Все бы ничего, но от спокойствия и сосредоточенности не осталось и следа. Прямо разрывало от злости! Казалось, разметает в клочки, с каждым шагом. И клеймо уже горело, почти шипело, и чудилось даже, что человечьим голосом, множеством голосов. Хотелось уши заткнуть, но Илча с трудом принудил себя остаться безучастным. С виду ничего не делая, чародей отбирал у него силы. Да что же это? Он всегда отменно владел собой — жизнь, хвала Нимоа, для того немало постаралась, а тут…
Всего несколько шагов. Лицом к лицу.
Его таки взорвало, словно котел с кипящим варевом. Руки взметнулись сами и вцепились в кадамч стихотворца.
— Ненавижу! — едва смог он выдохнуть, хотя горло так и сводило от желания орать, страшно, исступленно.
Сам Илча еще что–то соображал, но разум не мог вмешаться в это действо и отдавать наказы телу.
И тут Ветер заговорил. Четко, громко. Не принялся отбиваться, не выказал страха, а просто сказал:
— Нельзя давать обещания. Потому что Нимоа порой не дает их исполнить.
И тем намертво приковал внимание, хотя Илча сразу не понял, что происходит, о чем это он. А стихотворец дальше говорил, и все быстрее, и опять Илча ничего не понимал.
А потом вдруг понял, разом. Клеймо раскаленным прутом обожгло грудь, намереваясь проткнуть насквозь. Он скорчился, изнутри рвался такой кашель, что невозможно было кричать от боли. Несколько раз слетел бы с лестницы, если б его не ловили и снова не ставили на ноги. Кто–то пытался поднять его, подставить плечо, но Илча сгибался вновь, убегая от раскаленного прута.
Когда он бессильно опустился на каменные ступеньки, боль сделалась уже терпимой. Он огляделся, в глазах стояла муть, но внутри было ясно. Рядом оставался лишь Кальтир, больше никого. Илча поскорее прикрыл глаза, притворяясь, что дурнота еще не миновала.
Что же делать? Теперь, после всего?
Он сжал зубы, представляя, как Кальтир потащит его отсюда к Серому, а тот опять слугу своего на куски разложит и заново соберет. Или вовсе решит, что такой слуга ему не нужен. Надо успокоить наставника, чтоб его двары…
Илча резко обернулся и крикнул что есть мочи:
— Ненавижу! — вкладывая в возглас всю силу презрения, что сейчас испытывал к самому себе.
Крик заструился вверх по лестнице.
«Нимоа, — молил Илча, — надо же что–то делать. Сделай так, чтобы я сообразил что делать! И чтобы никто ни про что не догадался! До времени. И… чтобы удалось! И чтобы…»
— Что это ты бормочешь?
Кальтир сейчас очень опасен. Даже голос у него опасный. Что же делать, чтобы он не сообразил? Как обмануть?
Илча по наитию, точно ища защиты, потянулся к груди, где оставалось клеймо, где даже пальцем тронуться сейчас было больно. Там, наверно, целая рана. Ничего, можно зубы сцепить и потерпеть, так даже лучше.
— Чародей, — прошептал он явственно, чтобы наставник разобрал, что к чему. — Чуть не уходил, проклятый…
Кальтира вроде бы малость отпустило. Значит, правильно начал.
— И как это он ухитряется? — продолжал прикидываться Илча.
— А вот это и есть чародейский голос, птенчик, — с сочувствием принялся вещать здоровяк, нависнув над подопечным. — А ты все «не может быть»! А оно вон как может! Видал, теперь? Слыхал, что он плел?
Илча старался не смотреть на него. Прикрывал глаза, словно от слабости, тер лоб, пряча от спутника растерянность. Однако тревогу почуял сразу. От того, что он сейчас скажет, зависит многое.
— Да я… ухом–то, вроде, слыхал, но ничего не понял — так приперло.
Он вновь принялся лоб тереть в притворных попытках сбросить наваждение.
— Что, совсем ни словечка не помнишь? — пытал наставник
Илча еще поморгал. Если б не настоящая дурнота, такое худое притворство его бы не спасло, но Кальтиру, видно, самому хотелось, чтобы все минуло без следа.
— Да нет… ни словечка не могу… А ведь… А что он плел–то?
— Слова — ерунда, там и смысла–то никакого не было. Морок наводил, — «пояснил» наставник. — Воли лишить пытался. Да кто там дела его разберет, главное — не вышло у подлеца, двара ему в товарищи!
К наставнику возвращалась прежняя благожелательность.
— Только вот… на ногах ты как, удержишься? Я гляжу, получше? Отошел?
Пока здоровяк болтал, давая ему передышку, Илча окончательно уложил все внутри, поверил и решился. А когда он видел цель, остановить его не могло уже ничто. И теперь он куда смелее взглянул на наставника.
— Совсем. Да ты не бойся: я в городе не подведу. Все про него выложу, как положено. Я чародея этого проклятого изведу, чтобы людей не морочил, — больно было говорить такое, но он постарался выявить побольше злости, ее ведь скопилось немало, да только не на стихотворца.
Ветра надо спасать. А кому спасать, как не тому, кто втравил, пусть даже по глупости, а не по злому умыслу. Как же хотелось врезать самому себе, дураку упрямому! Но сейчас ему никак не годится терять самообладание.
— А его… это… не выпустят ненароком? Наверх повели, — двинулся он за Кальтиром в ту же сторону.
