– Миша! – позвал Звягин эксперта. – Возьмите у него отпечатки пальцев.
– Само собой, – лениво отозвался эксперт.
Услышав это, Эдик похолодел. Его отпечатки в квартире были повсюду. Воспользовавшись перчатками, он сглупил, ведь он за что только не хватался, когда бывал раньше у дяди Миши в доме.
Наташи в этот момент рядом не было, так как Звягин отправил ее отдохнуть в одну из оперативных машин. Услышь она Эдика, то прокляла бы его на месте. Наташа помогала полиции несколько лет, с майором Звягиным они сразу нашли общий язык и по-дружески симпатизировали друг другу. Но как человек, поступивший в Школу милиции на заре перестройки, Звягин доверял, но сто раз проверял. И только благодаря тому, что Наташа описала Эдика как человека порядочного, его запястья все еще не были скованы наручниками. Сам Звягин не раз убеждался в том, что в подавляющем большинстве случаев тот, кто сматывался с места преступления, позже оказывался вовсе не крайним.
Допрашивая этого смазливого продавца подержанным хламом, Звягин незаметно следил за ним, забрасывая вопросами. Он был наготове. Но чем дольше он общался с Эдиком, тем больше убеждался в том, что он действительно говорит правду. Приехал к Мигунову вчера, а сегодня решил, так сказать, проведать старика. И не юлит, не дергается, взгляд в сторону не уводит. Аж противно.
Несмотря на свою проницательность, майор Звягин и не догадывался о том, что перед ним сидит крайне осторожный человек. Таким Эдика Кумарчи воспитал покойный дядя Миша, а после них постаралась сама жизнь. И бизнес, который Мигунов преподнес ему в качестве бесценного подарка, свернулся бы сразу, не будь Эдик скрытным и осторожным, как пантера.
Несколько часов назад, осознав, что дяди Миши больше нет, он впал в прострацию, но сумел взять себя в руки. Он не сразу покинул квартиру Мигунова, а еще раз осмотрел ее, но более тщательно и крайне аккуратно.
Эдик решил непременно забрать то, за чем приехал, потому что понял, что другого шанса вернуть это у него не будет.
Обыск он проводил в хлопчатобумажных перчатках, которые Мигунов всегда держал под рукой на тот случай, если вдруг придется держать в руках что-то слишком хрупкое и истонченное временем.
Эдик вслепую тыкался во все потайные места квартиры, о которых знал, но там было пусто. Тогда он открыл дверь в комнату, в которой дядя Миша устроил хранилище, но, заметив толстый слой пыли на черной пленке, покрывающей экспонаты, понял, что здесь ему делать нечего.
Работал Эдик быстро, но то, что хотел найти, словно сквозь землю провалилось. Понимая, что нужно уходить, он снова зашел в санузел и, постояв над телом своего учителя буквально десять секунд, он вышел из квартиры, оставив входную дверь в том же положении, в каком она была раньше.
Перчатки он забрал с собой и выбросил их в урну за ближайшим углом.
Майор Звягин отпустил Наташу и Эдика на рассвете. Москва только-только просыпалась, и день обещал быть теплым.
Выйдя из дома, где долгие годы жил и умер их общий друг и учитель, Наташа достала из сумки солнцезащитные очки и попросила у Эдика сигарету.
– С ног валюсь, – устало пробормотала она. – А тебе обязательно сейчас идти на работу?
– Хотелось бы, но думаю пропустить. Возьму выходной, наверное.
Наташа остановилась.
– Значит, ты просто приехал к нему, чтобы забрать тот самый носовой платок? – тоскливо спросила она. – Ну зачем?
Эдик остановился и повернулся в ее сторону:
– Я не знал, что найду его мертвым.
– Ты обыск там устроил?
– Почти. Обшарил весь дом, но так ничего и не нашел.
– Господи! А ты об этом Звягину сказал?
Эдик отошел в сторону и смачно сплюнул в молоденькую травку.
– Почему ты ничего ему не сказал? – расстроилась Наташа.
– И ты молчи, – приказал Эдик. – Я свое хотел вернуть, а не чужое забрать.
– Ты что-то о нем знаешь ‒ о том платке? – Наташа пристально посмотрела на Эдика. – Потому что я, например, могу только догадываться. А я, если помнишь, на экспертизах собаку съела.
Эдик посмотрел куда-то поверх ее головы.
– Понимаешь, в какой-то момент я понял, что дядя Миша мне врет. Когда я привез ему этот чертов носовой платок, то еще ни о чем не догадывался, а сегодня все встало на свои места. И, главное, бессмыслица какая-то. Я даже не могу логично объяснить, почему возникла уверенность в его лжи. Первый звоночек ‒ парень с девушкой, которые принесли платок на оценку. Сначала они согласились его продать, а потом резко передумали и решили оставить себе. С чего бы? Они вообще не шарят в антикварных делах.
– Откуда ты знаешь? – с недоверием спросила Наташа.
