А больше времени Кэтсхиллу и не понадобится.
Он быстро пробежал пальцами по этикеткам, наклеенным на бутылки темно-коричневого стекла, с жидкостями и порошками.
— Не то, не то, не то… Фенолфталеин.
3
— Эй, Молот.
Здоровяк-кузнец раздраженно обернулся. А, это те повара…
— Чего вам? — в голосе Молота явственно слышалась злость, но это не относилось к ситуации. Он просто всегда был злой.
— Я хотел спросить… — подошел тот, что поменьше, его приятель, что покрупнее, остался стоять у входа в переулок, вернее, узкую щель между строениями, как будто…
Что-то это напомнило Молоту, но колыхнувшая злость не дала оформиться мысли:
— Что спросить?! Вам неясно сказано?
— Так, говорят, командира убили, может, все откладывается?
— Ничего не откладывается! Какого еще командира?
Крупный повар у входа в переулок лениво повернул голову вправо-влево, как… Как будто стоял на страже. Понять это Молот успел. А отреагировать — нет.
Резкий тычок в солнечное сплетение выбил из него воздух, а потом жесткие руки впечатали Молота, одного из руководителей восстания на заводах Штальштадта — теперь уже бывшего руководителя — виском в угол стены.
Глава 71
4
Рашпиль был недоволен.
Один из ближайших помощников посланника Дирижера, Младшего, недовольно ходил из угла в угол своей комнаты в общежитии.
Всё не так! Всё не так!
Кто-то убил Младшего в ночь перед выступлением. Кто? Тайная полиция? Но они бы арестовали или выкрали, зачем убивать?
Придурок Молот ухитрился навернуться с лестницы и проломить свою тупую башку, в которой — вот удивление! — был мозг. Успел он закинуть отраву в жратву солдат или нет? И кто теперь вместо него будет кончать брумосских поваров, чтобы те не растрепали лишнего?
Хорошо, все же, что нашлись эти брумосцы. Своих, белоземельских, как-то… тяжело было бы… Хоть Дирижер и говорит, что все рабочие мира — братья, но Рашпиль считал, что все рабочие, конечно, братья… если они белоземельцы. Брумосцы — такие братья, что лучше б такой родни не было. Мерзкие они какие-то, подлые, склизкие, одно слово — брумосцы.
Ладно.
Рашпиль хлопнул себя по коленям. Дирижеры умирают — музыка продолжается.
5
— Чего это каша такая?
— Какая такая? — вежливо переспросил подавальщик у солдата, брезгливо смотревшего в миску.
— Вкус у нее… какой-то не такой.
— Может, крупа из новой партии, а может — мясо с душком попалось, — безразлично пожал плечами подавальщик. Он за качество еды не отвечал, а этот солдат семнадцатой роты его давно уже достал: то ему капуста кислая, то варенье сладкое…
Солдат дернулся:
— Ты что нас, тухлятиной кормишь?!
— Я не готовлю, только подаю, — подавальщик слегка струхнул, коря себя за длинный язык и неумение придержать его вовремя.
— А ну-ка, зови сюда поваров!
Из дверей на кухню вышел огромный повар, вытирающий руки черным фартуком:
— Кому здесь не нравится моя стряпня?
Теперь струхнул уже солдат, который был меньше повара раза в два. А ожидать поддержки от остальных не приходилось — он и их тоже успел достать вечным нытьем и жалобами.
— Ваш… — солдат указал на подавальщика, который уже успел проклясть тот момент, когда обмолвился про тухлое мясо, тот день, когда напросился в подавальщики и теперь проклинал тот день, когда услышал слово «Штальштадт».
— Это не наш, — отрекся от подавальщика Миллер — а это был, конечно, он, — У нас на кухне своя группа.
— Вот этот… сказал, что вы в кашу тухлое мясо положили!
Голос нытика разнесся по столовой и все начали с подозрением смотреть в свои тарелки.
— Врет, — лениво сказал Миллер, — Мы в нее мясо и вовсе не клали. Сегодня привезли партию консервов.
Тут уж занервничали все.
6
Способ сохранения мяса без порчи, называемый консервированием, придумали, конечно, ренчцы. Кто ж еще додумается до такой пакости? Нет, конечно, когда ты в походе и никакого приварка нет, а все куры в окрестных деревнях уже таинственным образом исчезли — тогда появление фур с жестяными банками было просто спасением. Вот только иногда солдаты, отведавшие безвкусного мяса из таких банок, умирали. Сначала их несло с обеих концов, потом начинало двоиться в глазах, заплетаться язык… А потом — хана.
Поэтому консервы солдаты ели очень осторожно.
7
— Вы сами-то свою стряпню пробовали?
— А ты думаешь, мы для себя отдельно готовим?
Миллер упер руки в боки, нехорошим блеском сверкнул огромный кухонный нож за его поясом, лишь чуть-чуть не дотягивающий до гроссмессера.
— Если мы… Если у нас…
Придраться к повару было сложно — не они решали, что сегодня приготовить, да что положить в еду. Это рассчитывали особые ученые, которые составляли этот… как его… что-то с крысами связанное… а, ратцион! Вот этих бы ученых их крысиным ционом накормить!
— Если у меня…
В кишках у солдата что-то булькнуло. Он схватился за живот.
