– Если бы я сама к вам пришла, наша встреча не пошла бы вам впрок, – завершила Кара. – Не по нашей с вами вине, просто все бы само так сложилось. А теперь сложится хорошо. Причем первую порцию пользы я намерена нанести вам вот прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик.
С этими словами она достала из сумки маленькую элегантную фляжку из какого-то удивительного металла с синеватым отливом. Сказала:
– Это коньяк из Тониной забегаловки. Отличный, как все у него. На вашем месте, мне бы сейчас, пожалуй, хотелось выпить, просто чтобы как-то информацию в голове утрясти.
– Мне на своем тоже хочется. Даже собиралась предложить зайти куда-нибудь, где наливают не только кофе. Но так то ли замерзла, то ли, наоборот, угрелась на этой лавке, что совершенно невозможно даже подумать о том, чтобы встать.
– А теперь и думать не надо, – кивнула Кара. – Пусть уж оно как-нибудь само встается или сидится. Люблю, когда жизнь подхватывает и несет.
– А Тони тут тоже… в командировке? – спросила Эва, отдавая хозяйке флягу. – Он же с изнанки? Ваш?..
Кара всплеснула руками и рассмеялась:
– Вот это вопрос! Спасибо, конечно, за комплимент. Хорошо же вы себе нашу жизнь представляете! Но, к сожалению, нет. Такие чудища только здесь у вас водятся. На страшной-ужасной Другой Стороне. Самые невероятные чудеса случаются только там, где чудеса в принципе невозможны – такой парадокс. Подозреваю, это они исключительно из вредности. Мне вообще иногда кажется, что характер нашей Вселенной подозрительно похож на мой. Это единственное объяснение, почему все так сложно устроено. Хотя на самом деле просто. Но от этого еще сложней. Вы заметили? Я вас все время цитирую. Вероятно, из этого следует, что вы мой кумир. Как себя чувствуете в этом качестве?
Эва прислушалась к собственным ощущениям. Наконец сказала:
– Даже немного чересчур хорошо. «Чересчур» это потому, что с непривычки. А так-то наверное в самый раз. Словно не было всей этой тяжелой осени. Она мне как-то очень уж трудно далась.
– Ничего, – улыбнулась Кара. – Быть вами в принципе трудно. И мной, кстати, тоже довольно непросто. Но я гораздо дольше, чем вы на свете живу. И у меня хорошая новость из вашего нескорого будущего: чем дальше, тем проще становится. И интересней. И веселей. Потому что человек существо адаптивное и обучаемое. И мы с вами сделали правильный выбор: если уж обучаться, то чудесам. И адаптироваться к ним же. Чего мелочиться, играть – так по-крупному. А не играть – не вариант.
– Спасибо, – сказала Эва. – Я сама примерно так думаю. Но услышать от кого-то другого – бесценно. Все-таки трудно обходиться совсем без внешних опор.
– И не надо вам без них обходиться. И больше не будете. Я имею в виду, что какой-то минимум у вас теперь есть – в моем лице. Уже неплохо. Я, сами видите, невзирая на свое мутное происхождение и потусторонние командировочные, существо совсем не мистическое. Должна, по идее, доверие вызывать.
– Это точно, – горячо подтвердила Эва. – Уже сколько сидим, а вы еще ни разу не попытались исчезнуть. И даже туманом расползтись.
– Да уж, – фыркнула Кара. – За эти добродетели меня еще никто не хвалил. Вот сразу видно, с кем вы водитесь. Попали в дурную компанию! Вытащили самый счастливый билет в тайной городской лотерее, на которой, как мне рассказывали, разыгрывают новые чудесные судьбы. Правда на этом счастливом билете не то кровью, не то фломастером написано волшебное слово из трех букв, с обратной стороны нарисована карта дворов, где можно поиграть в «классики», один угол уже подожжен и тлеет, а сверху сидит мохнатый паук, приветливо улыбается во всю ширину головогруди. Но билет это не аннулирует. То есть приз все равно дадут.
Эва не хотела, а рассмеялась:
– Похоже. Вот черт!
– Заметьте, это не я сказала, – усмехнулась Кара. – Не наговариваю на друзей.
– А кто он вообще? – спросила Эва.
– Честно? Понятия не имею.
Эва растерянно моргнула. Ну как же так?
– И никто понятия не имеет, – улыбнулась Кара. – В том числе он сам. Но когда-то, вроде, был вполне себе человеческим человеком; Стефан, шеф здешней Граничной полиции, его в таком виде еще застал… Ой. Кстати о Стефане.
Кара достала из кармана телефон, посмотрела, скривилась, словно на его экране демонстрировали разрезанный лимон.
– Это нелепо, – сказала она. – Когда работаешь в организации, которой с точки зрения законов природы, да и просто здравого смысла не может существовать, но тебе все равно приходится являться на совещания строго к назначенному часу, чувствуешь себя полной дурой. Ужасно жалко прямо сейчас уходить! Если у вас есть время и не лень, проводите меня до комиссариата на Альгирдо.
– То есть до настоящего полицейского комиссариата? – изумилась Эва. – Вы действительно служите там?
– Стефану показалось, что это очень смешно – разместить немыслимый морок, который считается его отделом, посреди самого настоящего полицейского комиссариата. Порядок есть порядок, и вход по пропускам. Самое абсурдное, что нас туда пропускают! Здороваются, называют по имени. И приветливо спрашивают, как дела. Хорошо хоть на крестины и дни рождения не приглашают. По крайней мере, пока.
