— Входи, дитя мое, — позвала она.
Катарина последовала за ней и оказалась в простой, ничем не украшенной комнате. Келья была довольно узкой и не очень длинной, с единственным мал ньким окошком, смотрящим на монастырскую дорогу. Там стояла небольшая жесткая кровать, на которой лежал набитый соломой матрац, грубая холщовая простыня, изготовленная, по видимости, здесь же, в аббатстве, и тонкое шерстяное одеяло, плотно заправленное под матрац и разглаженное так, что на нем не было ни морщинки. Катарина провела рукой по одеялу и с удивлением обнаружила, что более мягкого одеяла ей не приходилось еще встречать в своей жизни.
Словно прочитав ее мысли, аббатиса кивнула.
— Оно изготовлено из шерсти наших собственных овец. Мы часто продаем одеяла, чтобы купить то, чего не можем произвести сами, к примеру, подковы или зимние башмаки. Думаю, это одеяло вполне удовлетворит вас.
Катарина согласно кивнула и улыбнулась.
— Оно превосходно.
— Рада слышать это. Некоторые из наших гостей высказывали свое неудовольствие простотой убранства келий.
— Вас, по-видимому, часто посещают путешественники? — предположила Катарина.
— Да, дитя мое. Многие из них остаются на ночь, некоторые живут дольше, — вернувшись к делу, она продолжала. — Вы увидите, что мы здесь довольствуемся малым, стараясь больше заботиться о душе. Службы обязательны перед каждой трапезой. Так же, как и заутреня, дневная служба и вечерня. Вообще обеты можно исполнять в любое время суток. Если вы не молитесь, то лучше посвятить это время работе, чтобы избежать соблазнов, посылаемых нам врагом рода человеческого.
— Работать — значит молиться, — кивнула Катарина, повторяя одно из высказываний отца Готфрида.
— Верно, дочь моя. Человеку, не страдающему ленью, всегда есть чем себя занять. Я поняла из слов вашей матери, что вы неплохо разбираетесь в травах и снадобьях.
Катарина снова кивнула.
— Мы рады будем, если вы поможете готовить лекарства и облегчите тем самым участь страждущих. Библиотека тоже в вашем распоряжении. У нас большая коллекция манускриптов.
— Я не стану впустую тратить время, госпожа.
— Вы можете называть меня сестрой Марианной, Катарина.
Девушка устало кивнула в третий раз.
— Ну а теперь, — продолжала настоятельница, — я полагаю, вы хотели бы умыться и отдохнуть после столь долгого путешествия. Я скажу, чтобы принесли чан и теплую воду.
— Вы очень добры ко мне, сестра Марианна.
Катарине недолго пришлось оставаться в своей комнате одной. Почти сразу же после ухода настоятельницы в дверь раздался настойчивый стук. Катарина открыла дверь и увидела двух послушниц, пухленьких коротышек с румяными щеками, сверкающими синими глазами и белозубыми улыбками.
— Добрые вечер, госпожа, — проворковала одна из них, проходя мимо Катарины в комнату. — Простите за беспокойство, но преподобная Марианна…
— Наша благочестивая мать настоятельница, — продолжила вторая монахиня.
— Совершенно верно, — оборвала ее первая, — наша настоятельница, с которой, — она бросила на свою товарку взгляд, ясно говоривший: «Не вмешивайся!» — вы уже знакомы, попросила нас приготовить вам ванну.
— И еще кое-что, — опять вступила в разговор вторая.
— Да, еще кое-что… а о чем это она просила?
— О том, чтобы…
— А, потом, сначала ванна. Всему свое время, как сказано в Писании. После такого долгого путешествия самое главное — это вымыться.
— Тогда помоги мне, — позвала ее подруга.
— О да, конечно, Эдит, почему же ты сразу не позвала меня?
— Потому что ты болтала без перерыва, почему же еще?
— Ох, верно. Придется сегодня вечером прочитать вдвое больше молитв. Я такая болтушка!
— Полно, дорогая. Не стоит быть слишком строгой к себе. Не такой уж и великий грех ты совершила.
Катарина молча наблюдала, как та, которую называли Эдит, тяжело дыша и отдуваясь, втащила в комнату большой деревянный чан.
— К сожалению, это не медный, госпожа, но мы здесь, в аббатстве, не стремимся к удобствам. Главное — это спасение души.
— Конечно же, — согласилась Катарина. — Несколько дней я провела верхом или в палатке, а один раз, когда мне удалось принять ванну… — Катарина вздрогнула при воспоминании об этом. — Короче, я бы ни за что не променяла этот деревянный чан на тот, медный.
Обе монахини, оставив дела и сложив руки перед собой, приготовились слушать, глазки их заблестели от любопытства. Впрочем, увидев, что Катарина не собирается продолжать, они снова взялись за приготовления.
— Теперь вода, Жюли, — скомандовала сестра Эдит. — Мы должны принести ведра.
— Они в коридоре, дорогая.
— Тогда принеси их.
— Мне понадобится помощь, дорогая.
— Естественно, а для чего, по-твоему, я здесь? — заявила Эдит и продолжала, обращаясь к Катарине. — Раздевайтесь, дорогая.
Катарина сбросила тунику, платье и башмаки, а круглолицые монашки втащили в комнату по большому ведру с водой.
