Сильное, неизгладимое впечатление оставляют эти две могилы. Памятник Пущину представляет высокое чугунное распятие, как бы поднимающееся из урны. Памятник Фонвизину - белый обелиск, увенчанный черным крестом. Оба памятника обнесены оградами, и жители Бронниц, приезжие, туристы украшают их цветами.
Наталия Дмитриевна Фонвизина-Пущина скончалась в Москве в 1869 году.
Дом в Марьине, ныне пригороде Бронниц, за сто с лишним лет несколько перестроен. И все же постарайтесь найти и заглянуть в него. Если вы одарены живым воображением, это посещение даст вам немало.
В поисках сожженной рукописи
Многие читатели поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» поражаются, насколько первый том значительнее второго. Удивление возрастает еще более, когда узнаешь, что первый там был написан в течение трех-четырех лет, а второй создавался более десяти. Неужели иссяк талант писателя?
Мы знаем, что Гоголь пытался дать во втором томе такие положительные типы, которых не было в тогдашней крепостной действительности.
Знакомясь с мемуарными источниками, узнаешь, что опубликованный в печати второй том был лишь одной из черновых редакций. Куда же делся окончательный вариант? Он был сожжен Гоголем в мучительном состоянии незадолго до смерти. Однако ошибаются те, кто считает, что писатель сознательно сжег плод своего напряженного десятилетнего труда. Историкам литературы известно свидетельство самого писателя - его признание в том, что он сжег рукопись по ошибке вместо других бумаг, приготовленных к уничтожению. В этой трагической ошибке Гоголя повинны мракобесы во главе с попом Матвеем и прокурором синода Александром Толстым, которые довели писателя до подобного состояния.
Как же выглядела окончательная редакция? О ней мы только догадываемся по воспоминаниям тех современников, которым писатель читал рукопись. По свидетельству одного из них, С. Т. Аксакова, талант Гоголя во втором томе не иссяк, был полон прежней огромной творческой силы.
Однако Аксаков слышал только первые главы. Вот почему каждое живое слово тех, крайне немногочисленных людей, которым посчастливилось из уст Гоголя слушать окончательную редакцию, крайне ценно. Этот круг лиц приблизительно известен, но далеко не все они оставили воспоминание о втором томе, а, может быть, их свидетельства еще не разобраны в архивах. Помимо этих лиц, могут быть и другие. Ведь слушателями чтений, кроме хозяев, могли быть их родственники и гости.
Чтения эти происходили в основном в летние месяцы 1849 - 1851 годов в подмосковных имениях друзей Гоголя. Соглашаясь в ответ на настойчивую просьбу приехать и почитать главы, Гоголь ставил условием предоставить ему полнейшую свободу в выборе слушателей и не связывать его сроками пребывания. А. О. Смирнова, его хорошая знакомая, приятельница Жуковского, Пушкина, Вяземского, Лермонтова, писала:
«Вас привезут ко мне в 70 верстах от Москвы, в такую мирную глушь, в такие бесконечные поля, где, кроме миллионов сенных скирд, песни жаворонка и деревенской церкви, вы ничего не увидите и не услышите. Отведен Вам будет флигель, где Вы один будете царствовать. Старый Илья, который на флейте игрывал в оркестре забытого шута Позднякова, будет Вам служить. Марья Даниловна, которая слывет колдуньей на селе, постелю будет стлать… Обедня будет всякий день… Если бы Вы захотели повидаться кое с кем, мы выпишем кого Вам угодно. Если бы вдруг Вы захотели нас оставить, мы Вас отошлем куда угодно».
Имение, в которое так усердно приглашала Гоголя Смирнова, как установлено, было Спасским, близ теперешнего города Воскресенска, на Москве-реке.
Гоголь приехал. О его пребывании, в частности о том, как купался Гоголь, сохранились любопытные записи Л. И. Арнольди, брата Смирновой. «Он уморительно плясал в воде и делал в ней разные гимнастические упражнения, находя это очень здоровым».
Не менее интересна и запись самой Смирновой, относящаяся уже ко второму тому. «Когда я у него - тетради в лист, очень мелко, покрывал платком. Я сказала, что прочла: «Никита и генерал-губернатор разговаривают». - «А вот как, вы подглядываете, так я же буду запирать!»
Однако в Спасском чтение так и не состоялось, хотя Гоголь и собирался прочитать последние главы второго тома (первые он читал Смирновой в Калуге, о чем сохранились драгоценные записи Л. И. Арнольди). Тогда в Спасском Смирнова заболела, п чтение сорвалось.
Литературоведам, изучающим творчество великого русского сатирика, известно, что отдельные главы в окончательной редакции второго тома Гоголь читал профессору Московского университета С. П. Шевыреву. Одно из чтений состоялось в голицынском доме Больших Вязем летом 1849 года, где отдыхала тогда семья Шевыревых. Письма и высказывания Шевырева о содержании второго тома, хотя бы через третьих лиц, были бы чрезвычайно важны: он особенно близко стоял к литературной работе Гоголя в последние годы жизни. «Вероятно, в бумагах Шевырева сохранились какие-либо воспоминания о слышанных им главах второго тома «Мертвых душ»; по крайней мере мне известно, что он намерен был припомнить о содержании тех глав, от которых не осталось никаких следов, и изложить их вкратце на бумаге».
