Стихотворец с трудом оторвался от дум.
— Боюсь, Така, здесь нас лучшее не ждет. Я знавал Вальвир и раньше, но многое изменилось, — Ветер огляделся. — Сначала надо поосмотреться, что и как. Ты вот что… пойди поспрашивай у людей, где тут можно приютиться. Поскромнее. Нет… лучше ты, Ильес. У Таки вид и так разбойный, а после дальней дороги и вовсе страшный. Не след пугать горожан раньше времени.
— Я в миг, учитель!
Ильес торжествующе глянул на своего соперника и резво кинулся исполнять поручение. Ветер вздохнул. Ну, как дети, хотя обоим уже большой срок минул. Оба приткнулись к стихотворцу совсем недавно и оба в Мирре. Только Така из мастеровых, здоровый, кудлатый, а Ильес — актер бродячий, благообразный, улыбчивый, обхождения приятного, а нрав у него покруче, чем у Таки, будет, только наружу он его не кажет. Оба — не от хорошей жизни, оба уж биты и терты немало, а посмотришь иногда — как дети.
Ветер вздохнул, возвращаясь к прерванным мыслям. Как–то странно получалось: пока в Вальвир стремился, воспоминания об Олтроме жгли его огнем, а стоило добраться, как все утихло, точно улеглось. Словно с того самого момента, как они пересекли створ ворот, все пошло как должно, и нитка очередной истории готова была выпрыгнуть из клубка, только потяни. А взамен ушедшей на время горечи вокруг теснились иные образы.
Тому дню уж, верно, больше двух сроков…
Он встретил Илчу на рыночной площади Фалесты. Поймал его за руку, когда тот пытался выпотрошить пояс, неумело, словно без всякого навыка. Мальчишка попытался вырваться и тут уж проявил недюжинное упорство, но у Ветра не только сил было больше, но и сноровки в таких делах.
— Эй! Может, помочь? — двое горожан с нескрываемым удовольствием глядели на мальчишку, извивавшегося в руках незнакомца.
Паренек, видно, уже не раз бывал битым за это дело: вон, черный синяк под глазом да кровоподтек на шее, а еще полустершиеся следы побоев большей давности. Однако канючить, размазывать слезы и рассказывать, что голоден уже третий день, как и приличествовало настоящему темнику — «птенцу», не стал, только глянул на Ветра презрительно, стараясь скрыть свой страх. Сильный мальчишка и немного глупый.
— Э, погоди–ка, — один из добровольных помощников пригляделся повнимательнее, — так это ж тот самый гаденыш! Мы ж его третьего дня пришибли! У Вада Плотника мошну распотрошить пытался! Думали, досыта накормили, а он все туда же! Ну, держись!
— Э-гей, полегче, — сказал Ветер. — Теперь–то он не твою мошну потрошил. Или как?
Парнишка уже поник, но попыток вырваться не прекращал. Затихнет — и рванет, вдруг повезет.
— Что, думаешь сам сердце облегчить? — ухмыльнулся товарищ Вада Плотника. — А ну как деру даст? Эти уличные отродья, они такие!
— А мы местечко найдем потише — и никуда он не денется, — пообещал Ветер. — Так что не бойся.
— Ладно, — мужик с нескрываемым разочарованием махнул рукой. — Оно и правда дело твое…
Ветер потащил за собой мальчишку, тот не упирался, лишь ногами едва–едва перебирал. Свернули в ближнюю улочку, тоже полную народу, потом в ближайший переулок. Тут было потише, и Ветер замедлил шаг, но хватки не ослабил.
— Если хочешь знать, что я думаю, — сказал, не поворачиваясь, — то вора из тебя не выйдет. Никудышный ты «птенец». Новичок?
Парень только яростно засопел. И ведь знает, что ни на что не годен, и обозлился, когда его в том уличили.
— Новичок, — сам себе ответил Ветер. — И долго ты не продержишься. Или городские за воровство замордуют до смерти, или свои же темники за бесполезность. А за воротами тебе конец один…
— Сам знаю, — зло бросил мальчишка, точно плюнул.
Еще бы, в Фалесте, да и еще много где, за воровство по мелочи в каменный мешок не тащат, а дубасят привселюдно, пока не надоест. Вот и этот «птенец» ждал расплаты и надеялся удрать, как только повезет. Не похоже, однако, чтобы раньше ему везло. Впрочем, даже то, что он до сих пор на своих двоих, тоже можно считать везением.
— Я зла не держу, — поспешил успокоить его Ветер. — Так что можешь не ждать понапрасну, считаться с тобой я не буду.
Он остановился. Отошли уже достаточно, проулок узенький, темный, безлюдный.
— А чего тогда тащишь? — Теперь парень не столько злостью исходил, сколько пребывал настороже.
— Спросить кое–что хочу, — Ветер подкупающе улыбнулся и ослабил хватку. — И если постоишь хоть чуть–чуть спокойно, то отпущу.
Мальчишка глазел на него с нескрываемым недоверием, но уже без страха. И ко всему примешивалась изрядная доля любопытства. Такие странные «жертвы» ему наверняка еще не попадались.
— Правда, что ли?
— Правда.
Парнишка созерцал нежданного избавителя некоторое время, потом неловко потряс рукою.
— Ладно, отцепись.
Но когда Ветер выпустил его, «птенец» все же отбежал на безопасное расстояние. Всего–то пара шагов, а попробуй–ка достань — в миг рванет куда подальше.
