Этот соратник Желябова воскресил легенду об Архимеде и доказал ее правдоподобие.
Ничего почти неизвестно о личной жизни Кибальчича. Он жил уединенно. Одиноким он в известном смысле чувствовал себя и среди единомышленников, потому что был занят не только заговором, но и своими научными изысканиями.
Проект его воздухоплавательного аппарата оценивается в наше время чрезвычайно высоко, И как это вообще замечательно и символично, что революционер, разрешал, идя на эшафот, проблему воздухоплавании! Пусть человечество неустанно стремится все выше и выше!
Софья Львовна Перовская была аристократкой по происхождению. Дед ее — министр просвещения отец — петербургский генерал-губернатор, дядя — "покоритель" Средней Азии.
Еще совсем юной Софья Львовна бежала из дому от отцовского гнета. Входила в кружок Чайковского, работала оспопрививательницей в деревнях Самарской губернии, вела пропаганду среди петербургских рабочих, ведала сношениями с заключенными в Третьем отделении. Говорили, что из Третьего отделения ей приносили подкупленные жандармы не только записки, но и следственные дела арестованных, — что по ее желанию к ним ее даже подсаживали. Скорее всего это — легенды, но легенды показательные.
Софье Львовне исполнилось 18 лет, когда последовал арест и освобождение до суда. Затем — процесс 193-х. Перовскую оправдывают, но назначают к административной высылке на Север. Бегство. "Земля и Воля". Попытки освободить Войнаральского. Перовская выслеживает жандармов. Конспиративная квартира. Неудача! Облава. На вокзале, замешавшись в толпу, Софья Львовна наблюдает за отъездом товарищей, которых повсюду ищут охранники. Поездка в Крым с целью повидаться с матерью. Арест. Бегство с дороги на станции Чудово. Погоня, лес. кустарники. Попытка вырвать заключенных из Харьковского каторжного централа. Споры о деревенщиках и террорристах — политиках. Съезд в Воронеже. "Народная Воля". Желябов. Покушение на царя под Москвой. Подготовка цареубийства весной 1880 г, в Одессе. Петербургские рабочие кружки. Новая подготовка к цареубийству; Наблюдение за царскими выездами. Арест Желябова. Заместительница Желябова. 1 марта. Арест. Суд. Эшафот на 28-м году жизни. Одна из ее подруг сообщает:
— Я жила с Перовской в одной комнате, когда (в ноябре) получилось известие, что в Петербурге многие из членов "Земли и Воли" арестованы. Трудно изобразить, какое горе причинило ей это известие. Как человек чрезвычайно скрытный, она ни перед кем не изливала его и казалась даже спокойной и не особенно убитой, но зато по ночам, когда она была уверена, что я сплю и никто не слышит ее, она давала волю своему горю. Помню, как Перовская провела первые три ночи после получения известия. Что это были за ночи!.. Я вынуждена была притворяться спящей из боязни своим присутствием или участием только стеснить ее…[84]
Пожалуй, никто из народовольцев с такой страстностью, с таким упорством, упрямством и горячностью не стремился освободить заключенных, как это делала на протяжении своей жизни Перовская. Она, как сестра, покупала для них теплые вещи, сыр, лимоны, яблоки, книги, налаживала переписку. Известно также, она самозабвенно любила, свою мать и каждое свидание с нею было для Софьи Львовны праздником. Во всем этом много женственного, матерински чуткого и нежного.
Вместе с тем она умела быть не только деловитой и строгой, но и безоговорочно требовательной и беспощадной. Когда не удалось освободить Войнаральского, Перовская осыпала товарищей жестокими упреками, называя неудачу "позорной и постыдной для революции". — Зачем давали промахи? Зачем не гнались дальше? — Она забыла, что нападение на конвой среди бела дня, погоня почти до самой станции были верхом героизма даже в те героические времена. По поводу неудачных попыток освободить Мышкина Тихомиров сообщает: — Перовская была буквально бешеная и осыпала меня такими ядовитыми словами, на которые столь изобретательны женщины: — и проворонили, и неизвестно, зачем ездили. — Тихомиров утверждает, что Перовская была сильная женская натура со всеми недостатками, обычными для женщины[85].
Однако она возбуждала в окружающих преклонение к себе и не как к женщине, а прежде всего как к боевому товарищу. Она умела соединять в себе женственность, материнство с боевой непреклонностью; она умела собой превосходно владеть. Никто никогда не слыхал от нее ни одной жалобы, ни одного стона. Она уходила, не тратя никогда часов и вечеров для одного только удовольствия быть в обществе приятных людей (Степняк-Кравчинский). Она умела влиять на людей, подчинять их революционной идее, заражать людей преданностью и непоколебимостью. Аккуратность и точность ее были безупречны. Недаром ей поручались наблюдения за выездами, работа, требующая выдержки, внимания, методичности, острого глаза. Перовская долго колебалась, пойти ли ей в террор, потому что ей нелегко было отказаться от работы в народе. Было в ней нечто от "простонародья", от. крестьянки, у этой родовитой аристократки; она прекрасно изображала горничных, кухарок, когда того требовали условия заговорщицкой работы.
