— Кок уру! Кок уру! (Зеленая оса) — Кондратий уже был знаменит и имел прозвище. Недалеко от конского базара слышались такие крики, что долетали даже сюда. Там шел разгром курильни опия.
— Что, Саламатин, как твое плечо? — спросил кавалерист, обернувшись в седле.
— Ничего! Спасибо! — бодро ответил солдат.
В это время почтительный ропот пролетел по толпе, и она широко расступилась. Навстречу Кондратию медленно ехал Байзак. Он приветливо улыбался, хотя его лицо было желтым от ярости.
— А вот и контроль едет! — сказал Саламатин, указывая глазами на Байзака. — Только немножко поздно, — насмешливо добавил он. Кавалерист оглянулся. Там где был Джанмурчи, как на пожаре работали люди. Они разбивали юрту и грузили ее на верблюдов. Кондратий приветливо поздоровался и заговорил, чтобы дать Джанмурчи скрыться.
— Хорошая милисия! Поймал много опия, — сказал Байзак, пытливо заглянув в глаза командиру полка. Прижав руку к сердцу, он ласково закивал головой, пробормотал проклятие и повернул коня в толпу. Но сбоку раздался хохот. Байзак оглянулся, как тигр. Жена Будая хохотала ему в лицо. Отвернувшись, он тронул коня, а Кондратий побелел от бешенства.
— Зря! Зря! — неодобрительно проговорил Саламатин. — И зачем это бабы лезут? Нешто можно женщине на себя гнев такого зверя принимать? — и покачав головой, он тронул коня за командиром.
На другой день на крыльце опийной конторы была сплошная толпа. В комнате перед барьером сгрудились плантаторы. Острый запах конского пота и сырой дурман опия не давал дышать. За низенькими столами, выбиваясь из сил, работали весовщики. Кувшины, банки, тазы, кружки, наполненные вязким коричневым тестом, стояли на барьере и колыхались в целом лесе поднятых рук. Гам стоял такой, что в голове звенело. Казалось, контора подверглась нашествию монголов. Кричащие ватаги вторгались одна за другой в набитую комнату. Полосатые цветные халаты лезли один на другой. Над барьером был ряд монгольских лиц, как в картинной галлерее. Коричневые и черные, скуластые с узкими заплывшими глазами. Они смеялись, кричали и улыбались. Опрокинутые назад лбы, приплюснутые носы на широких лицах, вдавленные в жирные щеки и лукавые, сверлящие глаза смотрели на весовщиков. При каждой улыбке узкие, косо прорезанные глаза заплывали и исчезали. Весы непрерывно стучали. Когда выкрикивали фамилию, промокшие от пота расписки, с расплывшимися кляксами, падали на стол и заносились в журнал. Мокрая от пота спина весовщика в чесунчевой рубашке выпрямилась. Ошалевший приемщик злобно посмотрел и проговорил:
— От этой проклятой жары и опия наверно кто-нибудь сегодня взбесится.
— Сегодня принято тридцать пудов! — послышался глухой ответ соседа. — Ведь дневной сбор надо принять. За патьдесят-шестьдесят верст везут. Деньги-то нужны. Не примем, все к чорту, в контрабанду уйдет.
— Это уж как водится!
Кандратий быстро вошел в комнату. Сзади него шел Джанмурчи.
— Не бойся! Мы еще не опоздали! — сказал проводник и достал из рукава длинную бумагу, покрытую мусульманскими иероглифами.
— Вот, командир, зубы моих шакалов! — сказал он пробегая глазами список.
— A-эх! — закричал кто-то у барьера. Растолкав толпу, чьи-то руки протянули ведерную банку опия.
— Атын нема (как фамилия)? — устало прокричал приемщик.
— Арсланбек! — ответило черное лицо.
Грязная коричневая рука с блестящим алюминиевым кольцом протянула расписку. Джанмурчи быстро провел пальцем по бумаге, и повернувшись к Осе, сказал:
— Дробь!
Комендант быстро запустил руку и вытащил горсть мелкой ружейной дроби.
— Гохта! (стой) — Арсланбек попятился, чтобы скрыться в толпу, но на него в упор глядело дуло револьвера.
— Атын нема? — грозно переспросил комендант.
— Юсуп! Юсуп! — с хохотом ответила толпа. Комендант улыбнулся. Неизвестно откуда взявшийся милиционер увел Арсланбека. Приемка на всех столах продолжалась.
— Джанвай! — сказал за другим столом приемщик, — отчего у тебя так мало? У тебе ведь две десятины?
— Все мое тесто смыло дождем.
Джанмурчи улыбался и смотрел в свой список. Джанвай со страхом следил за его пальцем.
— Ты врешь. — спокойно сказал приемщик. — Дождя не было.
— Ну, значит, был только ветер. Головки мака стучали и все тесто упало на землю. У меня есть бумага. Многие люди видели этот ветер. Вот здесь они приложили бармаки (пальцы).
— Куда поехал твой ветер с твоим опием, о, Джанвай? — спросил Джанмурчи. Ответа не последовало. Джанмурчи что-то сказал Осе. Снова раздался свисток и снова появился милиционер.
— А вот я их обоих сюда запишу, голубчиков! — угрожающе сказал приемщик. — В будущем году не получат разрешения на посев. — Потом он положил книгу, вытер пот со лба и обратился к Осе:
— Сегодня чертовский день! Приводили барана в подарок. Не успел прогнать, притащили кумыс.
— Надеялись, что при скандале вы засуетитесь и примете опий с дробью.
