В это время появилась фигура со свечой, и молодой человек узнал старого дворецкого. Оказывается, тог шел, чтобы в маленьком флигельке приготовить постель одному из гостей.
Молодой человек спросил, чья это могила и что написано на камне. Вместо ответа старый дворецкий поднес свечу к плите, и вот что можно было разобрать:
«Архитектор Владимир Белозеров, скончался под розгами в лето от Рождества Христова 1707. Прими, господи, душу раба твоего».
- Раньше здесь камень другой лежал, - охотно пояснял дворецкий. - Серый замшелый камень, на нем никакой надписи не было. Да мы-то знаем, кто под ним лежит. Ну, а как наш барин не очень-то жалует Голицыных, - надо сказать, что допрежь они владели Марфином, - то наш и повелел эту надпись высечь. Дескать, вот, мол, какие у нас довольные крестьяне - пастушки пляшут, и какие у вас несчастные - до смерти засеченные. А ведь что завтра-то будет…»
Тут старый слуга вдруг испугался ненароком сорвавшихся слов, рука его задрожала и чуть не выронила свечу. Но молодой человек обнял старика и просил рассказать историю архитектора Белозерова. Старик начал рассказывать.
Владимир Белозеров сызмальства помогал приглашенному архитектору в постройке господского дома. Выказав недюжинные дарования к черчению и рисованию, был послан Голицыным в заморские земли для обучения разным наукам и, пробыв там пять лет, вернулся домой.
Низкая изба с убогой, обветшалой утварью, запах свежей соломы, приятный и чуть терпкий аромат сена, родная деревня… Зеленые лапы елей, чуть покачиваясь, кивают из ближнего леска, снег, снег слепит, сверкает. Небо, ах, какое небо на родной стороне! Как же раньше не замечал он всей этой красоты? И убогие, убогие хижины… Почему они стоят посреди великолепия лесов? Другие жилища должны быть тут…
Он вздрогнул и руки его легли на листок бумаги, находившийся па лавке. Приспособил чистую доску, что покрывала кадку, и начал рисовать. Зачеркнул, опять провел несколько линий. Нет, никак не выходит, видно, не привык еще, не освоился с родными местами. Все не то.
Прошел месяц, уже масленица подходит, господа как будто забыли про него, на работу не посылают, к себе не зовут. Перед самой масляной пришел баринов приказчик Евсейка, нетерпеливо стукнул кнутовищем в дверь. В избу не вошел - велел к барину идти. Барские хоромы - заповедная для холопов сторона. Слонялась там только челядь да изредка туда привозили провинившихся. Другие весь век прожили, а барина в его доме так и не видели, разве что на охоте.
Без страха шел Владимир к барину, хотелось работать, рисовать, чертить, как в Париже, одобрения получать, но самое заветное желание - увидеть творение рук своих, влитое в это небо, деревню, далекий бор.
Не в силах преодолеть нетерпение, он бежал по узкой тропке, переходящей в широкую расчищенную от снега аллею, обсаженную теперь голыми белыми березами вперемежку со старыми липами. Елок барин не терпел, в парке и вокруг дома все срубили и посадили липу, березу и клен.
Широкая лестница барского дома открылась перед его глазами, мелькнули наверху платье какой-то барыни и кафтанчик на барчонке. Сверху спускался сам барин, сухопарый, бледный, в седоватом, осыпанном пудрой парике. Сердито поблескивали из-под нависших бровей глаза. Тонкая нервная рука указала путь вниз по лестнице, в комнату управляющего. То, что барин не поздоровался с ним и не ответил на его поклон, удивило Владимира, тоскливо сжалось сердце, как перед несчастьем.
Нет, предчувствие на этот раз обмануло. Барин только строгости на себя напустил. Сам же, взяв за руку, мягко сказал:
- Ну, Владимир! Обучен ты на мой кошт разным хитростям в заморских землях. Теперь с тебя должок надо получить. Сострой ты мне, брат, каменную церковь - деревянная-то, вишь, развалилась.
С упоением принялся Владимир за работу! Чертил, высчитывал и рассчитывал, и снова рисовал и чертил. И вот стоит она, церковь, всем на загляденье! Уже построили ее, и не раз вызывали «архитекта» к высоким именитым гостям, и Голицын покровительственно похлопывал его по плечу; объявил, что сделает его начальником над всеми своими строениями во всех вотчинах и поставит на богатое жалование.
Да случилась вдруг страшная беда.
В одну из бессонных лунных ночей, когда Владимир мечтал о новых сооружениях, взглянул он на свое детище и сердце вдруг похолодело. Показалось ему на миг, что церковь рушится. Когда еще строили ее, закралось у Белозерова сомнение - не провалится ли вниз купол… Сейчас среди ночи он вскочил и снова начал проверять чертежи и выкладки. Да, так и есть, тяжеловат купол для стен.
Конечно, какие-нибудь полвека, а то и век строение простоит, а дальше… А дальше его детище может обрушиться и придавить людей, и тогда вечный позор…
А между тем все исправить нетрудно. И сооружение, пожалуй, будет более могучим, красивым. Надо лишь изнутри укрепить купол пилонами. Никому ни слова не говоря, Белозеров за несколько дней составил проект пилонов - колони, поддерживающих своды.