Она любила Желябова. Как она любила его, дает представление такой рассказ:
После убийства царя Перовская зашла к подруге узнать о процессе. Она не теряла надежды, что Желябова не повесят. Подруга сообщила, что она повидается со знакомым генералом, близким к самым высоким сферам. Она увиделась с ним, узнала, что участь Желябова решена, и в условленное время встретилась с Перовской.
Я передала ей, что знала. Я не видела ее лица, потому что смотрела в землю. Когда я подняла глаза, то увидела, что она дрожит всем телом. Потом она схватила меня за руки, стала нагибать голову ниже и ниже и упала ничком, уткнувшись лицом в мои колени. Так оставалась она несколько минут. Потом она поднялась и села, стараясь оправиться, но снова судорожным движением схватила меня за руки и стала сжимать их до боли. — Когда подруга сказала, что генерал удивлен, почему Желябов подал заявление. Перовская ответила: — иначе нельзя было. Процесс против одного Рысакова вышел бы слишком бледный.
Генерал сообщил мне многие подробности относительно гордого и благородного поведения Желябова. Глаза ее загорелись и краска вернулась было на ее щеки…
Перовская не умела прощать, но никогда не просила и себе снисхождения. Наша прекрасная литература дала Татьяну, Лизу, Соню Мармеладову, Грушеньку, Наташу Ростову, Анну Каренину, но не сумела запечатлеть породу Перовской. И, понятно, что дело тут далеко не в одних цензурных стеснениях; причины глубже. Она была достойной подругой Желябова. Не одну женщину-революционерку, не одного мужчину-революционера ее тень проводила впоследствии на эшафот или к месту расстрела; не одного бойца укрепляла она в самые тяжелые и тягостные моменты боевой деятельности.
Нет места рассказать о других славных сподвижниках Андрея Ивановича Желябова. А очень хотелось бы о них рассказать. Хотелось бы рассказать о Квятковском, Колоткевиче, о Фроленко, об Исаеве, о Морозове, о Ширяеве, о Грачевском, о Преснякове, Баске-Якимовой, об Ошаниной, о Любатович, о Гесе Гельфман, о Михайлове, о Гриневицком, об Ивановской, о Корбе-Прибылевой, о том, как героически, из последних сил старалась после мартовских дней восстановить Исполнительный комитет Вера Николаевна Фигнер. И о многих других надо бы рассказать, об их великих подвигах и отважном их духе. Когда-то Генрик Ибсен с завистью заметил, что в деспотической России выделилась плеяда героев, поразивших вес мир. Плеяда этих людей, в самом деле, удивительна.
Это были крепкие, здоровые люди, общительные, жизнерадостные, веселые, простые, нисколько не похожие ни на психопатов Достоевского, ни на нигилистов Лескова, ни на "гамлетов" Тургенева. Отличались они и от позднейших террористов, соратников Савинкова. У народовольцев-террористов были крепче связи с жизнью, с народом, с товарищеской средой, У них было больше непосредственности и воли к жизни. Каляевы — люди героические, они умели героически помирать, но уже не умели жить. И не случайно Ропшин-Савинков свое время и своих современников-террористов и в своих воспоминаниях, и в "Коне бледном", и в романе "То, чего не было" изобразил упадочно. О Желябове, о Перовской, о Михайлове, о Кибальчиче такие повести и романы можно написать, только впадая в чудовищные преувеличения.
ПОЕДИНОК
Надо было торопиться
Удары врага делались все более меткими
В Саперном переулке охранники с боем захватили типографию.
Млодецкий по личному умыслу неудачно стрелял в Лорис-Меликова. Его публично казнили.
В Киеве суды и казни.
Исполнительный Комитет вынужден закрыть типографию на Подольской улице и динамитную мастерскую на Подъяческой: жандармы открыли их. "Хозяевам удается скрыться".
Пресняков, убивший предателя Жаркова, при аресте, отстреливаясь, ранит околоточного надзирателя и швейцара.
Суд над шестнадцатью народовольцами. Квятковский и Пресняков повешены; Степан Ширяев, Зунделевич, Бух и другие заточены пожизненно в казематы.
Взят Александр Михайлов. Взят Николай Колоткевич, взят Фридман.
Удары учащаются. Враг громит Исполнительный комитет, самые боевые учреждения захватывает лучших, главарей. Может быть, провалы незакономерны? Бесспорно, арест Александра Михайлова — несчастная случайность. Он получал в фотографическом кабинете карточки казненных товарищей и при выходе был схвачен по предварительному доносу фотографа. Оплошности бывают и с такими людьми, как Михайлов. Но уж никак нельзя назвать случайной целую систему арестов; никак нельзя считать случайными удары в самую голову, в самое сердце "Народной Воли". Еще совсем недавно Клеточников вовремя предупреждал нападения жандармов, раскрывал их замыслы, и партия крепла, партия росла. Исполнительный комитет был неуловим. Положение теперь резко изменилось; правительство оправилось, уверенной рукой наносит оно удары. Кто-то предает партию. Кто-то предает партию, зная ее вожаков, зная работу и замыслы. Процесс шестнадцати открыл предатели Гольденберга; по его указаниям власти усиленно ищут Желябова, Перовскую, Якимову и других. Но почему обнаружены квартиры на Подольской и на Подъяческой улицах? Гольденберг о них не знал. Почему больш