х сознание, что они приносят пользу великому делу. Платите исправно скромное жалованье, никак не более 25 руб., и делайте подарки за ловкость, но требуйте и исправность и удачность. Тот, кто приобретает на них влияние, может вести их куда хочет; они будут хорошими помощниками в самых отважных предприятиях, и если вначале дело с ними пойдет хорошо, то количество и их может быть увеличиваемо по мере надобности. К ним же надо присоединить и Пахома, который первый с вами познакомился. Рекомендую разжалованного унтера Штыклова"[64].
Записка принадлежала Нечаеву. Она подтверждал деятельные сношения его с Желябовым. Поражает в ней заботливость, с какой десятилетний узник самого мрачного равелина дает точные, даже мелочные советы друзьям на волю.
Власти не догадались, кто был автором шифра, хотя в письме содержались прямые указания. Не догадались жандармы и тогда, когда была взята другая шифрованная записка Нечаева у Перовской.
Нечаев настолько прочно и крепко держал в своих руках тюремную стражу, что среди них не нашлось ни одного предателя. Нечаева предал сосед по заточению, Мирский. За покушение на шефа жандармов Дрентельна Мирский был приговорен к смертной казни, которую ему заменили пожизненной каторгой. Нечаев поделился с ним планами и рассказал об успехах среди тюремщиков. Мирский предал Нечаева за мелкие житейские поблажки. Впоследствии Мирский в 1906 г. был вновь арестован в Сибири карательной экспедицией Ренненкампфа, судим и опять приговорен к смертной казни, замененной вторичной каторгой… По доносам Мирского среди тюремщиков были произведены аресты. Многих из солдат царский суд осудил в дисциплинарные батальоны. Солдаты о Нечаеве и потом вспоминали с благоговением. Нечаев был совершенно изолирован. Его лишили книг, письменных принадлежностей, прогулок, поместили в одну из самых мрачных и сырых камер. "Орел" умер от чахотки в ночь с 8 на 9 мая 1883 года.
После 1 марта Суханов от имени Исполнительного комитета передал морскому кружку предложение освободить Нечаева, Ширяева и других узников крепости. Кружок дал согласие, но к тому времени нечаевская группа была раскрыта.
ВОЕННЫЕ КРУЖКИ
Еще в бытность свою в Одессе Андрей Иванович поддерживал деятельное знакомство с офицерами, с преподавателями Артиллерийской академии, любил присутствовать при опытах со взрывчатыми веществами и брал у военных уроки. По неосторожности однажды даже подвергнулся ранению. П. Семенюта вспоминает:
— Его очень любили, но как-то побаивались; он слыл здесь за "нигилиста", хотя специальных черт этого тургеневского типа у него не было. Покойный лейтенант Рождественский (не надо смешивать с Цусимским героем) раза два брал его на свой миноносец, на котором делал разные экскурсии по Черному морю. А другой офицер П. постоянно говорил на артиллерийские темы. В гавани почти ежедневно матросы занимались рыбной ловлей, что служило хорошим подспорьем к матросскому пайку. Обыкновенно на паровом катере они ездили верст за 10–12 от города к Большому Фонтану и, заметя стаю рыб, бросали в нее шашкой пироксилина на проволоке, замыкая то же время ток. Взрыв, и масса оглушенной рыб всплывала на поверхность. Эффект каждый раз превосходил ожидания Андрея Ивановича. У него раздувались ноздри, глаза готовы были выскочить орбит, весь он дрожал от удовольствия…[65]
Бесспорно, такой сильный, здоровый, подвижной л жадный до жизни человек, каким был Андрей Ива нович, любил морские прогулки, глушение рыбы, не не одной этой любовью следует объяснять его интерес к взрывчатым веществам и его тяга к военным Правда, в Одессе Желябов был "чистым народником", но уже тогда, надо полагать, он считал для революционера отнюдь не бесполезным некоторые опыты со взрывчатыми веществами и прохождение курса практического электричества. Он даже будто бы готовился в монтеры. Понимал также и то Андрей Иванович, что военная среда в борьбе с самодержавием имеет первостепенное значение. М. Ю. Ашенбреннер, один из виднейших членов военно-революционной организации "Народной Воли", рассказывает, что на юге он сблизился с народниками, в том числе и с Желябовым. Когда Ашенбреннер задумал уйти в народ, Желябов предложил ему остаться в полку.
— В вашем чине в полку вы принесете больше пользы делу. — От военных Желябов ожидал пополнения партии и создания военной организации, с целью мятежа[66].