Однако Голицын тем временем уехал и, как сказал управляющий, надолго. Что же делать? Ждать его возвращения - а если он не вернется год, два, у него ведь не одно Марфино. А ну как и вовсе не приедет - здоровье от бесконечных пиров у него уже не такое, как прежде. Ну, как новый хозяин не будет благоволить? Белозеров пошел к управителю, тот - к матушке-барыне. Барыня соизволила допустить архитектора к ручке, и когда тот рассказал ей, что такое пилоны и показал привезенную из Франции картинку, когда увидела она мягкий полукруг коринфских колонн, вспыхнули ее глаза. То-то будет новый восторг, а у соседних помещиков то-то зависть!…
Приказала открыть церковь и строить. День и ночь проводил Белозеров на постройке. А между тем внезапно вернулся Голицын и услыхал к удивлению своему стук молотков и шум голосов в запертой по его приказу церкви. Задыхаясь от бешенства, вбежал в нее.
Не слушая никаких объяснений Владимира, князь повелел тут же высечь его розгами за самовольство. Ошеломленного Белозерова повели под руки на конюшню. После первых же ударов, приведенный в страшное душевное волнение, он умер от разрыва сердца.
…Старый дворецкий кончил рассказ и ушел со свечой, а молодой человек долго еще стоял в печальном раздумье. Идти назад, туда, где бьют веселыми струями разноцветные фонтаны, смотреть на представление, показанное знаменитым московским хлебосолом Салтыковым, который завтра в той же конюшне будет пороть неугодивших сегодня актеров?…
И молодой человек ушел в другую сторону, навстречу черной ночи и загорающимся звездам.
…Прошло немало лет. Отдыхающие в Марфине наслаждаются прекрасными видами усадьбы, ажурным мостом, сказочно отражающимся в воде и как бы образующим магический струящийся круг. Особенно волшебно это зрелище при луне, когда сооружения самого дворца кажутся средневековыми замками.
Но еще больше дум наводят церковь и могила талантливого и несчастного русского зодчего Владимира Белозерова.
Под солнцем зимы
В жизни писателя и художника наступает пора заботы о даче, обычно когда он обзаводится семьей и дети уже подрастают. Шумный город, его сутолока начинают утомлять. Хочется чаще бывать среди родной природы, где раздолье детям, где целителен воздух лесов и полей. А если к тому же и речка поблизости - то и совсем хорошо.
Такая пора пришла в свое время и к живописцу Василию Дмитриевичу Поленову, обосновавшемуся среди рощ на берегах спокойной и полноводной Оки. Виктор Михайлович Васнецов выбрал на севере от Москвы деревушку Ваньково на правом высоком берегу реки Яхромы. И назвал Новорябовом, по родному селу, В начале 1900-х годов начал подыскивать место для дачи и жи-вописец-передвижник Сергей Васильевич Иванов, уже известный к тому времени своими картинами на исторические темы.
Весною 1903 года он навестил своего коллегу по преподаванию в школе живописи, ваяния и зодчества К. Н. Горского, работавшего тогда в Можайске. Уроженец старинного подмосковного города Рузы, Иванов тяготел к тихим русским городкам, где так чувствуется старина. Но Можайск отстоял слишком далеко от Москвы, с которой Иванов был повседневно связан работой.
Виктор Васнецов порекомендовал ему находящуюся недалеко от Ванькова деревеньку Свистуху, лежащую на левом берегу Яхромы. Место очень понравилось Иванову и он приобрел здесь небольшой участок.
Денег построить большой дом недоставало, может быть, художник и не стремился к этому, но постепенно, в течение всей жизни, делал в Свистухе пристройки. Сначала выстроил деревянный домик на каменном фундаменте. Дом состоял, по существу, из одной семиметровой квадратной комнаты с перегородкой. Потом появились три крохотных деревянных домишка «на курьих ножках», опять-таки квадратные, а также некоторые служебные помещения и миниатюрная избушка в человеческий рост над колодцем. Ее назвали по старому русскому обычаю «часовенкой» - такие надколодезные избушки встречались на русском Севере. И по их типу Иванов приделал к кровле крытый раскольничий крест. Все постройки в Свистухе Иванов выполнял собственноручно с плотниками, по своим чертежам. Оконные и дверные наличники он украсил северорусским орнаментом. Не обошлось тут и без участия Васнецова, бывшего почти на двадцать лет старше своего соседа по даче. Как раз в это время Виктор Михайлович украшал свой дом-терем в Москве бережно собранной на севере резьбой.
Об их совместных увлечениях зодчеством свидетельствует и необычайная близость найденных в архивах архитектурных зарисовок С. Иванова и рисунков В. Васнецова, ого эскизов фасада Третьяковской галереи.
Один из наружных углов главного дома Сергей Васильевич превратил в целую галерею животных, вырезанных из дерева. Друг на друга лепились головы утки, гуся и совы, лося, верблюда и лошади. Угол этот в шутку называли «тотемным», то есть священным, охранительным, он должен был «отпугивать» от дома нечистую силу и злоумышленников.