— Oh my God! I forgot to buy «Монд»! Go ahead, son, I’ll be back in a minute… [69]
Он вышел обратно, купил газету, прочел ее на лестнице, положил в карман пальто и надолго задумался.
Гортензия и Зоэ вместе возвращались из школы. Так бывало только раз в неделю, и Зоэ всегда по дороге училась: копировала независимый и высокомерный вид сестры, сходу покорявшей мужские сердца. У Зоэ это плохо получалось, но Гортензия всеми силами старалась добиться нужного результата. «Это же ключ к успеху, Заинька, давай! Ну напрягись, еще одна попытка!» Зоэ заметила, что сестра, узнав ТОТ секрет, стала гораздо серьезней к ней относиться, мягче разговаривать, меньше издеваться. «Да почти совсем издеваться перестала», — думала Зоэ, выпрямляя спину, как требовала сестра.
Вдруг они заметили на первой полосе газеты тетю в обнимку с Гэри. Ахнули в один голос.
— Так, спокойно, идем, как ни в чем не бывало, не обращаем внимания — объявила Гортензия.
— Но мы же вернемся и купим ее, когда никого не будет, ведь правда?
— А зачем? Я и так знаю, что там внутри!
— Правда? Гортензия!
— Не обращаем внимания, Зоэ, не обращаем внимания ни на что.
Зоэ прошла мимо киоска, не обернувшись.
Ирис сидела в кабинете, ее терзал смутный стыд. Пожалуй, она перегнула палку, анонимно отправив фотографии в редакцию газеты. Думала, выйдет забавно, будет какой-то отклик, который повысит ее популярность… Но реакция матери не оставляла сомнений: назревал большой скандал.
Они ужинали втроем. Говорил один Александр. Он рассказывал, как на футболе забил три гола подряд.
— Совсем недавно было два, Александр. Не нужно лгать, дорогой мой. Это нехорошо.
— Ну, я не помню точно, два или три.
Поужинав, Филипп сложил салфетку и сказал: «Думаю, надо отвезти Александра на несколько дней в Лондон, к моим родителям. Он давно их не видел, и февральские каникулы уже скоро. Я позвоню в школу, предупрежу их…»
— А ты с нами поедешь, мам? — спросил Александр.
— Нет, — ответил за нее Филипп. — Мама очень занята сейчас.
— Опять книга? — вздохнул Александр. — Достала меня эта книга.
Ирис опустила голову и отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
Гэри спросил, можно ли взять последний кусок хлеба, Жозефина мрачно кивнула. Девочки молча наблюдали, как он собирает хлебом соус от овощного рагу.
— Что это вы как в воду опущенные? — спросил Гэри. — Из-за тех фотографий в газете?
Они переглянулись с облегчением. Он знал.
— Что, вас это беспокоит?
— Не то слово, — вздохнула Жозефина.
— Да ерунда, поговорят неделю и забудут… Можно немного сыра?
Жозефина протянула ему камамбер.
— Но… а мама? — спросила она.
— Мама? Ну уж наверно она бы Ирис навешала… Но ее здесь нет, и она не узнает.
— Ты уверен?
— Конечно, Жози. Думаешь, на Мюстикс читают эту поганую газетенку? Зато теперь все девчонки мои! Будут на шею вешаться! Я стану звездой школы! По крайней мере, на несколько дней…
— И больше тебя ничего не волнует? — спросила пораженная Жозефина.
— Видела бы ты английскую прессу времен Дианы! Тогда вообще был полный финиш! А можно я доем камамбер? А хлеба больше нет?
Жозефина огорченно покачала головой. Гэри был оставлен под ее ответственность…
— Ох, Жози, кончай париться из-за ерунды.
— Это для тебя ерунда! А представь реакцию Филиппа и Александра!
— Да пусть не принимают всерьез. Шутка, и все. А вот как снимки попали в ту газетенку, это интересно.
— А уж мне-то как интересно, — буркнула Жозефина.
Ирис опять начала светиться на телевидении. И выступать на радио. «Не понимаю, что за буря в стакане воды, — удивлялась она в одной из передач. — Если сорокалетний мужчина встречается с двадцатилетней девочкой, газеты почему-то не создают вокруг этого шумихи. Я — за равенство полов во всех отношениях».
Продажи книги вновь поползли вверх. Женщины переписывали рецепты молодости от Ирис. Мужчины смотрели на нее и инстинктивно подтягивали животы. Ей предложили вести передачу на ночном канале. Она отказалась: хотела целиком посвятить себя литературе.
…Вдали от всей этой парижской суеты Антуан сидел на ступенях веранды и размышлял: никак не получалось пригласить дочерей на февральские каникулы. На Рождество они сами не смогли приехать, Жозефина попросила позволения свозить их на Мюстик к подруге. Там девочкам должно понравиться. Он дал согласие. Рождество вышло унылым. Индейку на рынке в Малинди найти не удалось. Они ели вапити. Молчали, вяло пережевывая мясо. Милена подарила ему специальные часы для дайвинга. А он ей ничего не подарил. И она ничего на это не сказала. Они рано легли спать.
