«Конечно», — соглашается Танджиро, чувствуя дрожь в груди, но не из-за возбуждения, а потому что наконец ему подвернулась возможность заработать. «Но я, ммм, могу пока удовлетворить Вас только своим ртом и руками. Извините, я все еще выздоравливаю».
«Не волнуйся, и давай перейдем на «ты». Можно прекрасно провести время вместе и не доставая член из штанов».
Танджиро немного колеблется, вспоминая своего первого клиента и то, каким милым он ему показался сначала. Возможно Маркес тоже лишь обманывает его. Но ему придется пойти с ним. Он ушел из дома уже почти месяц назад, и еще не послали матери ни сантима. Набравшись решимости, Танджиро встает и последний раз чешет Шатон за ушами. «Хорошо. Пойдем я провожу тебя в комнату».
И всего через несколько минут они оказываются наедине, в комнате, которая больше всего нравится Танджиро. Мальчик садится на край кровати, нервно болтая ногами. Мужчина подходит к нему и просит раздеться.
«Ты уверен? — спрашивает Танджиро, — Это будет стоить дороже».
«Я заплачу. Давай, сделай это для меня».
Пожав плечами, юноша просто делает так, как его просили, с удивлением замечая, что Маркес остается в одежде и всего лишь расстегивает несколько верхних пуговиц на рубашке. Взгляд мужчины скользит по обнаженному телу Танджиро, и он мягко просит: «Откинься на подушки, пожалуйста».
Мальчик молча выполняет просьбу, утонув в огромных пушистых подушках. Ему не зря так нравится эта комната. В ней царит полумрак, разгоняемый лишь свечами в дорогих канделябрах, а мягкая уютная кровать с темно-зеленым атласным покрывалом и балдахином напоминает ему спальню принцессы из любимых сказок. В этой комнате нет ощущения похоти и разврата, и лишь закрепленное на потолке зеркало не дает избавиться от мысли, что он сейчас не в своем замке, а все-таки в публичном доме. Маркес так и остается одетым, когда заползает на кровать и садится напротив лежащего юноши. Единственное, что он себе позволяет — это слегка погладить бедра Танджиро.
«Еще немного раздвинь ноги», — так же вежливо просит он.
Танджиро колеблется, ощущения перенесенной боли вновь возвращаются к нему. Мужчина видит страх, отразившийся на его красивом лице, и успокаивающе улыбается.
«Не бойся, я не трону тебя. Я просто хочу посмотреть».
Ну что ж, Ренгоку предупреждал, что далеко не каждого клиента интересует секс. «Хорошо».
Танджиро позволяет себе расслабиться и развести колени в сторону. Если только этот человек попробует поступить с ним так, как Фаброн, он ударит его и убежит. И плевать на то, что с ним за это сделает Музан. Но Маркес действительно не трогает его, он просто сидит и смотрит куда-то между ног юноши с мечтательным выражением лица.
Прежде чем Танджиро успевает спросить, что происходит, Маркес начинает говорить: «Меня расстраивает, что красота мужского члена ценится гораздо меньше, чем женской вагины. Понимаешь, я художник, и мне нравится находиться среди шлюх. Я был с женщинами, был с мужчинами и наслаждался красотой каждого. Почему-то в нашем обществе принято восхищаться красотой женского тела и силой мужского, но никто не задумывается над тем, что и мужчины могут быть прекрасны».
«Но ты думаешь по-другому?» Танджиро действительно заинтересовала точка зрения этого необычного человека.
«Конечно. Посмотри на свой член, разве он не красив? Ты разве не видишь, как гармонично он смотрится на твоем молодом теле? Полюбуйся на эту симпатичную вену, готов поспорить, что в возбужденном состоянии твой пенис выглядит, словно твое лучшее украшение. Знаешь, я бы хотел нарисовать тебя таким».
Танджиро пожимает плечами. «Я не против».
«Я уже рисовал Белладонну и Шардон, — добавляет Маркес, поглаживая внутреннюю поверхность бедер мальчика, — Я не могу забыть, как впервые увидел каждого из них обнаженным. От такого великолепия у меня захватило дух. Я не мог дышать от восторга и горечи. Как может такая красота умирать здесь, в таком маленьком гнилом месте? Они должны быть известны всему миру. Но опять же, если бы их здесь не было, такие люди, как я, не смогли бы прикоснуться к ним хотя бы на миг. Это странно, они так похожи и, тем не менее, совсем разные. Ты же, когда вырастешь, по красоте приблизишься к Уме и Турнесолу. Но, думаю, тебе не сравниться с Амариллисом. Мне так жаль его. Этот мальчик мог бы составить конкуренцию Шардон, но он так ненавидит себя, что заставляет других чувствовать то же. Боюсь, скоро он совсем закопается в себе, и тогда рассмотреть его невероятную красоту сможет лишь любящий человек или такой же художник, как я. Сколько тебе лет?»
«Восемнадцать».
«Тогда тебе еще нужно немного подрасти, и ты будешь разбивать чужие сердца, — Он вздыхает, прежде чем продолжить, — Ты заставляешь меня тосковать по тем дням, когда мне было восемнадцать. Тогда я не мог понять, предпочитаю ли я мужчин или женщин. И вот, почти двадцать лет спустя, я обнаружил, что мне не нужно выбирать. Я могу получить и то, и другое».