– Господи, – вздохнула Эва. – Вот что оказывается в городе творится – прямо сейчас и вообще всегда. Морок в полицейском комиссариате, командировочные из не пойми откуда, потусторонние контрабандисты в магазинах канцелярских товаров. Ну ни хрена себе, а.
– Справедливости ради, вы тут тоже ежедневно творитесь, – заметила Кара, помогая ей встать. – Не люблю соваться с советами, но с одним наверное все-таки можно. Привыкайте смотреть на себя трезво и без иллюзий, моя дорогая. Вы – тоже чудо. Не бывает таких, как вы.
Нёхиси
Два человека сидят на крыше двухэтажного дома, на самом краю улице Жвиргждино – Звездной – возле Бернардинского кладбища, на холме, над рекой; впрочем, совсем не факт, что это именно два человека, и что дом это просто дом. Но с точки зрения стороннего наблюдателя, которого здесь, разумеется, нет – да и откуда бы ему вдруг взяться на исходе холодной ноябрьской ночи? – вот прямо сейчас на невысоком холме над рекой, неподалеку от старого кладбища стоит двухэтажный дом, а на крыше сидят два человека, один в длинном тяжелом пальто, а второй – в старинных самурайских доспехах, придающих ему некоторое сходство с детенышем НЛО.
Тот, который в самурайских доспехах, просит второго, в пальто:
– Ты все-таки постарайся не особо рассеиваться. Я помню, что это твой любимый способ отвлечься от неприятностей; всегда его одобрял, но сейчас лучше не надо. Это будет, скажем так, не самый добрый туман за всю историю существования атмосферы на этой планете. И я не уверен, что быстро справлюсь с его последствиями. Но если совсем не можешь сдерживаться, ладно, черт с тобой, ничего не поделаешь. Выкручусь как-нибудь.
– Спасибо, – отвечает второй, вернее пальто, заполненное туманом, впрочем, достаточно густым, чтобы сохранять хотя бы условно человеческую форму. – Я, сам видишь, стараюсь. Не хочу тебя подводить. Но что-то пока не особенно получается. Эта дурацкая новость про свойства Серого Ада здорово выбила меня из колеи.
– Ну слушай, – рассудительно говорит человек в нелепых самурайских доспехах, то есть не человек конечно, а всемогущее существо, дух-хранитель всего города в целом и этого отдельно взятого психа в частности. – Новость это всего лишь достигшая твоего сознания информация. Само явление существовало и раньше, когда ты о нем ничего не знал. Если из-за каждой мелкой пакости так убиваться, не останется времени на то чтобы жить.
– «Мелкой»?! – переспрашивает заполненное туманом пальто и от возмущения окончательно превращается в человека. – Хренассе «мелкая»! Морок, отменяющий самый наш смысл! И заполняющий опустевшее место торжествующим небытием…
– Всего лишь небольшая, сравнительно неустойчивая иллюзия, время от времени возникающая в городе, построенном на границе реальности с бесконечным множеством разнообразных миров, под завязку заполненных вполне себе торжествующим бытием. Ты все-таки адекватно оценивай масштабы происходящего. Сказал бы, так будет легче, но легких путей ты, я знаю, не ищешь. Ну тогда просто из уважения к истинному положению вещей.
– Не в масштабах дело, а в самом принципе. У людей, по большому счету, есть только одно стоящее сокровище – возвышающий опыт. Моменты, когда становишься чем-то большим, чем до сих пор был. Они придают смысл всякой жизни, которая – череда бесконечных шансов выйти за собственные пределы. Я знаю, что такими шансами люди пользуются редко и неохотно. Но пока они есть, все это в целом, – он поднимает руки и разводит в стороны в заведомо безнадежной попытке обнять весь мир, – честная игра. Я согласен на таких условиях быть. Но когда выясняется, что прямо у нас под носом существует реальность – ладно, пусть только мелкие фрагменты неустойчивой, как ты говоришь, иллюзии, пусть даже объемом в кубический миллиметр и продолжительностью в долю секунды, главное, это вообще существует хоть в каком-нибудь виде – реальность, где человек неизбежно становится меньше, гаже и проще, чем был. Еще меньше! Куда?! И теряет свое единственное сокровище – хотя бы потенциально способного пережить возвышающий опыт себя… Эй, ты чего дерешься?
– Не дерусь, а пытаюсь до тебя достучаться. Ты же опять рассеялся. И меня совершенно не слышишь. И, что гораздо досадней, не видишь, что творится вокруг. А я, между прочим, старался, во имя торжества разума, в поте лица, босиком, – хохочет человек в самурайском костюме и для убедительности шевелит пальцами действительно босых ног.
– Смотри, – говорит он. – Смотри!
И правда есть, на что посмотреть: двухэтажный дом, только что стоявший на Звездной улице, возле Бернардинского кладбища, на холме, над рекой, со всех сторон окружило зимнее свинцово-зеленое море. И о край крыши лениво бьется волна.
Туман в пальто снова становится человеком – а кто бы на его месте не стал? Оглядывается, прижимает к груди уже почти непрозрачные руки, открывает рот, чтобы сказать «ну как же так можно», «спасибо», «ты лучше всех в мире» или, к примеру, спросить: «когда это ты успел?» – но вместо этого просто полной грудью вдыхает сырой морской ветер, соленый, как радость, горький, как сама жизнь.