воя группа? Студенты, аспиранты, преподаватели и научные работники низших рангов. В основном неудачники, не очень-то способные, чокнутые, убогонькие. Чьи интересы они выражают? Много ли их? Можешь ли ты создать устойчивый профессиональный аппарат? Что ты будешь «оборачивать»? Претензии на организацию в таких условиях имеют результатом в лучшем случае образование замкнутой секты, разыгрывающей полушизофренический и полушарлатанский спектакль внутри себя. Согласен, в самых различных слоях населения скопилось недовольство, кто-то его должен отразить. Но это будет не организация твоего типа, скрывающая свои тайные маниакальные стремления даже от самой себя, а не то что от КГБ. Это будет некое организационно не оформленное (непартийное!) единство людей (братство!), которое прямо выскажет все то, что наболело в душах людей. Это будет единство людей с религиозно-нравственным сознанием. Не обязательно верующих. Но людей, которые не смогут больше терпеть и молчать и которые потянутся друг к другу незримыми духовными нитями. Наши карательные органы способны разгромить любую организацию протеста. Но они абсолютно не способны справиться с тем единством протеста, которое зреет в массе населения и рано или поздно вырвется наружу.
Ого, подумал я, представляю, как в КГБ зашевелились бы, получив мое сообщение (скажем прямо, донос). Интересно, есть ли в нашем сарае настоящие стукачи, то есть стукачи не по просьбе и велению души, а по взятому на себя обязательству писать доносы? Лоб, должно быть, стукач. Но какой-то вялый.
— Нашему народу, — продолжал МНС, — предстоит начинать с азов, то есть предстоит сражаться за самые фундаментальные условия сопротивления режиму, — за такие условия, благодаря которым достаточно большое число людей сможет жить хотя бы частично без контроля со стороны органов власти, деловых коллективов и соседей. А ключ к этому — улучшение бытовых условий: отдельные квартиры, средства связи, множительные аппараты, возможность поддерживать неработающих.
Да тут целая программа, подумал я. Это весьма любопытно. Действительно, в тихом омуте черти водятся. И когда эти сопляки успевают набраться подобной премудрости?
Тоска о прошлом
— Вам, ребята, проще, — говорит Агроном. — А я вырос в годы, когда романтика революции достигла апогея. Какая у нас была школа! Может быть, самая чистая, гуманная и непорочная за всю историю.
— Хорошенькая непорочность, — презрительно фыркает Лоб.— Миллионы доносчиков и палачей концлагерей прошли эту школу.
— Не спорю. Одно другое не исключает. Может быть, моя школа была исключением. У нас за все время, пока я учился, был всего один донос. Парня посадили, но мы считали, что правильно. Его отец, как нам дали знать, был враг. А мы в это время.как раз прорабатывали книгу известного писателя, в которой был изображен аналогичный случай: сын-школьник помогал отцу-врагу. Но дело не в этом. Больше сорока выпускников нашей школы погибло на войне. Погибло достойно. Три из них посмертно стали Героями.
- А сколько из вашей школы было в плену? Сколько делало карьеру в тылу? Сколько служило в Органах?
— Не спорю. Все было. Но я не об этом. Не перебивайте, я и сам обо всем этом знаю. И между прочим, не понаслышке и из вторых рук, а как очевидец и участник.
— Ладно, не тяни резину. Выкладывай суть.
— Заткнись! — не выдерживает Костя (это он по адресу Лба).
— Жизнь была удивительная, — продолжает Агроном. — Понимаете, жил я в ужасающей нищете. Вы теперь даже вообразить не можете такую нищету. Я познал простыни и регулярное питание, только попав в армию. Я своими глазами видел, как рушится деревня, как погибают ни в чем не повинные люди. И в школе мы жили в постоянном страхе сказать что-нибудь не так. И помалкивали. И говорили то, что нужно. Я все это знал и чувствовал. И все-таки когда некоторые взрослые говорили мне банальности насчет «розовых очков», они были правы. Отчасти правы. Они думали, что я действительность видел в розовом цвете. И в этом ошибались, ибо я видел все то, что видели они, но воспринимал это как неотвратимое будущее и страдал от этого глубже их. «Розовые очки» были, но не в этом... Мне трудно объяснить, в чем именно. Ну, в отношении к хлебу, к чистой рубашке, к девушке, к солнцу... Хотели наши руководители этого или нет, они в наших душах выращивали искорку некоей святости, просветленности и непорочности. Не во всех, конечно. Но во многих. В одних меньше, в других больше. Но много было таких, в которых эта искорка пылала ярким пламенем. Я знал таких людей. И убожество бытия не мешало этому. Наоборот. Как показывает опыт, благополучие, а не трудности, убивает это.
— Все понятно, — сказал Дон. — Иллюзии. Вера в идеалы. Фанатизм. Мы это тысячи раз слышали от мерзавцев сталинского периода.
— Нет, ребята. Не в этом дело. Мне, повторяю, трудно вам пояснить. И эти мерзавцы сами не понимают, в чем дело. Я не встречал ни одной книги, в которой автор постарался бы разобраться, в чем тут дело. Я, ребята, честно признаюсь: в марксистские сказки как в реальность не верил. Не спорю, эти сказки было приятно слушать. Но именно как сказки. И мы спорили ночи напролет о коммунизме. Причем в подвале. При этом ломалась канализация и заливала пол. А мы и не чувствовали юмора ситуации. Никаких иллюзий у нас не было. А для фанатизма мы были слишком наивны, чисты. И слишком добры. Да, мы были добрыми.
