Не того он ждал.
«Ты ждал иного, — точно подслушал его мысли Дракон. — Еще не поздно. У тебя в руках две жемчужины. Одна из них станет твоей. Выбирай».
Еще одно испытание. Илча с удивлением сообразил, что до сих пор не выпустил на волю белый шарик. С ним не хотелось расставаться. Это он давал спокойную уверенность, от которой хотелось петь. И если б можно было унести их обе… Но нельзя. И потому он с величайшим сожалением стряхнул белую жемчужину. Она ушла не сразу, слегка прилипла, как будто успела тут обосноваться прочно и надолго. Потом Илча поднял руку с Фиолетовой. Теперь она показалась намного тяжелее, а внутри заструились непонятные токи, то сладостные, то мучительные. Как порывы ветра, которые нельзя поймать.
— Я выбираю эту.
«Держи ее на ладони».
Некоторое время ничего не происходило. Потом шарик потерял свои очертания, растекся, поплыл, впитываясь в кожу. По руке прокатилось тепло, смешанное с холодом. Неприятное и в то же время будоражащее. Проникло внутрь, разлилось по телу, ударило в голову, растаяло.
Светящегося шара на ладони не было. «Дар влился в плоть и кровь», как говорилось в известной на весь мир истории Ветра.
«Теперь Жемчужина твоя. Ты не сможешь потерять ее, никто и никогда не украдет ее и не отнимет. И ты не сможешь не пользоваться ее силой. Можно лишь самому от нее отказаться, достаточно возжелать того всем сердцем. Но другой уже не обретешь, и эта не вернется вновь. Прими один совет, последний. Лишившемуся Жемчужины жизнь может показаться утерявшей всякий смысл. Однако потери часто ведут к обретению».
Илча помолчал, переваривая сказанное. Отказаться? С чего бы, после всех усилий?
Единственный глаз Дракона глядел прямо внутрь, словно Илча стал прозрачным. Неуютно, скорей бы на волю.
«Выбор сделан. Прощай, Илча. Ты больше никогда сюда не попадешь, потому не ищи дорогу. Закрой глаза и не открывай, пока не услышишь пенья птиц или шелеста листвы».
Илча с готовностью зажмурился. Так было и с Сидом из сказки, и с самим Ветром. И наверное, с Серым тоже. Илча прошел все то же самое, а значит ничуть не хуже всех троих!
Вскоре ветерок осмелел, принялся захлестывать своими порывами. Вдалеке послышалось слабое чириканье, зато листва шумела так, что не ошибешься. Илча открыл глаза.
Он стоял на том самом месте, где впервые заприметил Коготь Дракона. Только теперь скалы были немы и серы. С востока надвигалась плотная грозовая пелена, ветер свистел и ярился с каждым мигом сильнее, срывая с плеч мешок. Илча заторопился вниз: вот–вот настоящая буря начнется, хорошо бы до того одолеть ущелье и переждать ненастье в знакомой пещерке. А там и к людям можно податься.
Он успел прыгнуть под защиту свода с первыми каплями, когда буря уже сбивала с ног. Ураган разгулялся не на шутку. Ходят слухи, что тут, в Бешискуре, бури короткие, но суровые. Деревца и кусты рвет из чахлой, тощей почвы, ветер мечет камни, несет их с потоками воды и грязи. Горе тому, кто окажется на пути.
Илча не хотел рисковать понапрасну. Он завалил вход в пещеру, оставив совсем немного для света, но ветер все равно врывался внутрь, дико завывая под тесными сводами. Илча выглянул наружу: непогода не унималась, буйствовала пуще прежнего. Похоже, ночевать все равно придется здесь, не отпускает Бешискур, держит за ноги. Он до конца заложил отверстие, проверил, хорошо ли, от дваров. Пока снаружи буря, можно хорошенько отоспаться за все дни, проведенные в подземелье в странном полусне.
Лепешки превратились в камень, еле разгрыз, да и на вкус как камень. Зато вода во фляге оказалась чудеснейшая. Видно, побывав в пещере Дракона, она вобрала в себя ее чародейство. Надо бы еще оставить, на потом. Илча улегся, блаженно откинув голову на свой мешок.
— Ты где? — тихонько спросил у Жемчужины, но та не откликнулась.
Ничего не изменилось. Пока.
Уже в полудреме ему послышалось тихое потрескивание. Огонь? Он с удивлением распахнул глаза — темнота исчезла. Неподалеку от входа в пещеру кто–то развел костерок. Медленно, как во сне, Илча приподнялся. Вход в пещеру, освобожденный от завала, серел в плотном сумраке пещеры. Что, уже вечер? И бури в помине нет? Только душная вечерняя прохлада, как после самого обычного раскаленного Канном дня. И странные звуки.
Кто это?
Сначала он услышал голос, нараспев что–то вещавший, потом человек заглянул в пещеру, на миг загородив входную щель. Обличье против света, даже такого слабого, Илча плохо разглядел, но одежда! Как успел надоесть ему этот старый кадамч с приметным воротом!
Дракон пожаловал вдогонку. А говорил «больше никогда».
— Ну, вот и готово, — сказал вошедший.
Он покопался в припасах, сваленных у стены, разыскал свою флягу, жадно напился.
Погоди–ка… Дракон не разговаривает, только голос один в голове. Но это же не может быть…
Ветер снова вылез наружу, пристроил на угольях рыбину. Илча осторожно подался за ним.
— Успеть бы, — Ветер посмотрел в сумеречное небо. — Сырьем я ее лучше дварам отдам.