Так писал Л. А. Оболенский, близкий знакомый Гоголя. Но до сих пор никаких известий Шевырева о втором томе, кроме упоминания о некоем штабс-капитане Ильине (персопаж, совершенно не известный гоголеведам!), до сих пор не обнаружено. Необходимо изучить архивы лиц, которые могли быть вместе с Шевыревым слушателями в голицынском доме. Кто они? Думается, это прежде всего семья Голицына и его друзья. Установить их, просмотреть их архивы - дело историков русской литературы.
До недавнего времени не знали адреса дачи Шевырева, на которой состоялось гоголевское чтение 1851 года. Его выявила кандидат филологических наук, автор ряда работ о Гоголе - Е. С. Смирнова-Чикина. Просматривая гоголевские материалы отдела рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленииа, она обнаружила визитную карточку Шевырева. На обороте ее рукой владельца написано карандашом: «Спасская застава у Покровского монастыря по Рязанскому шоссе, поворот налево на 12 - 15 верст в село Троицкое или Кагулово».
Нетрудно выяснить, что это село Троицкое-Кайнарджи, принадлежавшее некогда фельдмаршалу П. А. Румянцеву. Одна из его ферм называлась «Кагулом».
…Бывают поразительные находки. В самых неожиданных местах - в сенях, на чердаке, в чулане, в старых сундуках, в дуплах деревьев люди находят ценные рукописи, рисунки, различные документы. Писатель Вл. Лидин рассказывает, что один военнослужащий обратил внимание на слово «Тургенев» в письме, о которое вытирал бритву парикмахер. Оказалось, что это подлинное, неизвестное ранее письмо прославленного автора «Записок охотника».
А не могут ли оказаться в одном из домов близ Троицкого-Кайнарджи или Больших Вязем неизвестные, не менее важные, чем письмо Тургенева, записки С. П. Шевырева о Гоголе? Ведь нашли же нежданно-негаданно в селе Спас-Угол множество писем Салтыкова-Щедрина, о чем вы прочитаете в этой книге…
«Чаепитие в Мытищах»
Сегодня, в день большого церковного праздника, художник Василий Григорьевич Перов с рассвета - в Больших Мытищах. Расположился в заранее снятой чисто прибранной горенке. За утренним чаем вдоволь наговорился со словоохотливой хозяйкой, приготовил альбомы, холсты, карандаши и кисти.
Вышел в палисадник.
Отовсюду тянутся приятные, пахнущие лесом и еловыми шишками дымки самоваров. На укрытых белоснежными скатертями столиках, вынесенных в это теплое утро в сады, чинными рядами расставлена сверкающая посуда.
Жители Больших Мытищ ждут гостей. Это не родственники, не знакомые, а богомольцы из знати. В Мытищах они делают первую остановку на восьмидесятиверстном пути из Москвы в Трои-це-Сергиеву лавру.
Перов идет на шоссе. Уже появляются поодиночке и группами первые богомольцы. С каждой минутой их больше и больше.
Через какой-нибудь час тракт превращается в разливанное море людское.
Шум, говор, кряхтенье, стоны. Цоканье копыт по неровной, лишь местами замощенной дороге. В облаках пыли движутся пестрые толпы богомольцев.
Понуро шатают в разбитых лаптях крестьяне дальних дере-лень. Старики, старухи, молодые и дети.
Вот спотыкающаяся гурьба сухоньких, одетых во все темное старушек странниц. В руках корявые посошки, скорбные узелки с сухарями и луковками.
Или вот купеческое семейство: «сам» - высокий, прямой, как жердь; его пыхтящая стопудовая «половина»; сынки, взирающие на все с тупым безразличием. Семейство идет по обету: купец, совершив выгодную сделку, побожился поставить огромную свечу перед «чудотворной» иконой Троицы, что в лавре.
Бредут в невообразимых лохмотьях калики перехожие, хромые, безрукие, изъязвленные, с бугристыми распухшими лицами, с красными слезящимися глазами.
В изящном экипаже проезжает барыня-помещица, одетая во все белое. Толстый кучер, не церемонясь, тычет в толпу кнутовищем, теснит пешеходов к обочине. Теснимые озлобленно ругаются, плюются и, спохватившись, неистово крестятся.
Появляются закрытые экипажи. В них - высокие духовные персоны. Нет-нет да и раздвинется шторка маленького окошка и выглянет то праздно-любопытное, то брезгливо-строгое лицо в высоком черном или белом клобуке.
Кажется, в этот жаркий воскресный день собралась сюда вся Русь - страждущая, жаждущая замолить грехи, чающая избавления от лихой напасти, ждущая, как манны небесной, радости в горестной юдоли жизни.
Трудно найти живописцу другое место, где было бы столько обнаженной правды, где сосредоточилось бы столько самых выразительных типов и характеров.
Перов старается запомнить отдельные лица, фигуры, позы. Он стоит в стороне от дороги на пересохших комьях земли и украдкой делает карандашные наброски в маленький походный альбом. Но людей так много, а впечатления так обильны и так быстро сменяются, что это раздражает и утомляет художника.