— Полезайте в чан, дорогая, не смущайтесь, — деловито распорядилась Эдит.
Сестры Жюли и Эдит позаботились обо всем, и Катарине не осталось другого выхода, как только повиноваться. Ей не пришлось отдохнуть и расслабиться в этот раз, так как сестры тут же деловито принялись за работу. Первое ведро было весьма бесцеремонно вылито на голову Катарины, после чего одна монахиня принялась тщательно мыть Катарину спереди, а вторая повторяла ту же процедуру со спины. Затем девушку снова окатили водой, и вымыли ее волосы. Когда мытье было закончено, у Катарины было ощущение, что ее не вымыли, а выстирали, причем прачки ей попались весьма усердные.
— Здесь у нас не носят красивой одежды, — заявила сестра Жюли, когда они вместе с Эдит насухо вытерли ее льняными полотенцами. — Сестра Марианна прислала вам удобные вещи.
Сестры тщательно расчесали ее волосы, не переставая болтать с такой скоростью, что Катарина подумала, что еще чуть-чуть, и у нее закружится голова.
— Мы так рады, что вы приехали к нам, дорогая. Я обожаю молодых дам, приезжающих к нам учиться, — тараторила сестра Жюли. — Вы чуть старше, чем те, что приезжают к нам обычно, но я думаю, это еще и лучше. Так чудесно увидеть новое лицо… и так романтично! Настоятельница сказала нам, что вы вскоре выходите замуж. За барона! Счастливица! Сама бы я не смогла нигде больше жить, кроме нашего любимого аббатства, где я могу посвятить все свое время Господу нашему, Иисусу Христу. Но если бы я была не я, то ничто бы не устроило меня в жизни больше, чем выйти замуж за барона. Ну вот, — с облегчением сказала она, заканчивая заплетать Катарине косы. — Так ваши волосы не будут слишком бросаться в глаза. Нам здесь подобает быть поскромнее, и Господь не оставит нас.
Эдит принесла мягкую льняную блузу со шнуровкой на воротнике и запястьях, поверх которой должно было быть надето шерстяное платье песочного цвета. Катарина хотела уже натягивать блузу, но сестры мягко отстранили ее руки, и сами облачили Катарину в блузу, платье, толстые шерстяные рейтузы и пару простых кожаных туфель. Волосы девушки уже были заплетены в косу, и монахини собрались было надеть ей на голову апостольник[16], но Катарина протестующе подняла руку.
— Нет, сестры, — тихо, но твердо сказала она, — я не надену этого.
Монашенки взглянули друг на друга и нахмурились.
— Но…
— Я не привыкла носить головные уборы, — объяснила Катарина и повернулась к простенькому ночному столику, стоящему рядом с кроватью, взяла с него ладанку на цепочке и надела на шею.
— Какая очаровательная вещица, — осторожно заметила Жюли. — Однако, украшения — одно из проявлений гордыни, неприемлемой для истинного христианина, поэтому было бы правильным не надевать это до тех пор, пока вы не покинете нас.
Катарина прикусила губу и тряхнула головой.
— Я ношу это не в качестве украшения, это мой талисман. Он был подарен мне родителями, и я никогда не снимаю его.
Сестра Эдит подошла поближе, чтобы взглянуть на массивный золотой медальон.
— Посмотрите, — Катарина перевернула медальон, — здесь надпись, сделанная моими родителями.
— Вижу, — закивала Эдит. — Думаю, сестра Марианна поймет, что здесь написано, мы должны будем сказать ей.
Жюли согласно закивала. Катарина улыбнулась обеим:
— Я удвою сегодня свои молитвы за то, что не ношу апостольника и отказываюсь снять медальон.
Лицо Эдит просветлело, а Жюли с облегчением рассмеялась.
— Как вам будет угодно, госпожа Катарина. Мы все не без греха и остается только молить Господа о прощении.
— Были бы все наши гости такими покладистыми, — заметила Эдит, закатив к небу глаза.
— Да уж, та бы никогда не согласилась признать свои грехи, — сестра Жюли так энергично затрясла головой, что ее полная грудь заколыхалась ей в такт.
— Слава Всевышнему, она скоро уедет от нас.
— А мне завтра целый день придется провести на коленях перед алтарем — слишком часто я думала о ней плохо, — призналась сестра Жюли.
— Ну, моя дорогая, по крайней мере, половина наших сестер согласится с тобой. Что же тут поделаешь, я не думаю, что мы обязаны были любить ее.
Катарина с интересом прислушивалась к их разговору. Судя по всему, здесь были и другие гости и, похоже, не все они удостаивались расположения монахинь. В это время в вечернем воздухе разнесся колокольный звон.
— Ох ты, Господи, скоро вечерняя месса! — воскликнула сестра Эдит, — как время-то бежит. Ну, вы были славной девочкой и не захотите пропустить вечерней мессы, так что поторопитесь. А чан мы уберем позже.
Обе монахини поспешили к двери.
— Эдит, дорогая, — вдруг спохватилась сестра Жюли, — ты забыла о втором поручении!
— Каком поручении, Жюли? Что ты имеешь в виду?
— Ну, конечно же, письмо, то, которое преподобная матушка велела сразу же отдать госпоже Катарине.
— Ах, да! — сунув руку в карман своего одеяния, сестра Эдит извлекла оттуда пакет и протянула его Катарине.