– Возраст. Совсем зеленые, на вид лет двадцать с небольшим. Слишком молоды, чтобы иметь хоть какой-то опыт. Чуйку годами нарабатывают, не мне тебе это объяснять. А если у них опыт и есть, то недолгий, поверхностный. Да о чем я говорю! Ничего они не понимают. В магазине на все смотрели вот такими глазами, будто бы впервые оказались в подобной обстановке. Теперь про дядю Мишу. Почему это он решил помочь мне с продажей вещи с неизвестной историей? Я сначала этот момент как-то пропустил, обрадовался даже, что у него есть покупатель. Но потом мне все это показалось очень странным. Ты же знаешь: в нашем деле каждая единица нуждается в оценке ‒ в серьезной, дорогостоящей, занимающей время. Любая мало-мальски привлекательная для антиквара вещь не может быть сразу же украшена ценником – ее нужно осмотреть, испытать, проверить. Но дядя Миша почему-то об этом даже не вспомнил. Фигово теперь понимать, что он о чем-то недоговаривал. Но и верить в это не хочется.
«А зря, – неожиданно для себя мстительно подумала Наташа. – Ни черта ты его не знал. После тебя он на ночь глядя приехал ко мне, чтобы я как раз таки и оценила эту вещь».
Но мстить Эдику было не за что. Как и злиться на него. Наташа успела рассмотреть черты его лица ‒ четкие, острые, потемневшие. Вот уже несколько часов они проживали новую жизнь вместе и по отдельности.
– Поехали ко мне, – попросила Наташа. – Побудет твой магазин закрытым один день. Не могу сейчас оставаться одна. Мы с ним дружили. Мне плохо.
Эдик и сам уже понял, что нормально поработать сегодня не получится. И завтра, возможно, тоже.
Он осмотрелся и заметил в соседнем доме распахнутую навстречу всем и каждому стеклянную дверь с нарисованными черным крупными цифрами «24/7».
– Только выпить куплю, – бросил Эдик и побежал в сторону стеклянной двери, чтобы побыстрее все закончить и свалить отсюда. И ему было все равно, куда и с кем.
Открывая жестяную банку с растворимым кофе, следователь Николай Егорович Звягин чуть не уронил ее прямо на документы. Матюгнулся, стряхнул в мусорную корзину рассыпанный темный порошок с каждого листа бумаги. Насыпал кофе в кружку, залил кипятком. Сунул руку в ящик стола и вынул пряник. Съел его в два укуса, шумно запил горячим кофе. И снова вернулся к делам.
Звягин себя не узнавал и это жутко раздражало. Тот, кто честно отпахал в органах несколько десятков лет, работал на совесть и не делал поблажек даже своим, вдруг исчез. Не смог устоять перед просьбой женщины, которая ему сильно нравилась. Услышал ночью ее голос в трубке и «поплыл». И это он ‒ самый честный мент, каким он себя искренне считал.
Сначала были сомнения насчет того, что Наташа говорит правду. Мол, ее знакомый нашел тело другого знакомого в его квартире. Испугался увиденного и ушел. Майор Звягин не увидел других вариантов, кроме как попросить Наташу привести дезертира обратно и пообещал сильно не карать, хотя руки так и чесались.
После допроса Кумарчи майора не отпускала мысль, что тот действительно оказался на месте происшествия случайно. В противном случае Эдик бы выдал себя с потрохами любым неосторожным образом, а уж Звягин наверняка бы это не пропустил, поскольку являлся ходячим «сканером» и ни одно неверное слово, сказанное подозреваемым, пропустить бы не смог.
Позже, уже вернувшись в отдел, Звягин попросил судебно-медицинского эксперта не тянуть с заключением о вскрытии. Оперативники занимались проверкой записей с камер видеонаблюдения, разбросанных в радиусе нескольких сот метров от дома, где проживал Мигунов, а все телефонные номера из мобильного телефона Эдика тщательно пробивались по имеющимся базам данных. И это все Звягин затеял, уже имея на руках его подтвержденное алиби, которое выжигало ему душу.
Он подремал до обеда в кресле, закрывшись на ключ, а когда проснулся и размял затекшие ноги, появились новости.
– Смерть наступила вчера в двенадцать часов дня. Странно, что он вообще дожил до этого времени, так как был очень болен, – заявил судмед, прервавший тяжелый сон Звягина. – Рак поджелудочной с метастазами. Лечился в клинике, задорого. Жить ему оставалось совсем чуть-чуть. Не понимаю, за что держался. На такой стадии лекарства что мертвому припарка. Что касается причины смерти, то могу сказать точно, что его шандарахнули по голове тяжелым тупым предметом. И нет, он не мог сам удариться головой, поскользнувшись в ванной. Нигде нет следов удара, кафель там тоже не скользкий. Ногти не обломаны, следов ушибов или ссадин на теле нет, как это иногда бывает, когда, падая, человек пытается за что-то ухватиться. Удар был нанесен со спины, а потом жертву, судя по всему, аккуратно уложили на пол. Что насчет орудия убийства?
– Ищем, – ответил Звягин.
– Жаль, а то я бы взглянул. Все, что касается моей области, я опишу в заключении, но ничего нового ты там не увидишь.
– Спасибо, понял.
Итак, все-таки убийство.
Оставшись один, Звягин ощутил прилив какого-то неправильного удовлетворения, почти удовольствия. Что-то сродни торжествующей радости мягко заворочалось в области крепкого выступающего над брючным ремнем живота. Он знал, он чувствовал. Этот антиквар с лицом античного бога и именем, произнося которое ломаешь язык, наверняка в этом замешан. Ну, не бывает такого, чтобы дезертир хвастался чистой совестью, и пусть кто-нибудь попробует это доказать Звягину.