— Не бойся, птенчик. Его теперь отсюда не выпустят.
Илча содрогнулся. Что же он натворил? И как исправить? И что сегодня говорить перед высокими судьями? Ведь только слово брякни поперек всего прежнего — служители тут же его повяжут. Будут вопить направо и налево, что чародей его подпортил, а Ветру что с того? Все как было останется. Однако самое первое, самое важное сейчас — это Серому не попадаться. Илча готов был все свое скопленное золотишко отдать, чтобы тот оказался таким же легковерным, как наставник. Только не будет этого.
— А куда это мы идем? Ты сам–то ничего не перепутал? До того спускались, — протянул Илча как можно простодушнее. — Меня хоть и тряхнуло, а такую малость помню. Я уж думал, чего мы там позабыли, в подземелье, коли в Вальвир собирались, да еще спешно.
— А у меня там, — откликнулся наставник, не обернувшись, — дельце еще одно оставалось, до Вальвира. А тебя без присмотра оставлять не велено. Тут можно так потеряться, в камнях окаянных. Ходов понарыли — даже я всех не знаю, такие давние есть, что лучше вовсе не заглядывать. А тут такое дело… — махнул он рукой, — неважное. Так что сведу–ка я тебя обратно. Оклемаешься, отлежишься, а там и посмотрим что да как, — уронил он небрежно.
Даже не потрудился ложь правдивую придумать. Встреча у них со стихотворцем вышла неслучайная. Только вряд ли все пошло, как надо. Вот Кальтир и суетится. Боится, как бы чего не вышло, хочет Серому немедля доложить. А Илче этого никак нельзя.
— Куда это, обратно? Мы же в город должны… Ты сказал, уже и повозку за нами уже прислали, повозка дожидается!
— Подождет твой город. Век стоял, и теперь ничего не случится.
Илча лихорадочно соображал, но ничего не соображалось. Он отчаянно дернул Кальтира за плащ, останавливая.
— Ты чего это? — Едва не перекинувшись, тот уперся в стены. — Ну, чего опять маешься? Твое дело, знаешь, маленькое: иди, куда скажут, да делай, что прикажут! — принялся он помалу злиться.
— Иди, иди к своему хозяину, — выплюнул Илча. — Рассказывай, как я опростоволосился. Только вот другого, вместо меня, ты не найдешь, потому что вчерашний день не воротишь! Так тебе хозяин и скажет! Он меня сам выбрал, сам доверил! И много чего обещал! И сколько б ты ни старался, я своего не упущу! Зубами вцеплюсь, а докажу!..
Кальтир сначала растерялся, потом неуверенно усмехнулся.
— Так что же ты, птенчик, только того и боишься? Пойми, дурачок, дело–то серьезное, верное должно быть дело, вдруг чего напортишь… Или опять, чего доброго, в припадок ударишься.
— А им что скажешь? Что у ворот с повозкой поджидают? Судьям этим клятым серединным, перед которыми мне вот сейчас ответ держать? Чародей ненароком попортил? Прямо в Святилище? Там уж, верно, все готово, и все люди нужные собрались, и лавки все, как нужно, порасставлены, да? Перед ними тоже придется позориться… — он уже «остыл», хотя уж кого хотелось взять за грудки и сладострастно тряхнуть, так это Кальтира. — Думаешь, хозяин нас за то поблагодарствует?
— Собрались… — проворчал тот, неспокойно что–то обдумывая. — Так–то оно так, конечно… А я уж думал, ты совсем простой. Птенец.
— Вот, даже за человека меня не держишь. За дите неразумное, — горько посетовал Илча, и в этот раз его горечь была настоящей.
Наставник нерешительно переступал с ноги на ногу, взвешивая. Должно быть, ему тоже не очень–то хотелось являться пред очи Серого, докладывая про свои оплошности. Иное дело, когда хозяин доволен.
— Ладно, — сказал он, махнув рукой. — Ты после всего такой злой, что и притворствовать особо не придется. Даже я б не усомнился, — подмигнул он. — А ничего не позабыл?
— А как тут забудешь? — хлопнул Илча по лбу. — Как припечатало. До конца жизни буду помнить.
— Только я… ты не серчай на старика Кальтира, без этого никак не обойдется… про это дело… ну, которое у нас получилось… все равно докладывать придется. Однако ты понапрасну не суетись — вина–то не твоя.
— А чья, твоя что ли? — ввернул Илча.
— Да есть маленько… Больше его, конечно, чародейская. Меня тоже заморочил, я сразу и сообразить ничего не успел, столбом стоял…
— Вот! Хозяин не обрадуется, — налег Илча, понижая голос, откровенно упрашивая. — И тебе плохо, и мне будет. А как все дела на славу провернем — другое дело!
Вышли на свет, жалкий, сумеречный. Холодная крупа, вопреки ожиданиям, не посыпалась за шиворот, хотя тучи глядели все так же грозно. Только настырный ветер задувал во все щели, заставляя кутаться плотнее.
— Погоди–ка, гляну еще раз. — Наставник сам откинул капюшон Илчи, внимательно присмотрелся, рождая холодок у юноши меж лопаток. — И впрямь отошел. А то синяки под глазами в пол–лица… А сейчас ничего. Энаал!
К ним безмолвно присоединилась еще одна серая тень. Втроем направились к повозке, у которой толклись городские стражники. Конные, и всего–то двое. Больше для порядка, уж на бегство тут явно никто не рассчитывал.