ом понемногу пускался в пляс, молодея, точно время сминалось и рвалось, как полуистлевший пергамент.
Илча с силой ткнул костяшками пальцев в тяжелую столешницу. На него даже не обернулись, зато зала качнулась в последний раз и встала на место. Да и перед глазами плыть перестало. Видно, он долгонько сражался с Жемчужиной, потому что заварушка давно закончилась, из–за спин слышались взрывы хохота. Одинокий голос что–то выкрикивал, вызывая всеобщее веселье, но разобрать отсюда в общем шуме, из–за чего потешаются, было не так–то просто.
Смех улегся, харчевня снова наполнилась обычным гулом, выкриками, звяканьем и стуком. Стоило оглядеться, и, если попутчик не найдется, поскорее ноги уносить. Илча уже подобрал мешок, намереваясь выскользнуть неслышной тенью, но люд вокруг опять притих, слышно стало, как мечут кости. Илча насторожился, невольно прислушался и покрылся липким потом. Опять Жемчужина его морочит, уж очень этот голос похож на…
И тут след, по которому он шел так долго, обрел хозяина, Илчу осенило. Вот кто был его попутчиком от самой пещеры, вот откуда странная неуловимость и невидимость! Он явился из прошлого, и потому всего лишь мерещился, манил и пропадал вдалеке неясной тенью, оставляя за собою «след», видимый только Илче. Вернее, его Жемчужине.
Нужно срочно уходить. Немедленно. Плевать, что поздний вечер, что скоро ночь, и ворота, наверно, уже заперты. Можно и в ночлежном доме переночевать. Но слепая тоска, донимавшая Илчу последние полгода, лишала решимости, не находилось сил отсюда выбежать, не глянув даже одним глазком, хоть разок, напоследок. Или хотя бы прислушаться к знакомому голосу. Но рассказчик потерялся за общим гулом. На этот раз не доносилось ни смеха, ни одобрительных возгласов. Илча подождал. Похоже, новое наваждение закончилось, и лучше поскорее выметаться, без лишнего любопытства.
Он направился к выходу и запнулся, не дошедши.
— Анхадэр Орф, «Дороги», — было сказано рядом так громко, что Илча вздрогнул.
Громкоголосый походил на захудалого знатника. Из местных. Платье вычурное, но недорогое, и не для дороги припасенное, привычным глазом оценил Илча.
— Ну да, Орф. Заказывали про дороги — получайте дороги. Я и не говорю, что мои стихи.
Недалеко от них поднялся Ветер. Точь–в–точь такой, как в пещере, разве что взгляд неспокойный. Илча застыл.
Ветер глянул на своих приятелей, будто испрашивал у них поддержки, но те завозились, завздыхали разочарованно. Теперь им куда интереснее не россказни слушать, а поглядеть, чем у этих двоих закончится.
— Сам–то только на дешевые стишки способен, — продолжал подначивать обидчик, рождая у Илчи безотчетное желание ткнуть его сверху носом в обод тяжелой кружки. Так оскорбить лучшего из стихотворцев!
Люди уже оборачивались, предчувствуя потеху. Ветер промолчал, но шагнул вперед, медленно, картинно. И вид у него был вызывающий донельзя. Тут Илча с ним заодно. Всем сердцем и силами. И если дойдет до потасовки, то он тоже не подкачает. Оскорбитель неловко вскочил и потянул длиннющий клинок. В свалке с таким только мучиться. Илча встал прямо за ним, на всякий случай, чувствуя, как у того дыханье сперло. Тонковаты поджилки у этого господинчика.
Говор понемногу затихал, а Ветер вышагивал все медленнее. Оказалось, он и не думал бросаться на обидчика. Обогнул Илчу, заглянул в глаза мимоходом, точно обжег. Знакомый огонь, Илча мечтал о таком же… в давние времена. Стихотворец взмахнул рукой… Илча зачарованно глядел на то, что видел бессчетное множество раз и чего уже никогда не надеялся увидеть. Еще шаг… еще взмах… вот так…
Он ловил что–то ускользающее — не слова, их немало теснилось внутри, но ритм. Ритм и образ, без которого нет начала, вокруг которого мир отвердевает, обретает жизнь и границы. И маленькая светлая фигурка у ворот не замедлила явиться. «Кто может вольный ветер привязать… Я не смогу, не стоит и пытаться». Вот нужный ритм. И он взмахнул рукой, словно крылом.
— Дорога привела его туда, где он не ожидал себе покоя, — уронил он в полной тишине и потянул нить из слов дальше. О песне, что не дала ему пройти мимо, о красоте и одиночестве. О любви, неожиданной и короткой, и разлуке, что с первого мига встречи стояла у них за спиной.
Он расхаживал меж лавок, слушая только себя, а не их выкрики, не шиканье и тихую ругню. Не слышал даже, как в углу перестали стучать кости, как прервалась игра. До самого конца маленькая фигурка у ворот сопровождала его, даря силу, а потом растворилась вдали, как ни оглядывался путник. Исчезла.
— Во вжарил…
Илча вновь вернулся к жизни, в уши ударила висевшая тишина, потом многоголосье. Вокруг зашумели. Ноги разом ослабли.
Что случилось?
Кто он такой?
— Ну, надо ж, какие бывают! — вздохнул мастеровой в летах под боком у Илчи. — И не разнюнилась баба… как у них это завсегда. С пониманием!
— Вот как есть, влюбился в девку! — услышал он, как во сне.
— Дурачина! Я б такую с собою взял! — горячился кто–то позади, а второй ему отвечал:
— Такая б тебя и близко не приветила!
— А ты–то почем знаешь?
