– Ну и дела! А что потом было? – спросила Кара, и они дружно рассмеялись. И одновременно потянулись за термосом, в котором еще плескались остатки горячего вина.
– На самом деле я хотела задать совсем другой вопрос, – сказала Кара, поставив на песок пустую чашку. – Но тоже достаточно глупый.
– Не сомневаюсь. В смысле верю в твои возможности. Давай!
– Почему должность – всего лишь Младшего духа-хранителя? С какого это перепугу Стефан вдруг таким скромным стал?
– Ну так просто Старший дух-хранитель какой бы то ни было местности – не официальная должность, а состояние сознания, – объяснила Ханна-Лора. – Своего рода одержимость; с точки зрения людей и даже большинства высших духов, довольно невыносимая. Никто такое веселье подолгу не выдерживает, поэтому Старшие духи-хранители мало у каких городов есть. То есть, постоянных нет, а так-то конечно иногда появляются, на пару часов, в лучшем случае – дней, а потом снова жди, пока новый отыщется. И это еще огромная удача для города, если Старший дух-хранитель возникает хотя бы раз в год. Обычно гораздо реже. Так и живут неприкаянные: город без Старшего духа-хранителя, как ребенок без вымышленного друга – вроде бы все на месте, а все равно чего-то самого главного недостает. Но Стефан, сама знаешь, и тут ловко выкрутился. Нашел, кого припахать. Он – мой герой.
– Да не то слово, – вздохнула Кара. – На самом деле немного невовремя вся эта информация: формально Стефан сейчас для меня – что-то вроде начальства. А обожать собственное начальство – дурной тон… Извини, дорогая. Ты тоже начальство, я помню. Но тебя я все-таки не обожаю, а просто люблю.
– Правильно делаешь, – невозмутимо кивнула Ханна-Лора. – Любить меня легко и приятно. И, говорят, полезно, как пить гранатовый сок. А насчет Стефана – ну извини. Я не виновата, что он такой распрекрасный. Может, просто попробуешь и дальше сердиться, что он предложил увести с Другой Стороны наши Мосты? У тебя, я помню, это хорошо получалось.
– Не пройдет. Я сперва несколько дней на него посердилась, а потом пошло такое веселье, что стало не до того. Ну и у меня, знаешь, было время посмотреть, что там, на Другой Стороне, происходит. И подумать. И – один-ноль в пользу Стефана, он своего добился! – охренеть. Потому что это же действительно очень красиво: увести с Другой Стороны наши Мосты и одновременно открыть столько Путей, что к нам теперь чуть ли не каждый день кто-нибудь из тамошних заглядывает. И влюбляется навсегда, как им положено, и потом тоскует, сам толком не понимая о чем. А уж они это дело умеют, как нам и не снилось. Хороший, прочный клей – их тоска!
– Да, действительно красивый ход, – кивнула Ханна-Лора. – Надо же было до такого додуматься: вынудить Другую Сторону нам помогать. Навязать алчному хищнику роль заботливого опекуна. Причем Другой Стороне от этого, пожалуй, даже побольше пользы, чем нам.
– Ты сейчас о какой пользе?
– О постепенном изменении природы Другой Стороны. Действие, как ни крути, важней намерения. Разбойник, который защищает принцессу, уже не совсем разбойник. Особенно если ему придется делать это много лет кряду, изо дня в день. Сам не заметит, как станет благородным рыцарем; процесс неизбежен и необратим. По-моему, гениально. Еще никогда никому не приходило в голову, что саму реальность, данную нам в ощущениях, можно попробовать перевоспитать.
– Перевоспитать! – восхитилась Кара. – Ну точно, да! И ведь у него получается. Не знаю, что на всей остальной Другой Стороне творится, для этого надо своими глазами увидеть, а мне не светит. Но наш город уже так изменился – вообще не узнать.
– Да уж, Стефан времени зря не теряет, – усмехнулась Ханна-Лора. – Слушай, а ты знаешь сказку про дядю Миколу?
– Воспитателя детского сада, очень сердитого с виду, с вечно полным карманом конфет и входом в волшебный сад в рукаве? Моя любимая книжка в пять лет была! А почему ты спросила?.. Ой! Ты имеешь в виду, что Стефан?..
– Ну так дядя Микола же! Вылитый! Скажешь, нет?
И обе натурально пополам сложились от хохота, неудержимого, до слез.
– Как я теперь с ним работать буду? – сквозь смех простонала Кара. – Дядя Микола! С конфетами! В рукаве сад!
– Ну так как раз отлично будешь работать, – утешила ее Ханна-Лора. – Смеяться над начальством гораздо более продуктивно, чем его обожать.
Потом, когда уже шли к машине, Ханна-Лора вдруг сказала:
– Сплетни в обмен на сплетни, дорогая. Я тебе столько выболтала про Стефана не потому, что язык от вина развязался. То есть не только поэтому, а еще и в надежде, что ты в качестве ответной любезности расскажешь человеческими словами, кто такой этот твой агент Гест…
На этом месте Кара споткнулась, да так, что чуть не упала. И упала бы, но Ханна-Лора ее подхватила, практически на лету. Спросила:
– Это был ответ на мой вопрос?
– Вроде того, – невесело усмехнулась Кара. – На самом деле, кто он такой, я не знаю. И не уверена, что хочу знать. То есть, конечно, хочу, я любопытная. Но что-то мне подсказывает, что ужиться с этим знанием будет непросто.
