– Ну, такой. С некоторыми причудами. Но это здесь вполне обычное дело – причуды. Каждый желающий может ими обзавестись.
– Кончай дразниться, – неожиданно вмешивается Нёхиси. – Даже мне очевидно, что для человека с изнанки окончательно стать одним из здешних – непростая судьба. Не каждый с таким испытанием справится. Да возьми хотя бы себя – каково тебе приходилось, когда возвращался в человеческое состояние? Даже я как вспомню, так вздрогну, а ведь был просто свидетелем, на своей шкуре не испытал. Хорошо все-таки, что ты сжег свои имена!
На этом месте впору бы взвыть: «Что я наделал», – и бегом бежать к Стефану с криком: «Я передумал, оставляем как есть!» Но я, конечно, никуда не бегу. И даже не особо сокрушаюсь о своей врожденной неспособности вовремя отступать.
Вместо этого залпом допиваю гранатовое вино, подкидываю кубики до самого потолка, ловлю на лету, припечатываю ладонью к доске, некоторое время укоризненно смотрю на выпавшие мне сиротские «два-один» – это как вообще называется? Кто допустил? – и наконец говорю Каре:
– Извини, дорогая. Конечно, он прав. А я… Скажем так, зато я красивый. Ну чего ты хихикаешь? Ладно, условно красивый. В рамках некоторых эстетических концепций… Вымышленных эстетических концепций, твоя взяла.
– Все-таки у тебя совершенно удивительная манера дискутировать, – качает головой Кара. – По-моему, тебе важно не столько настоять на своем, сколько просто не дать собеседнику вставить ни слова. Лучше уж ты сам от его имени себе возразишь, сам себя переспоришь и переубедишь.
– Ну так просто я лучше всех это делаю. У остальных переубедить меня обычно не получается. Соглашаться с собой не так обидно, как с кем-то другим.
– Это же ты нарочно сейчас всех с толку сбиваешь? – спрашивает Тони. – Чтобы весь этот ужас про желтый свет Маяка прозвучал как бы между делом, под хихоньки-хаханьки и никого особо не впечатлил?
– А версия, что я просто бессмысленное трепло не принимается?
– Не хотелось бы разбивать тебе сердце, но нет. Извини.
– Правильно, кстати, делает, что сбивает, – неожиданно вступается за меня Кара. – У меня самой настроение портится, когда рассказываю про желтый свет Маяка. Никто об этом говорить не любит, и я не исключение. Жуткая штука. И непонятная. Откуда он берется? И главное, зачем? А то без него проблем недостаточно…
– Для равновесия, разумеется, – невозмутимо вставляет Нёхиси. – Синий свет, видимый наяву и приводящий домой, должен быть уравновешен желтым, видимым во сне и навсегда уводящим из дома. Во-первых, это красиво. А во-вторых, что не уравновешено должным образом, того попросту нет. Жалко, что вы пока не умеете видеть всю картину реальности целиком! Но может еще однажды увидите и тогда сами убедитесь, что ничего жуткого в ней нет. – Помолчав, он неохотно добавляет: – Но это, конечно, если беспристрастно смотреть со стороны. А так-то мне бы и самому вряд ли понравилось такое красивое равновесие, ради которого ломают и перекраивают мою собственную судьбу.
– Вот именно, – невесело усмехается Кара.
А Тони подливает нам всем горячего гранатового вина. Это он, надо сказать, очень вовремя. Все мы сейчас нуждаемся в утешении. Особенно я – после совершенно оскорбительной комбинации «два-один».
– Ханна-Лора рассказывала, – говорит Кара, – когда Тони Куртейн только-только заступил на место смотрителя Маяка и узнал все, что ему по должности знать положено, включая подробности про желтый свет, ходил как в воду опущенный. И даже всерьез собирался отказаться от места – дескать, я не согласен быть причиной этого страшного желтого света, который навсегда отнимает у заблудившихся странников последний мизерный шанс вернуться домой. Едва его тогда уговорили, объяснив, что, во-первых, такое очень редко случается. А во-вторых, сновидцев к Маяку не пускают специальные полицейские патрули. Он, в конце концов, согласился, но решил, что так это не оставит. И ведь в конце концов добился своего! Желтый свет Маяка во все времена был таким притягательным, что никто не мог устоять, увидев его во сне. А теперь сны про желтый свет превратились в такие кошмары, что люди в холодном поту просыпаются, не добравшись не только до Маяка, но даже до охраняющих его полицейских патрулей. Он крутой – Тони Куртейн! Знает, что делает.
– Вот это как раз вряд ли, – вздыхает Тони.
– Ну или не знает, – легко соглашается Кара. – Но делает все равно.
– Вы бы ему объяснили, что у него здорово получается, – говорит Тони. – Кто-нибудь, кому он доверяет. Повторив пару сотен раз. А то он как-то не очень верит в охранную силу своих кошмаров. Совсем в последнее время извелся. И я вместе с ним. Хотя мне, конечно, грех жаловаться. У меня-то как раз отличная жизнь.
– А все-таки окончательно превратиться в человека Другой Стороны – не самое страшное, что может случиться, – добавляю я. – У нас тут интересно. И весело. И кормят неплохо. И постоянно случается что-нибудь невозможное – это почти неизбежно в реальности вроде нашей, где невозможно практически все. В конце концов, у нас есть я – тоже не фунт изюму. В смысле, наоборот, еще какой фунт…
– …лютого ужаса! – хором говорят Тони и Кара. И смотрят на меня такими влюбленными глазами, что как честный человек я теперь, вероятно, обязан на них жениться. Или хотя бы кофе сварить.
