– Дальше не могу, Уолт! – заявляет он, останавливаясь. – Я не способен сделать и шага. В горле горит огонь, я задыхаюсь. Что-то пожирает меня изнутри и тянет упасть на землю.
Охотник тоже останавливается. Он не пытается уговорить товарища идти дальше, так как понимает бесполезность этих стараний.
– Идите один, – добавляет Фрэнк, с трудом выдавливая слова. – У вас еще достаточно сил, чтобы добраться до воды. У меня их нет, но я могу умереть, и не боюсь смерти. Бросьте меня, Уолт! Бросьте!
– Никогда! – следует хриплый, но твердый ответ, исходящий словно из рупора.
– Вы можете, должны. Зачем жертвовать двумя жизнями вместо одной? Вашу еще можно сохранить. Заберите с собой винтовку, вдруг попадется дичь. Идите, товарищ, друг – идите!
Снова тот же ответ, таким же тоном.
– Я говорил, когда мы сражались, – добавляет охотник. – И когда потом галопом скакали сквозь дым, что мы умрем или спасемся вместе. Разве не говорил, Фрэнк Хэмерсли? И повторю снова. Коль вам суждено сыграть в ящик среди этих зарослей полыни, то Уолт Уайлдер завернет свой труп уголком того же савана. Не так уж много сил осталось в моих руках, но их хватит, чтобы держать тех стервятников на расстоянии. Мы еще посмотрим, кто кого съест. Если нам суждено откинуть ноги, то это будет по причине жажды, а не голода. Какого мы сваляли дурака, когда не подумали об этом раньше! Но кому придет в голову сожрать грифа? Ну да голод – не тетка, поэтому как ни отвратительна их плоть, это все-таки мясо!
Произнося эту тираду, проводник вскинул приклад к плечу. Вместе с последним словом раздается треск выстрела, за которым следует падение сопилоте в заросли полыни.
– Так, Фрэнк, – говорит Уайлдер, отправляясь подобрать подбитую птицу, испуганные собратья которой убираются на почтительное расстояние. – Давайте разведем костерок и изжарим ее. Полыни тут достаточно для приправы, а то запашок будет еще тот. Думаю, если зажать нос, нам удастся проглотить по кусочку – это позволит нам продержаться еще немного. Эх, нам бы толику воды!
Словно надежда снова внезапно овладела им, проводник распрямляется во весь свой гигантский рост и устремляет взор на восток, через равнину.
– Вон там видна гряда холмов, – говорит он. – Я как раз глядел на нее, когда вы завели речь о конце. Где холмы, там и потоки. А что, Фрэнк, если вы побудете здесь, а я смотаюсь туда и обратно. Судя по всему, до гряды миль десять, не больше. Я без труда вернусь обратно к утру. Как думаете, сможете продержаться до того времени, если подкрепитесь кусочком стервятника?
– Мне кажется, я смогу продержаться и без этого. Меня больше изводит жажда. Я чувствую себя так, словно по жилам у меня бежит жидкий огонь. Уолт, если вы верите, что есть шанс найти воду, то ступайте.
– Значит, иду. Но глядите, не помрите до моего возвращения. Зажарьте ту тварь, пока не протухла. Трут у вас есть, а сухая полынь пойдет на топливо. Я тоже не собираюсь страдать от голода, а поскольку ничего стоящего по пути может не попасться, то подстрелю про запас одну из этих душистых пташек.
Перезарядив винтовку, и снова вскидывает ее к небу и сбивает второго сопилоте.
– Вот так, – продолжает Уайлдер, поднимая вонючую тушу и приторачивая к поясу. – Не падайте духом, пока ваш покорный слуга не вернется. Я рассчитываю обернуться к утру, и чтобы мне наверняка не заблудиться, расположитесь-ка в тени вон той пальметты – она достаточно приметная, чтобы я заметил ее издалека и без труда разыскал вас.
Дерево, о котором говорил проводник, на самом деле представляло собой не карликовую пальму собаль, но родственное ей растение. То была юкка той разновидности, которая произрастает на возвышенных равнинах Северной и Центральной Мексики, с длинными клинкообразными листьями, растущими, как у алоэ, из ствола во всех направлениях, образуя своего рода сферическую chevaux-de-frize[32]. Верхушка юкки возвышается над поверхностью земли футов на шесть, то есть значительно выше кустов полыни, а ее темные, твердые ростки резко контрастируют с посеребренными листочками травы, благодаря чему пальма превращается в отличный ориентир, приметный на плоской местности с большого расстояния.
С трудом дотащившись до дерева, Хэмерсли без сил падает с восточной его стороны, где милосердная тень дает ему защиту от заходящего, но все равно палящего солнца. Тень Уолта Уайлдера во всю свою длину простирается по равнине. Не говоря ни слова, охотник, за спину у которого закинуто ружье, а убитый гриф болтается на поясе, покидает место привала и отправляется на восток, к смутно различимой на горизонте гряде холмов.