Он неважно себя чувствовал в последнее время. Старый агрессивный крокодил недавно сожрал Бэмби: напал, когда домашний любимец беззаботно лежал на берегу пруда. Понг и Минг после этого совершенно расклеились. Они ходили, горестно шаркая туфлями, чуть не плакали, почти перестали есть и при малейшей возможности валились на циновки отдохнуть. Антуан должен был признать, что его самого расстроила смерть Бэмби. В конце концов он привязался к бестолковому скользкому созданию, которое добродушно смотрело на него стеклянным глазом, сидя на цепочке у кухонного стола. Он был как бы связующим звеном между ним и дикими крокодилами. Таким доброжелательным союзом «И». В его глазах порой мелькало что-то человеческое. Иногда Бэмби даже улыбался ему. Растягивал челюсти и выдавал нечто вроде улыбки. «Думаешь, он меня любит?» — спросил он Понга. Ему было приятно, когда китаец ответил «да».
Только Милена сопротивлялась распаду. Ее маленькая фирма процветала. Сотрудничество с мистером Вэем оказалось плодотворным. «Бросай ты этих чудищ, и поехали со мной», — шептала она Антуану по ночам, когда они засыпали под москитной сеткой. «Очередное бегство после очередного поражения, — мрачно думал Антуан. — Коллекционирую поражения, одно за другим». И потом, пришлось бы собирать манатки на глазах у торжествующих крокодилов, а эта мысль почему-то ему претила. Он хотел покинуть грязных тварей не спеша, с высоко поднятой головой. Хотел оставить за собой последнее слово.
Он все больше времени проводил с ними наедине. Особенно по вечерам. Днем-то он надрывался на работе. Но вечером, после ужина, оставлял Милену в компании бухгалтерских книг и тетрадок с заказами и ходил вдоль берегов, высматривая крокодилов.
Ему не хотелось в Китай. Снова бороться, и за что на этот раз? Сил бороться у него уже не было.
«Но я же буду работать, тебе не так уж много придется делать… Займешься бухгалтерией».
«Она не хочет уезжать одна, — думал он. — Я стал мужчиной для эскорта — чуть ли не жиголо».
Он во всем сомневался. Энергию черпать было неоткуда. Ездил в Момбасу, в кафе «Крокодил», и там за стойкой проклинал черных, белых, желтых, климат, дороги и еду. Снова начал пить. «Я как севшая батарейка», — думал он, выискивая во тьме желтые глаза крокодилов. Ему казалось, что в них сквозит ирония. Мы сделали тебя, старик. Посмотри, на что ты стал похож, человеческое отребье. Ты тайком пьешь, ты равнодушен к жене, на Рождество ты ешь вапити. Легкая добыча! Он бросал в них камни, но те отскакивали от блестящих жирных панцирей. Веки зверей не шевелились, и желтые огоньки светились в глубине глаз, сощуренных, узких, как слащавая улыбка.
«Мерзкие твари, мерзкие твари, всех удавлю!» — злился он, думая, как бы их разом взять и уничтожить.
Какая раньше была чудесная, тихая жизнь. Тогда, в Курбевуа.
Он скучал по Жозефине. Скучал по девочкам. Иногда вспоминал о дверном проеме в кухне — когда стоял, прислонившись к косяку. Он гладил деревянный наличник и мысленно возвращался в Курбевуа. Кур-бе-вуа. Слоги звенели, как волшебные колокольчики. Они звали в путь, как раньше Уагадугу, Занзибар, Кабо-Верде или Ультима-Эсперанса. Вернуться в Курбевуа. А что такого, он же уехал всего два года назад…
Как-то вечером он позвонил Жозефине.
Автоответчик предложил ему оставить сообщение. Он с удивлением посмотрел на часы. Во Франции час ночи. Повторил попытку на другой вечер. То же самое. Повесил трубку, не оставив сообщения. Потом он позвонил утром, и Жозефина ответила. После банальных приветствий он спросил, можно ли поговорить с девочками. Жозефина сказала, что они уехали на каникулы.
— Ты помнишь, мы говорили об этом. Каникулы поздно в этом году, в конце февраля. Они поехали на Мюстик…
— Ты отправила их одних?
— Они с Ширли и Гэри…
Внезапно ему в голову пришел еще один вопрос:
— Жози, ты что, не ночевала сегодня дома? И вчера! Я звонил, мне никто не ответил…
Молчание на другом конце провода.
— У тебя кто-то есть?
— Да.
— Ты влюблена?
— Да.
— Это хорошо.
Снова молчание. Долгое молчание. Потом Антуан заговорил:
— Рано или поздно это должно было случиться…
— Я не то чтобы нарочно искала. Наоборот, думала, что больше не способна кем-либо заинтересоваться.
— И все же… Ты чудо, Жози.
— Ты мне это раньше нечасто говорил.
— «Счастье узнаешь по шуму крыльев, когда оно улетает». Кто это сказал, Жози?
— Не знаю. Ты как сам?
— Работы выше крыши, но в целом ничего. Заканчиваю выплачивать кредит в банке, скоро начну слать деньги вам с девочками. Дела идут получше, знаешь. Я наконец оправился.
— Рада за тебя.
— Береги себя, Жози.
— И ты, Антуан. Я скажу девочкам, чтобы позвонили тебе, когда вернутся.
Он повесил трубку. Вытер лоб. Взял с полки бутылку виски, открыл ее и прикончил в ночи.
6 мая, около шести утра, Жозиана ощутила первую схватку. Она вспомнила советы, полученные на курсах подготовки к родам, и начала замерять время между схватками. В семь она разбудила Марселя.
— Марсель! Я думаю, все. Младший пошел.
Марсель подскочил, ничего не соображая, как поверженный боксер, пробормотал: «Точно пошел? Он пошел, ты уверена, мусечка? О Боже! Пошел…» Встал с кровати, нашарил очки, опрокинул стакан воды на ночной столик, выругался, сел, еще раз выругался и с растерянным видом повернулся к Жозиане.