оре. Перкинс решил отвести его в доки Виктории.
Дождались рассвета. На заре отправились на поиски тела Лаутерса. Труп нашли в расселине двух скал, совершенно разбитый бурунами.
Глава XIII. Накануне казни
Узнав о новом оскорблении, нанесенном пиратами английскому флагу, губернатор Гонконга решил покончить с такими унизительными для британской гордости издевательствами. Он немедленно делегировал в Кантон своего личного адъютанта сэра Вильяма Маури, не столько для того, чтобы добиться у наместника разрешения высадить десант на Латронских островах, сколько просто сообщить ему о предстоящей операции. Одновременно он приказал двум канонеркам, «Ифигении» и «Андромахе», подняться по реке до форта Бокка-Тигрис и быть готовыми форсировать проход, не разрешая китайской эскадре спускаться к устью.
Сэру Вильяму Маури было поручено предупредить капитана английского стационера на рейде Вампоа, чтобы в случае осложнений он тотчас потребовал по радио помощи у канонерок.
Затем губернатор созвал военный совет и поручил капитану первого ранга Джону Стэнли организовать экспедицию против пиратов. На этот раз дело шло не о случайном десанте, как в предыдущем году, когда англичане знали, где находится главная квартира пиратов. Шла речь о захвате острова Ванг-Му.
В тот же день вся колония демонстративно участвовала в похоронах убитого пиратами Лаутерса.
Отдав последний долг покойному другу, Перкинс вспомнил о Минге. Для него было делом чести сообщить ему о драме, разыгравшейся на пляже у острова Ламмы, хотя он прекрасно понимал, что для Минга смерть Чу и Пей-Хо будет ужасным ударом.
Он написал ему подробное письмо и для скорости отослал его через китайского купца, едущего в Кантон. Заканчивал он такими словами:
«Вы видите, что я сделал все от меня зависящее, чтобы сдержать свое слово. Если бы я мог найти тело убийцы Линга — я бы прислал его вам. Но море не отдало нам его трупа.
Я все же надеюсь, что наместник освободит вас от ужасного и унизительного наказания, поняв, что вы не могли захватить преступника. Мне кажется, что он вам только пригрозил — для возбуждения служебного рвения, — не больше.
Но особенно больно мне за невинно осужденных — за эту несчастную женщину, которую мне так хотелось спасти. Я знаю, что принц Конг уверен в ее невиновности, но боюсь, что он не решится взять на себя отмену приговора, утвержденного богдыханом.
Что касается нарастающего конфликта между Англией и китайским правительством, то для предупреждения войны наместник должен, прежде всего, согласиться на атаку притона пиратов. Иначе он ничем не убедит нас, что пираты действуют не с его ведома и одобрения. Если он действительно такой тонкий политик, как говорят, он поймет, что дело это одинаково выгодно и нам, и вам.
Поэтому я надеюсь, что через несколько дней смогу лично пожать вашу руку и полакомиться у вас, мой друг, одним из великолепных паштетов, что так удаются вашему повару.
Письмо это попало к Мингу ровно через сутки после его возвращения в Гонконг. Ждал он совершенно иных известий и так расстроился, что не мог дочитать его до конца. Ему казалось, что свет потух в его глазах. И он упал в кресло в припадке безысходного отчаяния.
— Что делать? Что предпринять? — бормотал он с совершенно обалдевшим видом. — Этот глупый Перкинс воображает, что принц меня помилует. О, он плохо знает его характер. Он жалеет эту бабу и этого блаженного идиота И-Тэ. А я-то… Проклятый Чу! Не все ли ему было равно — умереть на площади или утонуть, как собака?! Клянусь Буддой, я погиб. Сто бамбуковых…
И, не договорив, почтенный председатель разрыдался.
Так провел он конец дня и, наконец, разбитый от волнений и слез, решил лечь спать, но сон его тревожили ужасные кошмары: то ему мерещилось, что вокруг его постели мчатся в головокружительном хороводе все герои этой ужасной истории — Чу, И-Тэ, Лиу-Сиу, мадам Лаутерс, Перкинс, Пей-Хо, Санг, принц Конг и палач Ру-Ми; то ему казалось, что палач преследует с бамбуковой палкой огромного красного паука, но вместо паука палка падает на спину несчастного мандарина. Наконец, видел он самого себя в гробу, возле которого стояли его заплаканные слуги.
Но настал день, а с ним рассеялись кошмары. Минг немного приободрился и стал думать, что предпринять. Просить аудиенции у принца он побоялся и соблаговолил вспомнить о существовании мадам Лиу, чтобы таким путем узнать о настроении наместника. Для скорости он послал за ней собственный паланкин.
Мать Лиу-Сиу тотчас явилась на зов, думая, что дочь ее наконец спасена. Когда же Минг с печальной и кислой миной сообщил ей, что все надежды потеряны, она молча направилась к выходу, бледная и дрожащая.
— Как! — воскликнул мандарин, преграждая ей путь. — Вы уходите? Разве у вас нет ни планов, ни проектов?
— Пойду брошусь в ноги принцу Конгу, — горько ответила она. — А если он не сжалится над моим несчастным ребенком — пойду с ней в тюрьму и постараюсь подготовить к смерти.
