Диссиденты — явление временное, говорит Берия. Вот придушим остаточки, и все. Новые появятся, говорит Железный Феликс. Прикроем диссидентов, опять перегнем палку, опять появятся новые диссиденты. А то и тайные организации появятся. Нет, брат, это надолго. Это навечно. Так теперь и будем колебаться туда-сюда, сказал Сталин. Из этого и складывается прогресс. Но есть выход, говорит Маркс. Надо опустить «железный занавес» опять, и никаких диссидентов больше не появится. Дурак, говорит Ленин. Уже поздно, прошляпили. А радио?! А книжки — сколько их бродит по стране?! А ксероксы? А магнитофоны? Вспомните еще про Китай, говорит Железный Феликс. Обратите внимание, как у нас поносят Китай. Все про нас! Можно подумать, что кто-то специально делает. Может быть и так, говорит Берия. Они там вверху между собой грызутся, — фактор тоже немаловажный.
В том-то и дело, говорит Поэт. Я берусь из того, что напечатано в Советском Союзе за один только год, собрать такую крамольную литературу, что разоблачения «тамиздата» будут выглядеть жалкими. Процесс саморазоблачения начался, и его теперь не остановишь. У нас можно напечатать в принципе любую крамолу, но при одном условии: чтобы она была не очень талантливо написана.
Идеи
Москва, конечно, унылый, серый, бездарный город. Но я люблю бродить по ее улицам. На архитектуру, исторические памятники и красоты природы мне наплевать. Дома, люди, машины, асфальт — вот моя природа и архитектурная красота. Брожу я обычно в одиночку. Думаю о чем-нибудь. О каких-нибудь пустяках.
— Все считают наше общество несокрушимым и неуязвимым, — думаю я. — А такое ли оно несокрушимое и неуязвимое на самом деле?
— Конечно нет, — говорю я сам себе в ответ. — Говорят, что слоны панически боятся мышей, а льва можно убить швейной иглой. Ткнуть в нерв, и готово.
— Верно. Но где этот уязвимый нерв нашего общества? И чем в него ткнуть?
— Банальная проблема. Нерв — руководители и их сытые приспешники. А иголка — террор. До тех пор, пока наши руководители и их холуи будут себя чувствовать в безопасности, ничто принципиально не изменится в нашей системе. Надо заставить их дрожать за свою шкуру. Божьего суда нет. Значит, надо изобрести человеческий.
— Попробуй доберись до них!
— Не надо преувеличивать. Добраться при желании можно до любого начальника, вплоть до самого Генсека. С умом, конечно. И с современной наукой и техникой. Химия, физика... Яды, бактерии, газы... Они используют эти средства давно. Так почему бы не обратить их против них самих? К тому же можно начать снизу — с Районного начальства. И затем постепенно подниматься до областного, городского, республиканского, центрального. Опыт будет накапливаться. И психологический эффект будет мощный: ждать будут, сволочи, когда дойдет до них черед.
— А зачем это тебе нужно? И что это даст?
— Хочу, чтобы и Им было плохо. Пусть поживут в страхе. Страх расплаты — единственное, что может сдержать людей.
— Но в наших условиях и террор должен быть хорош продуман и организован. В одиночку и на авось тут многого не добьешься.
— Конечно. Но сначала в людях надо разбудить интерес к этому делу. А для этого надо создать образец, достойный подражания. Кто-то должен положить этому начало.
— Что же, попробуй. У тебя для этого есть все данные Погибнешь, конечно. Но зато совершишь дело историческо го значения.
— А что тебе история?
— А что есть стоящего, кроме истории? Быть человеком значит творить историю.
— Не торопись только. Начало должно быть успешно. Плохое начало может скомпрометировать самую идею террора.
— Боюсь, что ты уже опоздал в таком случае. Помнишь историю со взрывом в метро? Эти идиоты не могли придумать ничего глупее.
— А если это провокация КГБ? Подстроили это дело, чтобы прижать диссидентов и скомпрометировать террор. В порядке профилактики, так сказать.
— Вряд ли так. Этот взрыв не имел широкого резонанса. Тут нужно что-нибудь очень эффективное, чтобы нельзя было замолчать. А КГБ на такую провокацию не способен.
— КГБ способен на все.
— Тем лучше. Значит, можно с ним сыграть. И почему ты думаешь, что КГБ не заинтересован в терроризме? Террор нашим властям тоже нужен.
— Да. Но террор неопасный и контролируемый. А такой, который думаю я, должен быть опасным и абсолютно не подконтрольным никому, кроме самих террористов.