— Вот! Видишь! Мне уже плохо!
Зал, полный солдат, загудел. Все начинали прислушиваться к себе и некоторые тоже улавливали глубоко в своей требухе коварное бурление. То тут, то там раздавались испуганные возгласы.
Нытик, вцепившийся в живот — тот уже ощутимо резало — повернулся к повару… И замер.
Здоровяк-повар побледнел и держался, согнувшись, за свое пузо.
— Что-то мне нехорошо… — пробормотал он и мелкими шажками двинулся на кухню, все ускоряя шаг.
После этого в солдатской столовой началась сущая паника.
Забытый всеми подавальщик тихонько прокрался к выходу из столовой, возле которого скучал мальчишка в огромной кепке, развлекающий себя подбрасыванием камешков вверх.
— Беги к Надфилю, скажи — зайцы нафаршированы, скоро будут готовы.
8
Мальчишка что-то прошептал на ухо Надфилю, огромному слесарю, как и все рабочие обедавшему в огромной столовой. Тот кивнул и, без задержки, грохнул кулаками по столу:
— Да что ж это такое?! Сколько можно это терпеть!
Еще один удар кулаками. И еще. Вот отзвуком послышались удары от других столов, они повторялись, множились, и вот уже в столовой звенящим ритмом зазвенела злая музыка.
Музыка мятежа.
Много ли надо, чтобы поднять человека на мятеж? Да немного. Пошепчи ему на ухо что он живет плохо — а кто не считает, что мог бы жить и лучше? — собери недовольных в толпу, раскачай ее магнетизирующим ритмом, а потом крикни «Вперед!».
— Вперед! — рявкнул Надфиль, вскакивая и переворачивая стол, и следом за ним поднялись все.
Из дверей столовой хлынула нерассуждающая толпа, в головах которой гремел ритм злой музыки и прыгали только короткие мысли «Ломать! Крушить! Бить! Убивать!». Более длинные мысли, например: «Зачем это делать?» и «Что будет потом?» — уже не помещались.
Но вожди мятежа, в отличие от всей остальной массы, не могли себе позволить не думать. Над ними-то вождей не было и за них думать было некому. Поэтому вожди не могли не задумываться над тем, что сейчас появятся солдаты охраны, и безоружных быстро расстреляют и рассеют.
Нужно оружие. Нужны оружейные склады, которые уже некому оборонять, кроме небольшой кучки дежурных солдат и которых толпа сомнет в мгновение ока. А вот когда у толпы появится оружие — вот тогда игра пойдет на равных.
Тот, кто собирается стрелять — тот должен быть готов быть застреленным. Иначе это не солдат, а палач.
Конечно, склады закрыты на замки…
Надфиль сжал в кармане дубликаты ключей. Хорошо быть слесарем.
9
Обломки оловянной кружки таяли и плавились в чугунном ковшике с длинной деревянной ручкой, стоявшем на наскоро разведенном котелке. Еще немного — и там заплещется серебристая жидкость…
— Что там, Крис?
Мальчишка выглянул из-за угла:
— Сейчас… Еще немного… Шкипер еще не… Давай!
Глава 72
10
Еще на подходе к дверям склада Надфиль почувствовал неладное.
— Солдаты, — сказал он, останавливаясь, — Где солдаты?
Отряд взбунтовавшихся рабочих остановился за его спиной.
— Зачем нам солдаты? — недоуменно спросил один из них, — Нет — и слава богу, тревогу подать не смогут.
— По тревоге и так никто не придет… Но охрана-то должна быть!
Охрану, по плану — ведь успешное стихийное восстание должно быть хорошо спланировано заранее — нужно было устранить. Для чего у Надфиля и еще одного парнишки из литейных цехов, стрелявшего как бог — если бы где-то существовал бог стрельбы из револьверов — были припасены два револьвера, тайком собранные в мастерских.
План… Этот план сегодня и без того идет не по плану! Где эта холерная охрана?!!
11
Холерная охрана, возможно, с радостью бы ответила, но как-то сложно говорить, когда тебя — посреди солнечного дня! Посреди ровной площадки! — скрутили так, что ты даже не успел заметить, кто это был. Еще сложнее говорить, когда ты лежишь в какой-то кладовке, связанный по рукам и ногам, как добрая граубаденская колбаса, особенно — если тебе в рот запихнули тряпку, вкусом нисколько колбасу не напоминающую!
Хотя, если бы солдаты узнали, что благодаря таинственным налетчикам, они избавились от участи быть застреленными — возможно, они бы меньше злились и посылали проклятий. И при встрече ограничились бы разбитым носом и всего лишь парой-тройкой выбитых зубов. В знак благодарности. Чтоб этим чумным налетчикам пусто было.
12
Чумные налетчики, совершенно не беспокоясь о целостности своих носов и зубов, сидели в комнате общежития и развлекались, играя в карты. В самом деле, если за твоим окном творится бунт или революция — что, по сути, одно и то же, только с разных точек зрения — то чем еще будет заниматься нормальный человек?
— Странный, — меланхолично заметил Миллер, рассматривая свою сдачу.
— Согласен, — кивнул Макграт, который рассматривал только одну карту, размышляя, скинуть ее или все же играть честно.