— А как же я, сударыня? Я?
— Да простит вас небо, господин председатель!
Больше он ее не задерживал. И мадам Лиу оставила дом мандарина.
— Да простит мне небо! — бормотал Минг, провожая ее глазами. — Да простит мне небо! Пусть так. Но в настоящий момент я бы предпочитал, чтобы простил меня наместник. Попробую сделать еще попытку.
И оглушительно заколотил в гонг. Сбежались перепуганные слуги, понимая, что мандарин взволнован. Минг приказал подать паланкин.
Он отправился прямо во дворец, почтительно прося аудиенции. Но принц его не принял и передал через дежурного офицера, что все и так ему известно и что решение его неизменно, особенно в связи с тем, что он считает Минга виновником конфликта с англичанами.
Для принца было ясно, что, если бы Минг не приговорил к смерти заведомо невинных людей, капитан Перкинс не подумал бы за них заступаться, а следовательно, не стал бы объектом ненависти Чу. Господин Лаутерс не был бы убит. «Молния» спокойно стояла бы на якоре у Лин-Тина, и никто не стал бы ее поджигать. Губернатор Гонконга не прислал бы ему грозного ультиматума, и две английские канонерки не стояли бы против форта Бокка-Тигрис с наведенными на него орудиями.
— Его высочество требует от вас честного слова, — продолжал адъютант, — что вы не покинете города без разрешения принца и будете день и ночь в его распоряжении.
Минг пришел в ужас. Его обвиняли в массе преступлений, из которых самое незначительное могло отправить его на виселицу. В отчаянии пообещал он все, что от него требовалось, и, опустив голову, возвратился на дачу.
Мадам Лиу тоже отказали в аудиенции, и она отправилась к дочери, разбитая отчаянием.
Несмотря на внешнюю выдержку матери, Лиу-Сиу чутьем угадала, что все надежды потеряны. Но осужденная дрожала не за свою судьбу. Она подала матери пример твердости духа и только просила об одном — в последний раз повидаться с И-Тэ. Пропуск им дали беспрепятственно, и она отправилась к нему в больницу.
Взглянув на лица входящих, И-Тэ понял, что они собираются ему сообщить неприятные новости. Он схватил Лиу-Сиу за руку и, целуя ее, сказал:
— Не плачь, моя любимая! Смерть не страшна тому, кто честно прожил жизнь. А для нас она будет вечным освобождением.
И целый час повторял ей нежные, ласковые успокаивающие слова. Бодрость и тишина подбодрили Лиу-Сиу. И, когда они прощались, она прошептала ему в последнем долгом поцелуе:
— До скорой встречи и навеки.
Глава XIV. В плавучих садах наслаждений
Тем временем в душе Минга произошла странная перемена. Почувствовав, что опасность неотвратима, он понемногу успокоился и даже почувствовал себя бодрее. Нелегко ему было примириться. Но он призвал на помощь свою гордость и уверил самого себя в том, что в роковую минуту будет образцом терпения и мужественной твердости. Не зная, выживет ли он под палками, Минг на всякий случай стал приводить в порядок свои дела. На это ушло несколько дней. Накануне казни он написал Перкинсу прощальное письмо, расцеловался с женой; или, вернее, с женами, потому что Минг недаром знал законы и широко пользовался вышедшим из употребления, но еще не отмененным правом многоженства. Затем сел в гондолу, развалился на подушках и подумал: «Ладно. Пусть отсчитают мне сто бамбуковых палок, но до этой отвратительной операции надо пожить всласть, как подобает порядочному китайцу, не боящемуся ни палок, ни палачей».
Гребцы, видимо, знали, что грозит почтенному мандарину, потому что за последние дни стали дерзкими и неаккуратными. Но на этот раз они дружно налегли на весла, и лодка полетела к длинному ряду пестрых огней, причудливо отражающихся в сонной реке.
И через несколько мгновений Минг вошел в один из наряднейших плавучих домов, называемых садами наслаждений.
Это были элегантные постройки на понтонах с раззолоченными фасадами, украшенными эмблемами всех источников наслаждений. Плоские кровли их превращены в роскошные террасы-цветники, от которых и пошло название садов наслаждений, или барок цветов.
Передние фасады их окружены террасами, куда выходят подышать речной свежестью. Тысячи фонариков самых пестрых и причудливых рисунков превращают их в жилища каких-то фантастических существ.
Из открытых окон льются веселые звуки музыки и серебристый смех женщин, повторяемый далеким эхом. Яркие струи света дрожат и переливаются в волнах, бросая фантастические тени на черные массы спящих судов.
Льются волны ароматов, сливаясь с дымом опиума, и в резных рамах окон мелькают пестро одетые женщины, преследуемые потешными кавалерами с длинными косами и веерами. Казалось, что это замки «Тысячи и одной ночи».
По-видимому, почтенный председатель бывал здесь часто. Лодка его уверенно скользила по знакомым лабиринтам среди судов и, по молчаливому знаку мандарина, свернула к одной из нарядных террас.
Минг приказал гребцам ждать его на реке до рассвета. Если же к тому времени он не вернется — подъехать к террасе, забрать его и отвезти в Хонан. Распорядившись таким образом, он поднялся по ступенькам и откинул циновку, закрывающую вход.