Вплотную созданием военной организации Андрей Иванович занялся в Петербурге со второй половины 1879 г. Прежде всего, он обратил внимание на морских офицеров. Начиная с шестидесятых годов, разночинцы все сильней проникали и в армию. К ним по своим воззрениям и образу жизни были близки и дети обедневших дворян. Неудачи турецкой кампании, николаевские порядки, муштра, смотры, привлечение воинских частей к подавлению крестьянских бунтов, польского и окраинных восстаний, несение полицейской службы, радикальные веяния, Фейербах, Чернышевский, Писарев, Добролюбов, Некрасов, нелегальная литература — толкали чутких офицеров в революционную среду. Морское офицерство, наиболее образованное, часто к тому же находилось в заграничных плаваниях и наблюдало, как живут в других странах. Низшие чины тоже порою были уже подготовлены к восприятию революционных идей. Это подтверждает опыт Нечаева в крепости; если же Исполнительный комитет обратился прежде всего к офицерскому составу, то к этому его понуждали обстоятельства. Офицерская среда была ближе народникам-интеллигентам, чем солдаты. Она являлась наиболее благоприятной для заговора: чувство товарищества, замкнутость, дисциплина, привычка спокойно глядеть в глаза смерти, уменье обращаться с оружием, все это было крайне необходимо для тогдашнего подполья. Участники народовольческой военно-революционной организации неоднократно рассказывали, с какой гадливостью офицеры, даже патриотически настроенные, относились к предателям и доносчикам. Случалось, противники революционного движения из чувства кастовой солидарности предупреждали товарищей об обысках, арестах и засадах. К офицерству, в особенности к морскому офицерству, Исполнительный комитет должен был обращаться в первую очередь еще и потому, что здесь скорее всего можно было получить динамит, запалы, специалистов.
Андрей Иванович, не оставляя работы по непосредственной подготовке покушений на царя, со всей страстностью и упорством отдался созданию военной организации. Участник морского кружка, Серебряков, превосходно изобразил Желябова-пропагандиста среди морских офицеров, и хотя воспоминания эти неоднократно приводились, обойтись без них и сейчас трудно. По рассказу Серебрякова Н. Суханов однажды пригласил его в числе других товарищей к себе на собрание.
— У него мы застали большую компанию офицеров и двух штатских, которых Николай Евгеньевич представил нам, назвав одного Андреем, долгого Глебом.
Сначала разговор шел об общих предметах, мало интересных. В разговоре я не принимал почти никакого участия, а все свое внимание сосредоточил на присутствовавших штатских, желая разгадать, кто из них интересующий меня член Исполнительного комитета. Назвавшийся Андреем был замечательно красив: высокого роста, с темно-русыми бородой и волосами; серые глаза его, казавшиеся темными, были замечательно живы и выразительны. Другой — невысокого роста, с лицом, почти совсем закрытым густой черной бородой, с проницательными черными, как уголь, глазами…
Разговор продолжался недолго. Немного времени спустя после нашего прихода Суханов прервал разговор и, обратившись к присутствующим, сказал:
— Господа, эта комната имеет две капитальные стены; две другие ведут в мою квартиру; мой вестовой — татарин, почти ни слова не понимающий по-русски; а потому нескромных ушей нам бояться нечего, и мы должны приступить к делу. Потом повернувшись к высокому штатскому, прибавил: — Ну, Андрей, начинай!
Тогда штатский, назвавшийся Андреем, встал и, обращаясь к офицерам, произнес с большим энтузиазмом длинную, горячую речь.
— Так как Николай Евгеньевич передал мне, — начал он, — что вы, господа, интересуетесь программой и деятельностью нашей партии, борющейся с правительством, то я постараюсь познакомить вас с той и другой, как умею; мы, террористы — революционеры, требуем следующего…
Трудно передать впечатление, произведенное на присутствующую публику этой речью. Все, бывшие в этот вечер у Николая Евгеньевича, за исключением нас, не были подготовлены услышать подобную смелую речь. Все они привыкли говорить о правительстве, особенно же о революционных партиях, только в своих тесных кружках и то в известной форме. Никому из них Николай Евгеньевич не сказал, кто у него будет; и они даже не подозревали, с кем имеют дело. Суханов всех, кто ему нравился, приглашал к себе по одному и тому же способу: "приходите ко мне тогда-то, у меня хороший человек будет", — говорил он и больше объяснений никаких не давал.
Когда Андрей произнес слова "мы, террористы-революционеры", все как бы вздрогнули и в недоумении посмотрели друг на друга. Но потом, под влиянием увлекательного красноречия оратора, начали слушать с напряженным вниманием. Интересно было видеть перемену, происшедшую в настроении всего общества. — Беззаботная, довольная, веселая компания офицеров, как бы по мановению волшебного жезла, стала похожа на группу заговорщиков. Лица понемногу бледнели, глаза разгорались, все как бы притаили дыхание, и среди мертвой тишины раздавался звучный приятный голос оратора, призывавший окружавших его офицеров на борьбу с правительством. Кто знал Желябова, тот, вероятно, помнит, как увлекательно он говорил. Эта же речь была одной из самых удачных, по его же собственному признанию.
Андрей кончил… под влиянием его речи начались оживленные разговоры, строились всевозможные планы самого революционного характера. И если бы в это время вошел посторонний человек, он был бы уверен, что попал на сходку самых революционных заговорщиков-революционеров… Он не поверил бы, что за час до этого все эти люди частью почти совсем не думали о политике, частью даже относились отрицательно к революционерам. Ему и в голову не пришло бы, что завтра же большая часть из этих революционеров будет с ужасам вспоминать об этом вечере. Первый раз мне пришлось