— Я слышал, что вы с братьями умеете считать так же хорошо, как и читаете, это правда? — спросил он, когда Катарина замолчала, чтобы перевести дух. Хью не обращал внимания на остывшую в чане воду, увлеченный разговором с этой не по годам развитой девочкой, обладавшей, к тому же чувством юмора, что придавало ее речи такую выразительность.
— Отец очень строг насчет этого, — ответила она. — Каждый из нас начал учиться в возрасте пяти лет латыни, чтению и письму, а девочки, кроме того, изучают еще и медицину.
Хью не поверил своим ушам — все это было слишком необычно. Он знал, что де Трай славится своей экстравагантностью, и слышал, что дети его образованны, но учить детей латыни?! Это выходило за границы его понимания, ведь изучение латыни — удел избранных, тех, кто собирается посвятить себя Господу, иначе как же защитить Писание от прикосновений к нему грязных крестьянских рук? Во всяком случае, так говорила Адель. Теренс изучал латынь, потому что он был третьим сыном у своего отца и должен был стать священником после возвращения из Иерусалима.
Он отправился вместе с Хью, чтобы завоевать расположение епископа, считавшего, что Теренс слишком мало думает о Боге, а больше привержен земным делам. Что касается старшего, Жиля, то тот был обучен грамоте ровно настолько, чтобы быть в состоянии управлять герцогством. Неужели Бернар де Трай действительно считает, что все его дети должны быть образованны?
От долгого сидения в холодной воде Хью покрылся гусиной кожей и решил, что пора вылезать из ванны. Катарина поспешила подать ему полотенце, и, потянулась за ним, Хью увидел у нее на плече красивую брошь.
— У тебя очень красивое украшение, — заметил он, кивая на брошку.
Катарина слегка коснулась вещицы пальцами:
— Это моя любимая, спасибо.
— Подарок поклонника?
Девочка вспыхнула.
— Что вы, милорд. Откуда в Авиньоне могут взяться поклонники? Кроме того, я вовсе не хороша собой.
— Что ты такое говоришь? — взглянул на нее Хью в притворном удивлении. — Возможно, ты еще слишком молода, чтобы понимать это, но я полагаю, Катарина де Трай, что поклонников у тебя будет немало. — Сказав это, Хью сам удивился своим словам — девочка была далеко не уродлива, однако не было в ней и той цветущей, яркой красоты, которой менестрели поют свои хвалебные гимны. Девушки из песен были все без исключения блондинками со стыдливо опущенным взглядом и изогнутыми, как натянутый лук, губами; в этой же девочке не было ничего подобного, и все же что-то подсказывало Хью, что пройдет совсем немного времени, и ее своеобразная красота в соединении с живостью ума сделают ее совершенно неотразимой.
Катарина ничего не ответила, отвернувшись, пока он натягивал фиолетовые штаны, плотно облегавшие его мускулистые ноги, и шерстяную тунику, отороченную дорогим белым беличьим мехом. Застегивая на талии тяжелый золотой пояс, он спросил опять:
— Так откуда же у тебя эта брошь? Она весьма необычна, и ты сказала, что тебе она дорога.
Катарина обернулась, смущенная его комплиментами:
— Эту брошку подарили мне родители на десятилетие.
— А поближе можно на нее взглянуть?
Она кивнула, подойдя к очагу, чтобы он мог рассмотреть брошь при свете. Хью наклонился к ней, и его теплое дыхание коснулось плеч Катарины, заставив ее сердечко лихорадочно забиться. Почувствовав смущение, она отступила на шаг.
— Постойте, я сниму ее, — сказала она. — Так вам будет удобнее рассматривать.
Быстро отстегнув брошку, она протянула ее Хью. Взяв ее в руки, Хью сразу увидел, что это была великолепная вещь, стоившая немалых денег. В центре был огромный необработанный сапфир, который сам по себе представлял целое состояние. Камень был заключен в богатую овальную оправу, украшенную жемчугом, аквамаринами и аметистами.
— Она великолепна, — сказал он, возвращая брошь.
— Самое замечательное спрятано от взоров, — объяснила Катарина, поворачивая брошь обратной стороной. На оправе была выгравирована какая-то надпись.
— Очень мило.
— Мне нравится, что это написано по-французски, а не на латыни.
— Да?
Катарина склонила голову набок и посмотрела на него.
— Вам нравятся слова, которые написаны здесь?
Хью взглянул на нее и тут же отвел глаза, глядя на пламя, весело играющее в очаге.
— Я не знаю, что здесь написано.
— Мой господин, вы не умеете читать?!
Он сжал зубы и повернулся к девочке, которая вдруг показалась ему гораздо старше своих двенадцати лет:
— Моего старшего брата, Жиля, научили читать, потому что он должен стать герцогом. Теренс изучал латынь, потому что он будет священником. Я — средний сын, поэтому мне было предначертано стать рыцарем. Не было нужды учить меня чему-либо, кроме военного искусства.
— Любой знает, как велика польза от умения читать и считать, даже последний крестьянин. Я помогала учить своих младших братьев и сестер, я могу научить и вас.