Глава 22. Охотница
– Vamos, Lolita![33] Держись, девочка моя! Еще две лиги, и ты сможешь зарыться носом в мягкую травку грамма и охладить копыта в хрустально чистом потоке. Да, и еще получишь пригоршню орешков пиньон на ужин, обещаю. Ты была молодцом сегодня, но давай не будем опаздывать. Сама знаешь, что ночью в Льяно легко потеряться, и тогда подлые волки съедят нас обоих, а это будет весьма прискорбно, mia yegua[34]. Не дадим же им шанса обойтись с нами таким образом. Adelante![35]
Лолита – это гнедой мустанг с белыми гривой и хвостом, личность же, читающая ей приведенные выше нотации – молодая девушка, едущая на ней верхом. Прекрасной наезднице явно нет еще и двадцати, однако благодаря властному, до некоторой степени, выражению лица, она кажется старше. Кожа ее хоть и бела, но в ней присутствует золотисто-коричневый или оливковый оттенок, часто встречающийся у представителей андалузийской расы, а серповидные брови, шелковистые волосы, черные, как смоль, и пушок на верхней губе очевидно указывают на присутствие мавританской наследственности. Черты лица прекрасны и почти классически правильны, с греческим профилем, а отсутствие даже намека на раскосость глаз, вопреки смуглости кожи, категорически опровергает догадку насчет примеси индейской крови. Хотя в этой части света подобная кровь встречается очень часто, в жилах сеньориты ее действительно нет ни капли. Оливковый оттенок объясняется принадлежностью к испанским морискам[36], облик девушек которых если и не прекраснее, чем у саксонских блондинок, то определенно живописнее.
С разрумянившимися щеками и глазами, блестящими от предпринятой верховой прогулки, девушка выглядит настоящим образчиком физического здоровья, тогда как выражение покоя на лице говорит о душевной уравновешенности.
Внимание привлекают ее костюм и снаряжение. На мустанге она восседает на мексиканский манер, по-мужски, за спиной на ремне висит легкое охотничье ружье. Серапе из лучшей шерсти наброшено подобно шарфу на левое ее плечо, наполовину скрывая плюшевый жилет или жакетку, застегнутый на пышной груди. Ниже идет расшитая юбка, энагва, из-под которой выглядывает пара белоснежных брюк-кальсонсильяс, отделанных по низу бахромой, миниатюрные ножки обуты в сапоги со шпорами. На голове у красавицы шляпка из мягкой шерсти викуньи, с золотой тесьмой, обрамленная по краю золотым кружевом, и с пером цапли наверху.
Этот наряд вкупе с манерой сидеть на лошади может показаться странным человеку, не знакомому с обычаями страны. Ружье и экипировка придают всаднице сходство с мужчиной, и на первый взгляд ее можно принять за безбородого юношу. Однако рассыпающиеся по плечам густые пряди, тонкие черты, нежная кожа, юбка, маленькая ручка с изящными пальчиками, поглаживающими гриву кобылы, безошибочно указывают на принадлежность ее к женскому полу.
Это охотница – род ее занятий безошибочно доказывает свора собак, больших породистых мастифов, следующих за ней по пятам. Охотница, преуспевшая в своем ремесле – свидетельством тому пара вилорогих антилоп, связанных вместе и перекинутых через круп лошади на манер вьюков.
Мустангу не требуются шпоры, достаточно хорошо знакомого мелодичного голоса. При слове «вперед!» кобыла прядает ушами, взмахивает хвостом и пускается в короткий галоп. Собаки бегут позади длинными прыжками.
Скачка продолжается минут десять, затем дорогу маленькой кавалькаде пересекает птица. Она пролетает так близко, что почти задевает крылом морду Лолиты, вынуждая наездницу отклониться в седле и натянуть поводья. Птица – это черный стервятник, сопилоте. Гриф не описывает круги в высоте, как это обычно для него, но летит по прямой и быстро, как выпущенная из лука стрела.
Это заставляет всадницу остановиться. Некоторое время она остается неподвижной, наблюдая за полетом стервятника. Гриф присоединяется к стае сородичей, располагающейся так далеко, что птицы кажутся просто точками. Девушка замечает, что они не летят в какую-то определенную сторону, но описывают круги, видимо над лежащей на земле добычей. Похоже, грифы еще не осмеливаются приближаться к ней – они держатся в воздухе, не садясь на землю, хотя время от времени то один, то другой пикирует вниз, пролетая над самыми верхушками кустов полыни, которыми густо поросла равнина.
Заросли мешают охотнице разглядеть то, что лежит на земле, хотя ей и так понятно – это нечто способное привлечь внимание сопилоте. Она явно достаточно знакома с жизнью в пустыне, чтобы прочитать эти письмена и уловить их значение. Событие не только пробуждает любопытство, но и требует расследования.
– Кто-то там упал, но еще не погиб? – спрашивает сама себя девушка. – Интересно, кто? Никогда не могла смотреть на этих отвратительных птиц без трепета. Santissima[37], как я вздрогнула, когда эта тварь захлопала прямо перед моим носом своими черными крыльями! Мне так жаль любое живое существо, которому они угрожают, даже если это койот. Может, койот, а может, антилопа. Другая живность почти не встречается на этой пустынной равнине. Идем, Лолита, давай выясним, кто там! Нужно будет сделать небольшой крюк, и от тебя это потребует дополнительных усилий, но ты ведь не возражаешь, девочка моя? Я знаю, что не возражаешь.