Два дня?!
Бородач почесал в затылке:
— Нет два день. Ночь день.
Цайт запутался и решил не перегружать ни свой мозг, ни мозг пленителей:
— Пить.
Прежде чем он успел испугаться, бородач выдернул нож из столешницы, и одним движением перерезал веревки на руках. После чего протянул глиняную кружку, расписанную сине-зелеными драконами, а, может, и лошадьми — опознать эти создания, вышедшие из-под кисти деревенского гончара, было сложновато.
— Пить, — ободряюще кивнул бородач, — Mors.
Цайт дернулся. Он вспомнил, что на древнеэстском слово «mors» означало «смерть».
Глава 62
2
— Четыре и пять! Девять!
Кости загрохотали в стаканчике.
— Pjatt ii pjatt! Подставляй лоб! — добавил Цайт по-белоземельски, но Карп понял. Бородач со вздохом подставил лоб, на котором скоро нальется синяя шишка — в кости Карп играл из рук вон плохо.
Три похитителя оказались, в сущности, неплохими людьми. Им быстро надоело держать пленника связанным, они напоили его напитком с жутковатым названием «морс», который оказался всего лишь ягодным настоем, угостили кроваво-красным блюдом с непроизносимым названием borschtsch, оказавшийся обычным свекольным супом. На следующее утро на завтрак Цайту досталось не менее непроизносимое schtschi — всего лишь капустный суп, пусть и очень вкусный…
А потом налетел шторм.
Их кораблик приткнулся к берегу где-то в полпути от Нахайска и раскачивался на волнах, вздрагивая от порывов ветра и тугих дождевых струй, бьющих в круглые окна… как их… иллюминаторы…
Знакомство с берендской кухней прекратилось, ибо отправляться на берег за очередным горшком супа никто не рисковал, приходилось пробавляться хлебом, благо караваи берендского хлеба, темного, почти черного, тяжелого и липкого, как глина, на корабле имелись.
От скуки бородачи познакомились с Цайтом, называя его Цатом, самих же их звали Карп, Тит и Проф. От них же он научился нескольким берендским словам и счету до двенадцати, обогатив, в свою очередь лексикон братьев Kuzzmischi счетом по-белоземельски до двенадцати же.
При игре в кости более крупные числа и не нужны.
Сейчас за троих отдувался Карп, а более осторожный Проф и более опытный Тит — это он умел более или менее говорить по-белоземельски, дружелюбно поглядывая на Цайта, обсуждали какие-то хозяйственные дела:
— …esli khosjain prikazet ubitt mallcshonku?
— Esli, esli… Prikazet, togda ii budem dumatt.
— Zalko ze. Khoroshij, wesjoluj… Da ii sa schto?
— U samogo dusha ne lezit ego w omut, da my z ljudi podnewollnyje…
Карп грохнул стаканчиком, осторожно поднял его… В бороде сверкнула улыбка:
— Pjatt ii sestt! Десять! Podstawljaj lob, wajsschura!
Лоб Цайта зачесался, он уже успел убедиться в мощи толстых карповых пальцев, а в то, что ему повезет выкинуть две шестерки, юноша не верил. Ну, с другой стороны, как говорит тот же Карп: «Коровы в ставках нет»… Цайт бросил кости…
В этот раз корабль качнуло не от ветра, а от разочарованного рева Карпа:
— Dwenadtzatt! Двенадцать! Da kak tak-to, roza ty wajsskaja!!!
3
Два оставшихся брата похохотали над неудачей среднего, потом Тит, на правах старшего, разогнал всех спать, мол, завтра вечер утихнет, и утром отправимся. Короче говоря, завтра в дорогу, всем спать. Некоторое время думали, что делать с Цайтом: с одной стороны — пленник, а с другой — связывать его на ночь как-то и неловко… В итоге его запихнули в какую-то каморку, то ли кладовую, то ли что-то вроде, где можно было улечься только на пол и то с трудом — в стенку упирались либо ноги либо голова. Впрочем, он был сам виноват, ибо сразу же заявил, что спать не хочет и не отказался бы почитать что-нибудь перед сном, чем вверг братьев в тягостное недоумение:
— Schuwstwujet neladnoje, bedolaga…
— Rowno kak buk pered bojnej…
Видимо, книг у них в запасе не было.
Впрочем, Цайт неожиданно оказался слишком плохого мнения об интеллектуальном уровне своих пленителей. Они смогли найти ему книжку, причем даже на белоземельском, «Приключения старого чудака», фантастический роман Вернона Ружа. Даже все страницы были целы. На ошарашенный взгляд Цайта бородачи замялись, что-то пробубнили, но в итоге никак не прокомментировали это событие.
Вместе с книгой ему досталась тяжелая овчинная шуба, несколько свечей, воняющих горелым салом, полупустой коробок фосфорных спичек, кружка воды, каравай хлеба — Цайт попросил покушать что-нибудь перед сном, а ничего, кроме хлеба, на корабле и не было — и даже короткий нож с почерневшим лезвием, при виде которого Цайту вспомнилась старая легенда, в которой как раз фигурировал нож с черным лезвием, вернее, черневшим в руках того, кого ждала скорая смерть.
Будем надеяться, что нет…
Дверь каморки захлопнулась, зашуршала веревка, которой Тит завязал проушины вместо замка, Цайт остался в темноте.
Ну и что будешь делать?
Вольф, например, уже вскрыл бы дверь вот этим самым, неосторожно оставленным ножом, а потом им бы перерезал глотки бородатым братьям и сбежал.
Ксавье, скорее всего — тоже. Только он сначала бы выпытал у братьев все, что посчитал нужным. Ну а потом, конечно, глотки.
Йохан… Вот что сделал бы Йохан, Цайт не знал. Но, учитывая его рассказ о том, что произошло с женой Йохана и ее любовником — и еще десятком непричастного народа — возможно, в этой истории тоже присутствовало бы перерезанное горло в количестве трех штук.
Но он — не Вольф, не Ксавье, и не Йохан. Он как-то не привык вот это вот… с глотками… Да и, откровенно говоря, жалко мужиков. Ну да, похитили, ну да, наверное бы убили, прикажи им кто-нибудь, но ведь по сути — они ничего плохого Цайту не сделали. Если бы можно было им как-то пригрозить и под угрозой оружия заставить отпустить… Но как? И чем? Ножом? Этот огрызок в руке Цайта смотрелся на редкость неубедительно. А ничего другого у него не было. Хотя…