– Даже так? – изумилась Ханна-Лора, усаживаясь за руль. – Извини, дорогая. Если так, можешь не сплетничать. Я просто не подозревала, что все так сложно у вас.
– Спасибо, – вздохнула Кара. – Сложно – не то слово.
И уже после того, как Ханна-Лора вырулила с совершенно пустой пляжной парковки, сказала:
– Ты же меня хорошо знаешь. Правда, я совсем не трусиха?
– «Не трусиха» – это еще слишком скромно сказано. А что?..
– Неважно. Важно, что трусихой я никогда не была. А этого агента Геста боюсь до обморока. Ну то есть не до настоящего обморока, но иногда натурально темнеет в глазах. И ноги дрожат как кисель. Не всегда, слава богу. Моментами. Но эти моменты, скажем так, довольно регулярно случаются. Он совершенно ужасный. И одновременно такой хороший, что я его про себя называю ангелом. Хотя никогда их не видела. И вообще не уверена, что они есть. Мир и так слишком сложно устроен, куда нам еще и ангелов… Но в детстве верила. И представляла примерно что-то такое: милые, добрые, могут заплакать от чужой боли, хотят всех спасти, но человеку находиться рядом с ними совершенно невыносимо. Ай, ладно, неважно, что я там себе в детстве напредставляла. «Ангел», «не ангел» – это только слова. Просто он в меня не помещается – ни в рассудок, ни в восприятие, ни даже в воображение, поэтому страшно. Ум испытывает страх, когда не справляется с поступающей информацией, это факт.
– Ну ничего себе, какие дела творятся, – присвистнула Ханна-Лора. – Не помещается, надо же! Где, интересно, ты такое сокровище откопала? И как?!
– Я не копала. Он сам пришел. Сказал, что хочет сотрудничать. Предложил помощь в сложных делах в обмен на информацию об этих самых делах. Иными словами, желает, чтобы мы звали его на помощь в особо затруднительных случаях, это и есть оплата его услуг. Потому что в человеческом мире, по его словам, слишком много горя и боли, надо по мере сил уменьшать их количество, а он не справляется: за всем сразу даже в одном-единственном городе не уследишь.
– Тебя послушать, так, похоже, и правда ангел, как их описывали тайные древние манускрипты, исчезнувшие вместе с нашей Восьмой Империей, – растерянно согласилась Ханна-Лора. – Вот интересно, как это он в человеческий город забрел? И зачем? – и помолчав, спросила: – А ты случайно не знаешь, почему он просто прямо к Стефану не пошел?
– Говорит, что ему нельзя приближаться к Стефану. Дескать, самому очень жаль, но так будет лучше для всех. Он присматривался к остальным сотрудникам Граничной полиции, но не был уверен, что его общество пойдет им на пользу, а для него совершенно невыносимо причинять людям вред. Поэтому действовал в одиночку, пока не увидел меня. Говорит, сразу понял, что у меня с ним особых проблем не будет. Нннууу… видимо, тьма в глазах и ноги-кисель – проблема обычная, штатная. А особых действительно нет.
Ванна-Белл
Я молодец, что отсюда удрала, – думала Ванна-Белл, глядя в окно такси. – Отвратительный городишко. Гнусный гадючий угол. Каким был, таким и остался, узнаю с первого взгляда, евроремонт до сраки, когда по улицам бегают все те же толпы свиней. Ненавижу. Дура, что согласилась сюда вернуться, не на вечер, на целых два дня, здесь каждый день – унылая, замогильная вечность. Трижды дура, что именно в ноябре. Хуже здешнего ноября вообще ничего не бывает. Холодно, грязно, деревья голые. В половине пятого на улице уже темно. А фонари еле светят, умеют здесь экономить. Только дикое синее зарево над горизонтом символизирует победу капитализма; что там у них вообще такое? Зомби-дискотека? Памятник мертвым электрикам? Гигантский экран, рекламирующий платный вип-проход в ад?
Все было плохо. Всегда все плохо, если уж хватило ума родиться, так получай; но здесь было как-то особенно тошно. И клуб – какой-то адов свинарник, в таких сараях до сих пор ни разу не пела, и комната в гостинице – мерзкий дешевый «люкс» с низким потолком, уродливой мягкой мебелью, помпезными люстрами и худшим видом из окон, какой только можно придумать – на узкую улицу с односторонним движением и глухую серую стену ветхого дома, кроме нее и подсвеченного отвратительным ультрамарином ноябрьского неба – ничего. Когда вошла, сразу подумала: в этой комнате должно быть легко умирать, по крайней мере, жалеть точно не о чем. Тому, кого однажды поселили в подобном месте, от жизни больше нечего ждать. Но вслух ничего не сказала, не хотела ссориться с Руди, который, собственно, не то чтобы виноват. То есть гостиницу все-таки явно не он выбирал, а местные организаторы. На которых, положа руку на сердце, тоже грех обижаться. Какая «звезда», такой и прием. Спасибо, что хотя бы не в хостел засунули, как было однажды в Берлине, а в трехзвездочную гостиницу с чистым сортиром. Этот так называемый «люкс» с голубыми диванами, мечта привокзальной бляди – мой потолок.
Но она не поэтому решила не ссориться с Руди. Просто хотела, чтобы он оставил ее в покое до самого начала концерта. И никого к ней не приставлял. Впрочем,