В комнате повисла мертвая тишина. Кровь гулко застучала у Хью в висках. В течение всей своей жизни он чувствовал себя ниже братьев только потому, что был единственным из них не обученным грамоте. Жиль знал меньше Теренса, однако он умел читать и понимал что-то в книгах, которые хранились у его слуги.
Хью не умел читать совсем.
В отцовском доме он тщетно проводил часы за редкими старинными книгами, принадлежащими Теренсу, или разглядывал древние пергаменты из домовой церкви, но не мог понять в них ни единого слова, буквы или цифры. После этих занятий он всегда чувствовал себя не способным к учению тупицей. Приходилось смиряться с тем, что его главное достоинство — физическая мощь и владение военным искусством, благодаря которым он может сражаться или защитить кого-либо, — совершенно бесполезно ему самому.
— Я взрослый человек, — сказал он. — Мы с братом пробудем в Авиньоне всего несколько дней. Чему же я смогу научиться за это время?
— Сами увидите, милорд. Никто не узнает, что я обучаю вас. Мы будем встречаться каждый день до самого вашего отъезда, и вы успеете кое-чему научиться. Увидите — это интересно.
Хью кивнул:
— Можно попробовать.
Катарина просияла:
— Тогда давайте начнем вот с чего, — кивнула она на брошь, которую Хью по-прежнему держал в руке.
— А что здесь написано?
— Vous estes ma ioy mondeine, — медленно прочла Катарина и выжидательно посмотрела на Хью.
Тот внимательно посмотрел ей в лицо и медленно повторил:
— Ты — моя земная радость.
Девочка кивнула.
— Завтра я принесу пергамент и перо, так что мы сможем начать переписывать буквы. Начинать лучше всего именно с этого. Ну, а теперь, если вы больше не нуждаетесь в моих услугах, я пойду, переоденусь к ужину.
— Спасибо, Катарина.
Она присела в глубоком реверансе:
— Всегда к вашим услугам, милорд.
Глава вторая
Двое всадников проскакали по подъемному мосту и въехали во внутренний двор Авиньонского замка, где своим чередом шла послеполуденная жизнь. Лошади, возбужденные скачкой, фыркали и били копытами, не желая успокаиваться. Катарина крепко держала поводья своей маленькой чалой кобылки и в ожидании Фомы, который должен был забрать охотничьих соколов, сидевших у них на рукавицах, делилась с Хью впечатлениями о сегодняшней охоте.
— Твоя птица прекрасно показала себя. Фома сказал, что ты сама обучала ее, — при этих словах Хью Катарина зарделась от гордости.
— Фома слишком преувеличивает мои заслуги, но я действительно помогала ему.
— Твой кречет взял четырех куропаток, птица вдвое больше него не справилась бы лучше.
— Да, он хорошо работает для маленького сокола, — согласилась она.
Катарина была польщена похвалой Хью, которая в те времена значила немало. Искусство соколиной охоты почиталось одним из самых сложных. Знать холила и лелеяла своих птиц, многие даже брали их с собой за стол, относясь к ним, как к своим любимцам. Кречет Катарины был небольшого размера, что, впрочем, соответствовало ее возрасту, однако он был очень красив, особенно голубые перья в хвосте, отливавшие перламутром. Он еще ни разу не упустил своей добычи. Однажды, преследуя голубя, он стрелой влетел в ежевичный куст, и Катарина уже решила, что потеряла своего любимца, однако тот не только вылетел из куста невредимым, но и с голубем в когтях. Тогда она на радостях щедро накормила его мясом.
— Он охотится, чтобы доставить тебе удовольствие, Катарина, — спешиваясь, заметил Хью. Уже почти три недели прошло с тех пор, как братья прибыли в Авиньон, а для него они промелькнули, как один день, так быстро летело здесь время. Бернар де Трай оказался радушным хозяином, знающим, чем занять своих гостей. Дни проходили в охоте и тренировках с оружием, по вечерам же здесь проводили время за более изысканными занятиями. Перед гостями разыгрывались спектакли и пантомимы, менестрели пели свои песни, а когда и это утомляло, им предлагались шашки или шахматы, за которыми они порой засиживались допоздна. Хью чувствовал здесь себя настолько хорошо, что старался гнать от себя мысль о том, что скоро ему придется покинуть это гостеприимное место.
Он взял поводья лошади Катарины и помог ей спешиться. За эти дни рыжеволосая девочка стала его тенью, ему казалось, что она появляется рядом с ним при первых лучах солнца и не отлучается ни на шаг до той поры, пока у нее не начнут слипаться глаза. Она прекрасно охотилась, а ее умение держаться в седле не могло вызвать никаких других чувств, кроме восхищения, но больше всего ему нравилось в ней то, как она вела себя с детьми. Вот и сейчас целая стайка их обступила Катарину. Она всегда держала для этого случая сумочку со сластями, притороченную к седлу, и сейчас разрешила крестьянским детям выуживать оттуда лакомства, не забывая, впрочем, держать своего кречета вне досягаемости их рук.
Маленький сокол протестующе распушил перья при виде этой оравы, но Катарина быстро успокоила его, и он затих, сидя по-прежнему у нее на руке.
— Хватит, хватит! — закричала она, когда сумка опустела, а жадные руки все продолжали шарить там в поисках сладостей. — Нельзя найти то, чего уже нет.