«А как ты живешь там, за пределами борделя?», — спрашивает Танджиро.
«Там у меня есть жена и дети, но здесь я чувствую себя счастливее, чем с ними. Здесь легче быть собой. Всем плевать, кого ты выберешь, главное не забывай платить. А там, снаружи, мир отвернется от меня, если узнает, что мне нравится засовывать свой член в других мужчин».
Танджиро становится горько. Значит ли это, что его любовь к Иноске возможна лишь здесь, в Саду Греха? Это больно, понимать, что у них нет жизни в реальном мире.
Но когда он думает о красивом личике черноволосого мальчика и о том, насколько счастливым тот его делает, Танджиро понимает, что не готов сдаться. Он попробует хоть что-то сделать, прежде чем признает свое поражение.
Глава 8. Лепестки, летящие вверх
Иноске и Жак входят в роскошную темную комнату с красным одеялом на кровати и черным балдахином. Мальчик сразу же бросается в постель и устраивается на мягких подушках, заложив руки за голову и дерзко поглядывая на своего гостя.
«Торопись, старик, — говорит он с хищной ухмылкой, — Не хочу ждать всю ночь. Я могу не стерпеть и сорвать с тебя штаны зубами».
«Злобный зверь, — с нежностью отвечает Жак, — Мы только вошли. Дай моим древним костям шанс догнать тебя».
Внезапно глаза мужчины возбужденно загораются, потому что он видит кое-что интересное в углу комнаты. «Вот почему ты привел меня сюда, негодный мальчишка?»
Иноске наблюдает, как его клиент наклоняется и поднимает тонкий и гибкий хлыст-стек. Жак подходит к кровати, пристально глядя на лежащего юношу, и несколько раз стучит кожаным наконечником по своей ладони, наслаждаясь легким свистящим звуком.
«Я запомнил, как тебе понравилось здесь, когда мы уединялись в последний раз» — бросая взгляд сквозь полуопущенные ресницы, произносит Иноске.
«Ты слышал когда-нибудь про теорию доминирования? Любое животное можно приручить, если показать ему, что ты главный. Мне часто приходилось использовать боль, чтобы воспитать своих питомцев. Может быть, это поможет мне укротить тебя?» — Жак снова щелкает плетью по руке, и там, куда попадает ее жалящий наконечник, надувается небольшой красный рубец.
«Вполне возможно, — предполагает Иноске, — Почему бы нам не попробовать?»
На самом деле, черноволосый красавец совсем не поклонник любовных игр с причинением боли. Но он знает, что именно этому клиенту нравится иллюзия собственного превосходства над ним, словно лишь угроза наказания заставляет строптивого мальчика вести себя послушно, а отнюдь не уплаченные за него деньги. Иноске хорошо умеет притворяться и выдерживать ту тонкую грань, на которой Жак одновременно ощущает себя победителем и чувствует, что еще недостаточно подчинил себе волю дикого Чертополоха. Вот почему он покупает Иноске снова и снова. И ради этого постоянного источника дохода юноша готов терпеть удары плетки.
В конце концов, это далеко не самое худшее, через что ему пришлось пройти в своей жизни.
Жак подходит к краю кровати и восхищенно смотрит на лежащего перед ним непокорного мальчика. Затем легкими касаниями он проводит наконечником стека сначала по подбородку, затем по шее и опускается все дальше вниз по обнаженной груди Иноске. Он делает несколько щекочущих круговых движений вокруг его пупка, заставляя парня втянуть живот, а после концом плетки приподнимает пару ожерелий с груди, любуясь тем, как они блестят в тусклом свете свечей.
«Это настоящее золото?» — спрашивает он.
«Думаю, да», — отвечает Иноске, так и не убирая закинутые за голову руки, зная, что так он выглядит соблазнительно и беспомощно. «Наши украшения принадлежат борделю, у нас нет своих ценностей».
«Не говори так, твои глаза сияют, как самые драгоценные изумруды», — не соглашается Жак.
Опустив золотые ожерелья обратно, он рисует концом плетки круги вокруг розовых сосков, засмотревшись на то, как они твердеют от прикосновений. Шардон такой отзывчивый…
«Да, но свои глаза я не продам ни за какие деньги, — говорит Иноске, — Мне самому они нужны».
«Возможно, однажды я смогу купить тебя полностью. Или хотя бы ту часть, которую я больше всего хочу».
Рукояткой стека Жак стучит по груди мальчика, над тем местом, где находится сердце. Как же он глуп. Даже если бы отношения были разрешены, Иноске никогда не полюбил бы этого человека. Или любого другого из своих клиентов. Жак не был первым, кто пытался завоевать симпатию Иноске и спасти его от такой жизни. Словно у него была возможность уйти из Сада Греха. Даже если бы он мог, его мутило от отвращения, когда он представлял свою совместную жизнь с кем-нибудь из своих «спасителей».
Тем не менее, его работа заключается в том, чтобы поддерживать интерес влюбленных в него дураков, поэтому он лишь отвечает: «Мое сердце нельзя купить за деньги. Но сегодня ты заплатил за мой член. Так может все-таки попробуешь применить этот хлыст по назначению?»
Его уловка срабатывает, и Жак не продолжает неудобную тему. Он улыбается и говорит: «Думаю, пора заняться тобой».