Потом он отвел в сторону приемщика и что-то быстро стал говорить вполголоса.
— Невозможно! Совершенно невозможно! — густым басом отвечал приемщик. — Для этого надо десяток рабочих. Это, конечно, надо сделать. Но людей у меня нет. Они заняты в сушильне.
— Командир, — сказал Джанмурчи, — я долго думал. Возьми большую палку.
Секунду Оса напряженно, с недоумением, глядел на Джанмурчи. Потом улыбнулся и быстро проговорил:
— Недурно! Вот список фальшивых доверенностей. Придут на-днях. Арестуйте всех. — Он подал список Джанмурчи. Потом оба вышли. Они заехали в казарму. Оса приказал захватить побольше веревки и длинный шест. Когда они проехали один квартал, к ним присоединился человек в очках. Пятеро всадников бешеным карьером понеслись за город. Один из красноармейцев вез длиннейший шест. Они промчались около двух часов. Лошади были в мыле. Неожиданно человек повернул за утес и показал рукой:
— Здесь!
Большие атласные цветы мака, в чайную чашку величиной, казалось, горели цветными огнями под жгучим солнцем. Длинное поле приютилось среди утесов, и его совершенно не было видно. Комендант осмотрел поле в бинокль. Столбов с надписью владельца не было. Посев был анонимный.
— Сколько здесь? — спросил он.
— Отец контрабанды очень торопится! — задумчиво сказал Джанмурчи. — К утру молоко уже потемнело бы и засохло. Завтра он собрал бы все тесто. Нам осталось бы одна трава.
— Три десятины, — ответил человек в очках.
Оса подошел к посеву. Местами мак был готов. Только-что здесь вели работу. Созревшие головки были уже надрезаны. Молоко выступило густыми белами каплями.
— Остальные покажешь? — спросил комендант.
— Хош. Еще семь десятин, — отвечал человек в очках.
— Косить! — Коротко бросил комендант и пошел к лошади.
— Чиво? — недоумевающе спросил молодой красноармеец.
— Дурак — заорал другой — на веревку! Запрягай лошадь. Опять не понимаешь. Это-ж дуб, а не человек! Сделай постромку! Привяжи к концу шеста. Вот! А я привяжу к другому концу дура!
— Золотая голова у тебя, Саламатин, — сказал комендант.
— Еще спрашиваете!.. Гони. — Кони с места снялись вскачь, длинный шест широкой полосой уничтожал посев. Хрупкие цветы ломались и сгибались к самой земле. Сильный одуряющий запах, наполненный парами морфия, потянул с поля.
— Командир! — сказал Джанмурчи.
— Чего тебе?
— Почему ты позволил на ярмарке, чтобы китайские купцы давали мату в задаток контрабандистам? Почему ты не арестовал всех?
Оса задумчиво улыбался. Ему представилось лицо Будая в тот несчастный вечер. Теперь он сам мог дать урок Джанмурчи.
— Джанмурчи! Как выливается вино из сосуда? — спросил он.
— Через горло! — с живостью отвечал Джанмурчи.
— А где течет опий в Китай?
— Через перевалы.
— Правильно! Здесь Байзак может его спрятать. И мы его не найдем. Пусть он течет в Китай. На перевалах мы подставим кружку под вино, которое течет из горла. Понятно?
— Ой-бо-бо! Шайтан! — с восхищением прошептал ошеломленный проводник.
Глава III.Сны Будая.
Лодка плыла по синей воде. Иссык-Куль растилался бесконечным черно-синим пространством. Впереди местами выступали желтые песчаные отмели. Вправо и влево далеко были видны горы. Берегов не было видно. Горы как-будто поднимались из воды. Тяжелая и неуклюжая рыбачья лодка двигалась медленно. Юрта на берегу, позади, белела грибом на сером песке. Будай медленно греб и с удовольствием слушал скрип весел. Вода стекала прозрачными каплями. Когда он смотрел за борт, были видны камни на дне. Вода была такая прозрачная, что, казалось, дно подымается и опускается при каждом движении воды. Будай поднял весла и долго слушал звон капель. Теперь он был на месте. Он встал и чуть не упал. Неустойчивая лодка качалась при каждом движении. Будай лег грудью на борт и стал смотреть в озеро. В прозрачной зелени внизу, на желтом песке, лежали каменные плиты. Будай долго смотрел на них, потом лениво ударил веслами, и лодка поплыла дальше. С большим волнением он зорко глядел вниз. Обтаявшие стены беззвучно проплыли внизу. Будай остановил лодку. Она медленно повернулась на одном месте. Большие квадратные тени протянулись внизу по желтому дну в прозрачной воде.
— Где она? Ах, вот! — пробормотал Будай. Он жадно глядел в сторону, вниз. Из глубины подымалась башня минарета. По углам от нее тянулись тени четырех боковых башен. Дальше виднелись какие-то постройки. Их желтые стены уходили вглубь, и тени делались все более смутными. Легкий ветер незаметно погнал лодку, и дома внизу стали опускаться в синюю пропасть. Будай медленно плыл над древним затонувшим городом и, все более волнуясь, глядел, как стены уходят вниз. Вот недалеко под лодкой медленно проплыло ярко-желтое пятно. Это свет солнца сквозь воду падал на купол минарета или вершину башни. Оно исчезло. Черно-синяя, как будто ночная, мгла поглотила все. Будай вздохнул и взялся за трубку опия. Он сделал несколько глубоких затяжек.