— А все-таки вы сами-то надумали что-нибудь на этот счет? — спросил Костя. — Вы же годами размышляли на эту тему, судя по всему.
— Кое-что надумал. Но я не уверен, что прав. Я же не теоретик. Скорее всего, я ошибаюсь.
— И все же?
— Такое впечатление, что в нас тогда зарождался новый, молодой и прекрасный Бог. Мы ощущали его в себе, не отдавая себе в этом отчета. Он шевелился в нас и радовал перспективой порождения какой-то более важной, глубокой и вместе с тем возвышенной формы бытия, чем окружающее нас убожество.
— И что же вы не разродились этим Богом?
— Он погиб у нас во чреве. И мы задушили его сами.
— Ты прав, старик. Нам легче. Мы научились пользоваться противозачаточными средствами и никакого зародыша такого рода уже не допустим.
— Как знать...
Матренадура о Западе
Там даже трусики женские продаются с названиями дней на самом этом месте. Удобно, конечно. Идешь по улице. Забыл, какой день. Подходишь к любой бабе, задираешь ей юбку. Извините, говоришь, хочу узнать, какой день сегодня. И читаешь. На иностранных языках, конечно. Языки иностранные знать нужно, это точно. Одно неудобство в этом есть: трусы надо каждый день менять, а нам это несподручно.
Рассказ Токаря
— Как мы живем, — сказал Токарь, — вы сами знаете. Скука и тоска зеленая. Вот я и решил однажды поразвлечься. Случай представился. Ну и по пьяной лавочке, конечно.
Собрался я в отпуск. В самое неподходящее время — нашего брата в курортный сезон работать заставляют, а в дождь и в слякоть прогоняют «отдыхать» в приказном порядке. В хороший санаторий путевку достать — проблема, а в захудалый дом отдыха в такое время — не приведи Господь. Одна сплошная одуряющая пьянка и низкопробное блядство. Вот и надумал я соригинальничать — просто поехать в один районный городишко, который мне понравился в студенческие годы (в туристический поход в те края ходили), поселиться в гостинице, побродить спокойно по окрестностям, отоспаться и все такое прочее. Изложил свой план одному своему приятелю. Тот поднял меня на смех. Сказал, что я — примитивный идеалист. Номер в гостинице? Ха-ха-ха! Вот идиот! Ты что, забыл, где мы живем?! А питаться чем будешь? Без блата и протекции сверху туда и соваться нечего! При слове «протекция сверху» мы оба подумали об одном и том же: об одном прохвосте, который учился вместе с нами, даже выпивал частенько с нами, а потом как-то пролез в одну в высшей степени авторитетную организацию. А что, если?.. Захватив пару бутылок коньяка, направились к этому нашему знакомому. Нам повезло: после пятиминутного кривляния он нас принял. А после того, как мы выставили бутылки, «оттаял», сбросил с себя чиновную важность. Вспоминали прошлое. Время шло весело. После наших бутылок он добавил пару своих. Надрались основательно. Тут-то я и выложил свою идею. Хозяин сказал, что это — пустяк, он все устроит наилучшим образом. Только не сообщай цель моей поездки, попросил я. Скажи просто, мол, по важному делу нужно. Прошло два дня. Я уж было собрался брать «горящую» путевку на две недели в подмосковный дом отдыха. Звонок. Звонит тот знакомый. Говорит, все в порядке, езжай, встретят и устроят наилучшим образом, до областного центра лети самолетом, а там будет ждать машина. Об остальном не беспокойся. Ну, я и рискнул.
Так оно и случилось, как сказал знакомый. Встретили меня роскошно. Поселили не в гостинице, а в отдельном домике на окраине. И на полном пансионе. Причем бесплатно! А машину оставили в полное мое распоряжение. Шофер тоже временно поселился в этом домике. После того как я «отдохнул с дороги», ко мне заявился встречавший меня «представитель», а с ним — «товарищ из области». И конечно же — выпивка («для откровенности»). Подвыпили. Перешли на «ты». Скажи откровенно, между нами, спросил меня «товарищ из области», ты по ТОМУ ДЕЛУ? Я слегка кивнул, но так, чтобы можно было отвертеться в случае чего. Материальчики поступили? — спросил «товарищ из области». Я опять чуть-чуть кивнул, хотя понятия не имел, о каком таком ДЕЛЕ он толкует. Ну и что же будем делать? — не отставал собеседник. Я сказал, что главное — не будем спешить. Спешка, как известно, нужна при ловле блох. Разберемся. Присмотримся. Но чтобы никому ни звука. Иначе... Все ясно, сказал собеседник. В общем, сказал я, мне нужна объективная картина. Без эмоций. Чтобы я смог узнать все без прикрас. Но чтобы никто не догадывался, кто я и зачем тут. И чтобы жил я тут так, будто... В общем, чтобы люди думали обо мне что угодно, только не... Ясно? Еще бы не ясно, в один голос заявили мои собеседники-собутыльники. Для Самого нужно? Нет, сказал я. Не для Самого, а для С