Нет ли шанса уйти в противоположном направлении? Резко повернув, всадники мчатся назад и снова окунаются в дымовой пояс, затем опять выезжают на солнечный свет.
И в очередной раз испытывают мучительное разочарование. Еще один выступ, близнец первого, преграждает им дорогу. В этом нет ничего загадочного. Американцы понимают, какую ошибку допустили: скача под покровом дыма, они забрались слишком далеко и очутились внутри глубокой выемки в каменной стене!
Преследователи, быстро повернувшие следом, снова оказываются в выигрышном положении. Выступ скалы находится ближе к ним, и они почти наверняка поспеют туда вперед беглецов. Последним не остается ничего иного, как гнать коней и попытать счастья, проложив себе путь через кольцо врагов, потому как опасность попасть в окружение становится почти неотвратимой.
– Держите нож наготове, Фрэнк! – кричит Уайлдер, ударяя шпорами в бока лошади, отчего та несется во весь опор. – И держитесь рядом – живыми или мертвыми, но вместе!
Кони не нуждаются в понукании. На американскую лошадь, привыкшую к прерии, боевой клич индейцев действует лучше любых шпор – она знает, что за ним обычно следует либо укус пули, либо зазубренной стрелы. Обе идут бок о бок, преодолевая рыхлый песок, но быстрые, как ветер.
Тщетно. Прежде чем беглецы успевают достичь края выступа, дикари уже располагаются там. По меньшей мере, два десятка воинов с копьями наперевес, натянутыми луками и воздетыми палицами поджидают белых.
Преодолеть подобную преграду едва ли удастся. Путь к отступлению беглецам отрезан, и неотвратимая смерть смотрит им в глаза.
– Нам предстоит погибнуть, Уолт, – восклицает молодой прерийный торговец, в отчаянии поворачиваясь к спутнику.
– Быть может, не сейчас, – отзывается Уайлдер, пристальным взглядом обшаривая обращенный к ним фасад каменной стены.
Красный песчаник, шероховатый и морщинистый, уходит ввысь на добрых пятьсот футов. На первый взгляд этот монолит не обещает ни единого шанса взобраться на него или найти укрытие. У подножья не имеется даже валунов, за которыми можно хоть на время спрятаться от стрел преследователей. При всем том Уайлдер продолжает вглядываться в него, словно роясь в каких-то давних воспоминаниях.
– Это, должно быть, то самое место, – бормочет проводник. – Точно, ей-богу!
Повернув коня, он скачет к утесам, сделав компаньону знак следовать за ним. Хэмерсли повинуется, хоть и не знает, чего ожидать далее. Но через мгновение понимает, чем вызвана столь резкая перемена тактики со стороны собрата по несчастью. Взгляд его падает на темную линию, говорящую о проеме в стене.
То всего лишь трещина или расселина, едва ли шире дверного проема, куда навряд ли протиснется человек верхом на коне, но вверх она уходит до самого конца, разрезая линию утесов снизу доверху.
– С коня! – восклицает Уайлдер, натягивая поводья перед расселиной и одновременно спрыгивая с седла. – Бросайте поводья, оставьте лошадь тут. Одной для моей затеи достаточно, пусть будет моя. Бедная скотинка, жуть как ее жалко! Да ничего не поделать. Нам нужно какое-то прикрытие, чтобы спрятаться. Быстрее, Фрэнк, эти скунсы скоро налетят!
Как ни жаль Хэмерсли оставлять верного скакуна, он подчиняется, не задавая вопросов. Последняя реплика проводника носит характер несколько загадочный, хотя Фрэнк и подозревает, что в ней кроется важный смысл.
Соскользнув с седла, он стоит рядом с конем, этим благородным красавцем, гордостью родного штата Кентукки, знаменитым чистокровностью породы. Животное словно чувствует намерение хозяина расстаться с ним. Оно поворачивает к человеку голову, и, выгнув шею и раздувая парящие ноздри, тихо и горестно ржет, будто спрашивая: «Зачем ты бросаешь меня?»
При других обстоятельствах из глаз кентуккийца полились бы слезы. За многие месяцы они с конем сроднились так, как можно сродниться только за время долгого путешествия по прерии – это товарищество создает между седоком и его питомцем связь столь же прочную, как дружба между людьми, почти такую же долговечную и болезненную, если ее разорвать. Именно так чувствует себя Фрэнк Хэмерсли, когда закидывает на холку лошади уздечку, но все еще держит повод, будучи не в силах отпустить его.
Но выбора нет. Вопли преследователей слышатся все ближе. Фрэнк видит поблескивающие на солнце копья. Скоро индейцы будут совсем рядом, а зазубренные острия орудий вонзятся американцам между ребер. Если не хочешь умереть, не время распускать нюни и медлить.
Бросив на скакуна прощальный взгляд, молодой человек отпускает повод и отворачивается с видом человека, предающего друга и страшащегося упреков за свой поступок, но не имеющего возможности объяснить его причины. Некоторое время покинутый конь стоит смирно, недоуменно глядя вслед хозяину. Затем, когда шайка краснокожих приближается, вскидывает голову, фыркает и мчится прочь, волоча за собой уздечку.
Хэмерсли поворачивается к проводнику, тоже спешенному, но все еще держащему лошадь, которую ведет к трещине в стене. Уайлдеру приходится прилагать немалые усилия, чтобы добиться своего – четвероногое упирается, словно чувствует исходящую из темной расселины опасность.