— Да ты глянь на рожу–то свою…
Похоже, там назревала новая потасовка, но Илча оставался к тому безучастным. Куда исчез Ветер? И когда? Казалось, харчевня опять одряхлела, а время вернулось к прежнему течению. Прошлое, каким–то способом видное Илче, ускользнуло, а история, сотканная стихотворцем, еще не просохла от нанесенных красок.
— А потом что? Что потом? Чего застыл–то, стихотворец? — дернули его за полу.
— Темные вы люди, — донесся чей–то голос, перекрывавший общую суету. — Это же всем известная история! Вольного Ветра! Да, самого! — ответил он кому–то, отвлекаясь. — «О Герте и красавице Арзе» называется, только немного подпорченная.
Вокруг еще больше загалдели, зато Илча ухватился за спасителя, как за соломинку, закивал вовсю, силясь попутно разобраться, что же натворил, пока пребывал не в себе.
— Потому что не с того она начинается! — Между тем защищался неожиданный знаток стихотворчества. — Там с начала о Герте много, кто он, откуда, и как его туда занесло! Все сразу понятно становится, и спрашивать не приходится что и как! И еще много чего. Да, — обладатель громкого голоса помахал рукою, привлекая внимание новоявленного стихотворца, — хорошей памятью тебе хвалиться не приходится. А все равно представление славное! Мое тебе!
Наконец–то Илча разглядел непрошенного толкователя. Длинный и мослатый, разгоряченный сабой и спорами, он поднимал свою кружку, недвусмысленно помахивая рукою. Облако над его головой оставалось на диво спокойно, глаза не проваливались, не косили во все стороны, ничего не дымилось, даже какие–то маленькие нечаянные радости витали за плечами. Илчу звали и другие, но он выбрал длинного.
— Актер? Один бродишь, сам по себе? — спросил тот, когда приглашенный плюхнулся рядом на скамью.
Илча решительно кивнул.
— Так я и думал, — сам с собой согласился длинный. — А дар у тебя редкостный. Потому один и обретаешься? — На это Илча еще раз кивнул, послабее. — Дело опасное. Хотя… Да ладно. Сабы моему другу!
От этого возгласа Илчу подбросило. Как будто так и должно было случиться. Как будто длинный лишь повторял то, что уже висело в воздухе, дожидаясь продолжения. Словно время снова смялось тряпкой, только ничего вокруг уже не плыло, и даже общая туча, заполнившая пространство под крышей, стала не так заметна. Лишь напоминала, что никуда не делась, но назойливо на глаза не лезла. Можно подумать, что Жемчужина удовольствовалась произведенным шумом и потому на некоторое время угомонилась.
— За сабу я плачу! — На его счастье длинный по–своему истолковал рывок незадачливого актера. — Давненько такого не слышал. А я, брат, многое повидал, даже самого Вольного Ветра, и не раз. Сам–то я из Субадра, отсюда недалеко… — он опять перебил сам себя, махнув рукой. — Ну его, этот Субадр, дыра изрядная. Там жить нельзя, только умереть от скуки. Вот и пошатало по всему свету, всего насмотрелся. Пол Витама обошел, пока счастья искал, а уж по Вольным Городам… Приходилось и Вольного Ветра встречать, стихотворца нашего, собственной персоной. Даже говорить — вот так же запросто, как с тобою!
Пока что Илча, кроме неловких кивков, никакого разговора из себя не выдавил, но собеседнику это вовсе не казалось подозрительным. Он сам задавал вопросы незнакомому актеришке, сам отвечал, по–детски радуясь своей проницательности. Славный человек, сразу видно. Но Илче тоже невозможно рассиживать тут, как немому. Потому в ответ на его похвальбы пришлось изобразить хотя бы подобие восторга. Это ж не шутка, с самим Вольным Ветром вот так вблизи разговаривать.
Против ожидания, длинный не обрадовался. Поглядел как–то странно, даже вроде оскорбился, но без свирепости, самую малость.
— Не веришь? Думаешь, пустозвон тебе попался? Клянусь Нимоа! Я его… вот как тебя! Что за человек был! Как посмотрит! — Он метнул на Илчу самый проникновенный взгляд, на который оказался способен. — Вот так. Конечно, не очень–то похоже …
— Да уж, не очень, — с размаху ляпнул Илча и осекся.
Замолчал и длинный. Опять зыркнул, быстро, нехорошо.
— Меня зовут Схил Истари, — сообщил он, немного подумав, и отрезал тем Илче путь к отступлению. — А если полностью Схил Истари… — он выпалил еще несколько имен, все более звучных, указывая на свою принадлежность к древней витамской знати, — из Субадра.
А знать у витамов обидчивая до крайности, чуть что, лезет за честь рубиться. И как это Илча за своими бедами сразу не разглядел и платья его, и четкого, легкого говора? Толком даже не рассмотрел нового приятеля, все на облако проклятое пялился. А потом и вовсе обманулся его простотой в обращении… словно наваждение… Что за напасть такая?
— Господин простит меня? Не знал, что говорю с… — начал Илча с большей почтительностью, но новый знакомец досадливо рубанул рукою воздух, перебивая.
— Какое там! Потомственный младший отпрыск уже столько колен, что от истинно наследного в нашей семье остались только имена. И не стыжусь того! — строго, сразу помрачнев, добавил длинный, однако даже без подсказок Жемчужины можно было сообразить, что не так уж все гладко в его судьбе. — Учительствую в Вальвире. В Первом Городском Всешколии, учрежденном Лассаром Благословенным. Обучаю достойных юношей благородному искусству сражения холодным оружием, — он изящно выгнулся, изображая выпад.