— И какая же леба тебе назначена?
— Не твое дело!
— Сколько? Скимб? Полскимба?
— Шутишь? — парнишка презрительно скривился. — Ты где такую видал?
— Не видал, потому и спрашиваю.
— Это ж рынок! Тут меньше чем за два с половиной, никто тебе по карманам шарить не даст.
Ветер присвистнул.
— И как же тебя на рынок угораздило? Неужели ты своим хозяевам хоть раз всю лебу принес, до монетки?
— Тебе–то что?
Парень между тем уже наладился дать деру.
— Да вот, заплатить за тебя хочу. Сегодняшнюю лебу. Идет?
— С какой это радости?
Убегать «птенцу» сразу же расхотелось.
— Да просто так. Деньги у меня есть, и вечером их станет гораздо больше, да и жалко тебя. Потому что вор из тебя никудышный, ты и сам про это знаешь. А еще я думаю, что история твоя не так уж и проста, а значит, может мне пригодиться. У меня на то глаз наметанный.
— Это как, пригодиться? На что тебе? — не оставил мальчишка своей подозрительности.
— Я, видишь ли, стихотворец. Сегодня я тебя парой монет ссужу, а потом на тебе же и заработаю. Так что расскажешь все как есть — хорошо заплачу, несколько дней исправно лебу приносить будешь своим хозяевам. И на промысел тащиться не надо. Отдохнешь маленько.
— Так не бывает! Думаешь, если я сегодня… того… то и вовсе дурак?
Парнишка сопротивлялся сам себе, и Ветер понял, что уже приманил нового знакомца.
— А что тебе терять? Если я вдоль и поперек спины не отходил, то сегодня же братья–темники жизни поучат. Чтобы завтра был попроворней. На рынок уж носа не сунешь, так что денег тебе не достать. А я твои бока могу в целости сохранить, — он встряхнул пояс и тот звякнул. — Но даже если и солгу, то хуже все равно не станет. Куда хуже?
— Я гляжу, ты тех историй уж наслушался, — проворчал парень, глядя исподлобья. — Вон как все знаешь. Чего еще рассказывать?
— Да, изрядно наслушался, — небрежно уронил Ветер. — И собираюсь услышать еще одну. Так что же, пойдешь со мной… как звать–то тебя?
— Илча, — парень вновь насупился. — Куда это еще?
— Не стану же я бесконечно торчать посреди улицы? Тут постоялый двор неподалеку, вот туда и отправимся. Заодно накормлю тебя досыта, идет?
Илча пошел с ним. Должно быть, Ветер вызвал у него доверие, и он отбросил главное правило настоящего темника: никому не верь. Тут же позабыл всю премудрость, что изо дня в день вбивали в него «наставники». На дармовщинку рот раззявить — без зубов ходить. Нет, хорошего вора из него не выйдет.
Уже по дороге стихотворец узнал, что сегодня у этого «птенца» не что иное как лебера, первый «данный» день. Незаметно проболтавшись, парнишка умолчал о том, что это такое, но Ветер и сам знал превосходно. Лебера — своего рода посвящение, пропуск в уличное братство со всеми его законами, и если Илча не принесет своему «папаше» денег или принесет их меньше назначенной лебы, то ему отходят бока, на первый раз легонько, завтра сильнее, и так до первого срочного дня. Если же за пять дней испытуемый не скопит требуемой «лебы», то братство определит ему другую роль. Надо ж хоть как–то долги свои отрабатывать. А что еще остается неудачливому «птенцу» как не клянчить милостыню на городских улицах? Страшная участь, ибо подают лишь увечным. Актера из этого мальчишки не выйдет, так что ущербник из него — еще хуже вора. Значит или на самом деле изувечат, или вон из города выдворят, а перед тем все долги по иному взыщут.
— А давно ли тебя… обучали?
— Да с конца весны, — нехотя признался парень.
Ему было стыдно, потому что сейчас лето перевалило за половину, а толка так не вышло. Верно, немало пришлось от «папаши» выслушать.
— А это тебя что, свои так приложили? — Ветер поглядел на багрово–черные разводы.
— А тебя кто? — Илча дерзко указал на шрам на левом виске, что с каждым годом все больше растягивал угол глаза.
— Разбойники. Не городские.
— С большой дороги?
Теперь уж Илча присвистнул. Как показалось Ветру, мечтательно. Наверно, думает, у них жизнь куда краше, чем в братстве.
— С нее. Так кто же тебя так изукрасил?
— Да тот урод и постарался, — мотнул головой неудавшийся «птенец», намекая на дружка Вада Плотника, что мечтал еще раз приложиться к воровской физиономии. — Свои по морде пока не бьют. Заметно больно.
— Зачем же ты такой заметный в самую толпу полез? Я тебя сразу и приметил.
— А что делать? Я на бегу кошели срезать не могу, мне эти двары в шапках руку оттоптали. Начисто, как колода теперь.
— И что, болит?
— Еще как! — гордо отрезал Илча.
— Покажи–ка…
Ветер только сейчас заметил, что другая кисть у парня вся синяя. По ней изрядно потоптались чем–то тяжелым. Он беззвучно, одними губами, кинул «этим дварам в шапках» пару нелестных слов и по старой привычке извинился перед Олтромом.
— Ты чего это там бормочешь? — кривясь от боли в растревоженном месте, буркнул мальчишка.
— Да ничего. Тебе к лекарю надо, Илча.
— Ну, ты и скажешь! Меня там только и ждали!