– Возможно, ты не заметил, – говорит Нёхиси, – но я выиграл три партии из трех. И знаешь, что мне особенно нравится в этой истории?
– Что я иногда поддавался?
– Впервые на моей памяти. Ты же больше всего на свете любишь выигрывать. Вот уж не думал, что ты так сильно хочешь получить подзатыльник.
– Просто ты был прав насчет моей черной меланхолии, – говорю я, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале, которое в кои-то веки любезно меня отразило. – Фиговое украшение. Выгляжу как какой-то унылый конторский хмырь. Так что давай вышибай, как грозился. Пьяная драка в общественном месте, да еще и в присутствии полицейского начальства, которое слова нам поперек не скажет – это же натурально мечты сбываются. Жизнь удалась.
– Слово поперек! – хохочет Кара. И повторяет, издевательски растягивая гласные: – Сло-о-о-ово! Попере-о-о-ок!
Эдо
Планов на первый за чуть ли не месяц выходной оказалось так много, а желаний так мало, что проще было отменить все разом, чем мучительно выбирать между «что-то не очень хочется», «не для того моя роза цвела», «на хрен я им там сдался» и «лучше пристрелите меня». Написал Беате: «Извини, не сегодня». Ахмеду и Уго: «Ребята, я пас». Монике: «Прости, надо срочно уехать». Ки Лаю: «Давай перенесем». В общей сложности отменил двенадцать вечеринок, свиданий и просто встреч; дурная привычка – легко, даже с радостью соглашаться на все предложения, а как доходит до дела, извиняться и отменять. Всегда этим грешил; удивительно, что при таком раскладе не переводятся люди, желающие меня увидеть. На кой им такое счастье? Лично я бы давно забил, – думал Эдо, запирая квартиру. С другой стороны, может как раз в этом и дело? Их разбирает охотничий азарт? Заполучить меня в свою жизнь на месяц, на неделю, хотя бы на вечер – все равно что ветер в рукав поймать? Так это и мне самому не то чтобы удается. Это же только со стороны кажется, будто я у себя есть.
Самый лучший способ провести выходной – не позавтракав, выйти из дома, добраться до железнодорожного вокзала и уехать на первой попавшейся электричке куда она сама пожелает. И быть беспричинно счастливым, как минимум до станции назначения. И потом еще сколько получится, пока Кронос не ухватит за шиворот, не рявкнет: «Пора возвращаться». Ужасно смешной я дурак.
Ближайший отходящий поезд, на который следовало садиться по правилам старой, любимой, еще в детстве изобретенной железнодорожной игры-лотереи, оказался скоростным, аж до Эрфурта; можно сказать, повезло, почти настоящее путешествие, два часа очень быстрой езды. И в Эрфурт уже много лет не ездил, совершенно забыл, какой он и есть ли там хоть что-нибудь интересное – вот и отлично, значит, все будет, как в первый раз.
Всю дорогу просто неподвижно сидел, прижавшись лбом к окну, ничего толком не видел, заоконные пейзажи расплывались мутными кляксами, то ли от скорости, то ли из-за толщины оконных стекол, по крайней мере, совершенно точно не от слез, плакать он умел только на сильном ветру и от лука. Или если пыль в глаза попадет. Говорят, некоторые люди умеют плакать от счастья, – думал Эдо. – Мне бы сейчас такое умение пригодилось. Впрочем, ладно. Нет, так нет.
Вероломный Эрфурт встретил ледяным ноябрьским дождем, но это не испортило настроения. Испортить ему настроение в самые первые часы путешествия было нельзя ничем.
Натянул на голову капюшон и пошел, совершенно довольный обстоятельствами места, времени и образа действия. В городе Эрфурте живут мокрые люди, их поливают с утра до вечера специальной небесной водой, чтобы не высыхали, – бормотал про себя, но записывать эту чушь, слава богу, не порывался. Сила воли творит чудеса.
Однако быстро промок и продрог. Гулять расхотелось прежде, чем добрался от вокзала до Рыбного рынка[15], но взял себя в руки и честно бродил по Эрфурту часа полтора, мрачно предчувствуя приближение скорой простуды, вот уже голова тяжелеет, и в горле начинает саднить.
Вдруг вспомнил про кафе Roter Elephant, где когда-то давно, лет пятнадцать назад, работал один из приятелей, очень хвалил свое заведение, особенно сливовый пирог. Без особой надежды поискал это кафе в интернете; оказалось, «Красный слон» до сих пор на месте, работает, и вот прямо сейчас тоже открыт. Поди разбери, то ли добрый знак: все, что пожелаешь, к твоим услугам; то ли, напротив зловещее указание: посмотри, жизнь твоя застыла на месте, ничего не меняется, все остается прежним, даже кафе в чужих городах.
Так и не разобравшись, радоваться или огорчаться наличию «Красного слона», пошел туда и потребовал сливовый пирог. Не въехал, чем он так уж хорош, но честно доел свою порцию, запивая на удивление сносным кофе. А потом заказал огромный фирменный «слоновий» бургер. Оказывается проголодался как черт.