Присел к костерку, повернулся к Илче лицом. Он мало походил на прежнего Ветра, хорошо знакомого по странствиям. На Дракона много больше, и все же не тот. Обычный человек, ни дать, ни взять. В толпе такого ни за что бы не приметил. А стихотворец, он сразу выделялся. Как глянет… Может, Илча потому его и выбрал на рынке в Фалесте — уж если такой поймает, то почем зря не убьет.
Ветер пристально глянул сквозь Илчу, всмотрелся вглубь пещерки, даже привстал.
— Кто здесь?
Илча вздрогнул.
— Это я, Илча, — откликнулся он, осипнув от неожиданности.
Ветер словно не услышал.
— Померещилось, — присел он обратно. — Дерганный стал совсем, — объяснил он рыбине, — отовсюду что–то чудится. Это потому что пятый срок пошел, а от Дракона никаких вестей. Ни Когтя, ни пещеры. Может, надул таки старый Бран. Как ты думаешь?
Честное слово, если б рыба голос подала в ответ, Илча бы ничуть не удивился. Но она благоразумно промолчала.
— Вот и я так думаю. Непохоже. Разве что сам он в уме повредился, а я и не заметил. Что же дальше, еще подождем, по скалам побродим? — Он вздохнул, неожиданно тяжело. — До какой поры? Ладно… Там видно будет.
Илча наконец сообразил зажмуриться, потрясти головой. Открыл глаза в кромешной темноте и тут же пожалел. Чего испугался? И ведь сон не простой — небось, от Дракона весточка. Или от самого Ветра.
Неужели так и было? Если бы Илча столько дней бродил по Бешискуру без надежды, без пользы для дела, уже давно бы волосы рвал от отчаяния. Проклинал стихотворца и еще много кого. А Ветер, казалось, отряхнется, соберется и отправится в дорогу. Вздохнет тяжеловато, и только. Словно такой увесистый удар судьбы не застрянет в нем, как стрела, а пройдет насквозь. Все–таки удивительный был человек.
Илча хлопнул себя по лбу. Надо же, вот про что ему напомнили! Он же обещал Ветру вернуться и рассказать, что за чудо такое, Фиолетовая Жемчужина. Теперь стало ясно, куда двинуться с самого начала. Сид тоже отправился, куда повела дорога, а там уже нашел и Дар свой, и судьбу, и приключения. И Ветер отсюда ушел один, никому неизвестный, а потом погляди, что вышло.
Только утром, собираясь в путь, он неожиданно вспомнил самое главное, первоначальное устремление. С Серым посчитаться. Прежнее намерение больше не бурлило в крови, не щекотало, словно лезвием у горла. Да и Жемчужина не спешила напомнить о своей запредельной мощи. Пока что нечем мериться с Лассаром Проклятым. Приходилось оставить это на потом, когда Дар вырастет в полную силу, как ему положено.
Долго не раздумывая, он сразу выбрал дорогу. Не ту, по которой добрел до Бешискура, другую. Все время казалось, что недавно тут кто–то прошел, и Илча вот–вот его нагонит. А в этих опасных краях поневоле надо вместе держаться. Много раз ему чудилось, что впереди показался человек: то меж скал мелькнет, то против Канна встанет. Но нет.
Недалеко от одичавшей рощицы, бесполезно ронявшей красные спелые, хоть и мелковатые плоды, Илча заночевал. Тут же сушняка нарубил. Ухмыляясь, глядел на дваров, бессильно корчившихся за стеною пламени. Утром продолжил путь. Рощица, давшая ему и пищу, и защиту, оказалась первой в череде брошенных владений. Дальше сплошняком пошли такие же, запущенные, без толку разросшиеся. А потом он вышел на бывшее пожарище. Очень давнее: много лет назад травы затянули раненую землю, кустики кое–где сильно разрослись. Однако… не по себе стало. Дальше путь пролегал по выжженным землям. Пусть они не вчера выгорели, и все же…
Но незримый след вел Илчу именно туда, и тот пошел, доверяясь то ли проводнику, то ли попутчику, не обращая внимания на тяжесть, стиснувшую грудь. А она все росла, накатывала, душила. Здешняя земля когда–то кричала в огне, кричали люди, звери. Этот крик был слышен и сейчас, потерявший прежнюю остроту и силу, поседевший со временем, но он не давал Илче идти, гнул к земле, пока тот сам не заорал, закрыв уши:
— Хватит! Да хватит же!
Немного полегчало, и он осмелился опуститься на траву, пережидая уходящую дурноту. Незнакомая голубая птичка села невдалеке, поглядывая внимательным блестящим глазом. Она не знала человека, вот и любопытничала. Эти места, должно быть, обходят стороной, и только странный попутчик переваливал через холм. Вон же он, теперь уж точно фигура человеческая на вершине мелькнула!
Илча заспешил, силясь догнать беспечного путника. Туда, за эти холмы, ходить не стоило. Запыхавшись, Илча взобрался на самый верх, намереваясь окликнуть незнакомца, но тут дурнота вновь обняла его клещами.
Когда–то там была деревня. Ее остатки до сих пор виднелись в долине.
Не соображая, зачем его понесло в ту сторону, Илча на слабо гнущихся ногах спустился вниз. Вслед за спутником. Подивился уцелевшей изгороди, неизвестно откуда взявшейся на пути, пошел вдоль нее, для надежности трогая руками. Нет, не наваждение. Сверху не было видно ни ее, ни вон того уютного домика на склоне, спрятавшегося за деревьями. И деревьев тоже не было…