Беседа с секретарем партбюро
Беседа с Секретарем была бестолковой, и воспроизвести ее невозможно. Но зато результативной. Я дал согласие на перевод в любой другой сектор, где ко мне будут относиться лучше, чем в этом «правофланговом соцсоревновании» за выполнение и перевыполнение. Секретарь спросил, не еврей ли я. Я сказал, что я — прямой потомок Юрия Долгорукого по матерной (как говорит кретин Барабанов) линии. Секретарь спросил, не евреи ли Смирнящев, Зайцев, Сазонов и Каплан. Я сказал, что без штанов их не видел. И вообще видеть не хочу. Зайцев, судя по фамилии, явный еврей. Секретарь сказал, что он тоже не любит этих «либералов». Я посоветовал Секретарю посмотреть личные дела упомянутых персон в отделе кадров. Он сказал, что смотрел. Но по анкетам они всегда русские, а глядишь — в Израиле антисоветской пропагандой занимаются. Я сказал, что Израиль — только предлог и способ. Он сказал, что все равно международный сионизм и утечка. От Секретаря я вышел как обосранный. Самое мерзкое, когда эти подонки почему-то видят в тебе единомышленника и начинают с тобой откровенничать. Что он во мне нашел такого, что дало ему основание видеть во мне своего? Ведь Смирнящев и Сазонов для него своее, чем я.
Послание на
И нерешенная одна
Осталась у меня задача:
Давно хочу послать всех на...
Подальше, говоря иначе.
И знаю, не отважусь я
На это мизерное дело.
Да и похабить всех и вся
Порядком, в общем, надоело.
И правил я таких держусь,
Формулировки упрощая:
Кого обидел — не сержусь,
Кому должон — тому прощаю.
И если на твоем пути
Я повстречаюсь ненароком,
Не надо страсти, пропусти,
Я прошмыгну тихонько боком.
И вам, пожалуй, повезло,
Что не был никому помехой.
Я был способен делать зло,
А сотворил — достойно смеха.
И вновь встает, встает она,
Та нерешенная задача.
Я не могу послать вас на.
...А как же поступить иначе?
Кто мы
Очень характерный пример для социальной психологии: надо же кому-то и землю копать, и улицы подметать, и... Говорится это с таким видом, будто всякий волен выбирать себе путь: честные люди выбирают копать землю, а проходимцы — двигать вперед теоретическую физику. И никто почему-то не говорит со вздохом, что кому-то надо же быть министрами, генералами, членами Политбюро. Эти мысли у меня возникли после того, как старая ханжа из нашей спецгруппы, ведающая перепечаткой и правкой рукописей и сверкой цитат, пыталась свалить это дело на меня, а когда это не удалось, закатила мне нотацию о честных тружениках и ловкачах. Конечно, то, чем я занимаюсь, далеко не теоретическая физика, но все равно считка чужой дребедени отныне не мое дело.
Институт на сей раз я покидал методом наглого ухода. На площадке меня остановил Добронравов, попросил подождать, он распишется в книге, ему нужно в городское отделение Общества, а это — нам по пути.
Ты думаешь, я стукач, сказал Добронравов, задумчивым взглядом проводив черные «Чайки». Чушь, я стукач не больше, чем твой друг Учитель. Знаешь, что я такое? Сначала я был русский националист в самом примитивном смысле: русский народ должен жить не хуже грузин, армян, евреев и европейских народов. Потом я понял, что русский народ сам приложил все силы к тому, чтобы жить хуже всех. Он исторически выведен жить по-свински. И я стал русским интернационалистом в следующем смысле: пусть русский народ не в себе растворяет другие народы, а сам растворяется в них, облагораживая своей кровью человечество. Но скоро я понял, что и это — ошибка. Русский народ не может облагородить человечество, он может его только опаскудить, то есть приучить жить и других также по-свински. И моя жизненная доктрина приняла в конце концов такой классически ясный вид: мне на всех и на все начхать. Конечно, если мне представится удобный случай, я, может быть, и выкину хохму. Но это лишь в случае, если. Смотри, что там такое делают?
Я обернулся, куда указывал Добронравов. Рабочие сверлили голову Маркса и ввинчивали в нее острые шипы. Но так, чтобы шипы не были заметны до тех пор, пока о них не уколешься. А если уколешься, чтобы не было понятно, обо что и зачем.
Итоги и перспективы
Подвожу итоги своего творчества. Оказывается, я не так уж мало сделал. Двадцать статей для мелких и средних партийных чиновников. Около тридцати малых и довольно больших кусков для речей и книг высоких руководителей. Маленькая заметка под моим именем в захудалом аспирантском сборнике. Большая статья для секторского сборника, которая никогда не будет напечатана. Короче говоря, все продукты моей деятельности для меня, надо признать, потеряны. Но я об этом не жалею. До тех пор, пока можешь безжалостно расставаться с прошлым, имеешь какие-то шансы сделать нечто стоящее в будущем. Я все свои надежды возлагаю на будущее, хотя и не вижу в нем ничего хорошего.
И хватит заниматься критиканством и нытьем. Люди абсолютно все воспринимают в том виде, в каком это соответствует их привычкам, вкусам, уровню интеллекта и интересам. И никогда и ничто — объективно, ибо этого «объективно» вообще нет. И поступают люди сообразно этому своему восприятию, сообразно обстановке и опять-таки своим интересам. Существуют, конечно, какие-то общепринятые оценки поступков как дурных, так и добрых. Но эти оценки формальны или лицемерны. Если поступок ненаказуем ощутимым для данного индивида образом, он всегда найдет ему субъективное оправдание, как бы к нему ни относились другие индивиды. Так что все происходяще