– Ступайте вперед, Фрэнк! – говорит он кентуккийцу, продолжая тянуть. – Ныряйте в каньон, не теряя ни секунды! Да, возьмите мое ружье, и зарядите оба, пока я тут дыру заделываю.
Подхватив обе винтовки, Хэмерсли устремляется в расселину и останавливается, лишь оказавшись достаточно глубоко внутри ее мрачных челюстей. Уайлдер следует за ним, ведя в поводу по-прежнему упирающуюся лошадь.
Путь преграждает большой каменный валун, через который коня предстоит перевести. Валун больше двух футов в высоту. Когда животное переставляет за него передние ноги, Уайлдер заставляет питомца остановиться. Лошадь, через силу повиновавшаяся человеку, теперь дрожит и выказывает сильное желание подать назад. Во взгляде своего хозяина она читает нечто незнакомое ранее – и это жутко пугает ее. Но при всем стремлении сбежать, животное не в силах этого сделать – скалы с обеих сторон стиснули ему ребра, не давая пошевелиться, а туго натянутая уздечка не позволяет пятиться.
Хэмерсли, торопливо заряжая винтовки, находит время понаблюдать за приготовлениями Уайлдера, и ломает голову над их предназначением.
– Какая жалость, – приговаривает проводник, каждый раз повторяя эти слова сокрушенным тоном. – Но ничего поделаешь, надо. Будь у нас достаточно большой камень, бревно или что-нибудь эдакое… Но нет, другой возможности соорудить укрытие нет. Значит, придется поработать немного мясником.
Пока Уайлдер ведет сам с собой эту беседу, Хэмерсли замечает как он извлекает из-за пояса нож-боуи, еще красный от человеческой крови. В следующий миг лезвие его полоснуло по лошадиному горлу, из которого хлынул густой алый поток, мощный, как струя из насоса. Несчастное создание делает последнюю отчаянную попытку выбраться, но поскольку передние его ноги находятся за камнем, а голова зажата между ними, не может стронуться с места. Содрогнувшись пару раз, лошадь оседает, ребра ее накрепко застревают между сужающимися стенками расселины. В таком положении она и заканчивает свою жизнь – голова ее поникает, а глаза с немым упреком обращаются на хозяина, который так безжалостно убил ее!
– Мне пришлось, тут ничем не поможешь, – пробормотал Уолт, а потом торопливо повернулся к товарищу. – Вы зарядили ружья?
Вместо ответа Хэмерсли протягивает ему винтовку, готовую к выстрелу.
– Будь прокляты эти подлые трусы! – воскликнул проводник, сжимая оружие и оборачиваясь к равнине. – Не знаю, чем все кончится, но на какое-то время это их задержит, как ни крути.
С этими словами он устраивается за тушей зарезанного скакуна. Зажатый в приподнятом положении между узкими стенами конь образовывает собой превосходную баррикаду против пуль и стрел индейцев. Краснокожие уже прихлынули, и среди утесов эхом разносятся возгласы удивления – крики, говорящие о мести, которую приходится отсрочить, а возможно и забыть.
Однако они не спешат подходить на опасное расстояние к длинной серо-стальной трубке, вращавшейся подобно телескопу на подставке, и охватывающей сектор открытого пространства перед утесами радиусом, по меньшей мере, в сотню ярдов.
Вопреки нетерпению выплеснуть свою ярость, преследователи наталкиваются на препятствие и на некоторое время смиряются с этим. Хэмерсли рассматривает это всего лишь как отсрочку – временное избавление от опасности, но считает гибель неизбежной. Да, у них есть своего рода оборонительная позиция, которую они смогут защищать, пока не истратят патроны, или не изнемогут от голода и жажды. Разве есть шанс отсюда выбраться? Это почти все равно, как если бы их загнали в пещеру, лишив возможности пойти на вылазку или сбежать.
Он делится этими мыслями с товарищем, как только у них находится минута поговорить.
– Голод и жажда тут не при чем, – отзывается Уайлдер. – Нам и двадцати минут тут просидеть не придется, если ваш покорный слуга сумеет устроить все, как задумал. Неужто вы думаете, что я запрыгнул бы в эту дыру, как кролик, за которым гонятся собаки? Нет, Фрэнк, я слыхал об этом месте раньше от одного малого, которому пришлось, как и нам, укрываться от шайки киманчей. Тут есть лаз, выводящий на ту сторону, и как только мы пустим пыль в глаза этим завывающим шакалам, ринемся прямиком туда. Не знаю, что это за проход, наверное что-то вроде скалистой расселины, уходящей наверх. Надо постараться разыскать его.
– Но как мы воспрепятствуем индейцам последовать за нами? Вы обмолвились, что хотите пустить им пыль в глаза. Но как, Уолт?
– Подождите, и увидите. Долго терпеть не придется – у нас для этого просто нет времени. В этих утесах есть еще один проход, недалеко от этого – инджуны о нем, без сомнения, знают. Поэтому если мы не поторопимся, они воспользуются им и постучатся через черный ход, а нам это совсем не с руки. Как увидите, что я отступаю, без разговоров следуйте за мной.
Хэмерсли обещает повиноваться, а проводник, по-прежнему склоняющийся над своей столь жестоким образом устроенной баррикадой, принимается совершать серию маневров, о смысле которых его товарищу остается только теряться в догадках.