Воздух вокруг становился чище. Василий увидел, как в том месте, где должен быть горизонт, над верхушками деревьев, которые теперь явно проступали сквозь туман, пробиваются лучи восходящего солнца. Они были еще недостаточно сильными для того, чтобы привести день в это место, но их хватило для того, чтобы добавить красок тому, что видел Василий. Диана, в чём Василий уже не сомневался, пошевелилась, протянула руку к дереву, у которого стояла, дотронулась до него. Только сейчас он заметил, какая у неё бледная кожа. «А что если она слишком сильно изменилась?», – подумал Василий. «Может быть, ты думаешь, что я не рад буду тебя видеть? Думаешь, что я не узнаю тебя? Я уже тебя узнал!», – он, не в силах двинуться с места, продолжал пытаться заговорить с ней.
Василий не помнил, как собирался вернуть Диану, но он крепко держал в памяти тот образ, который видел, когда мечтал о том, что они снова будут вместе. В его мечтах она выходила из светящегося облака, она была такой, какой он запомнил её, той Дианой, которую он любил. Он был уверен в том, что не только её тело вернётся оттуда, откуда обычно никто не возвращается, но и её память, её любовь. Теперь же он почувствовал, как в нём растёт сомнение. «Какой она вернулась? Может быть, она меня не узнает?».
Краем глаза Василий заметил какое-то движение в лесу. Он посмотрел туда – в его сторону шла женщина, он видел лишь её смутный силуэт, туман был всё еще слишком силён. Василий поворачивал голову то в сторону той, которую он решил считать Дианой, то в сторону неизвестной фигуры. Когда он смог, наконец, разглядеть ту, что шла к нему, он узнал в ней Диану. Но Василий понял, что в ней что-то кажется ему необычным.
Новая Диана была в точности такой, какой он себе её представлял. Оглядев её с головы до ног, он понял, что его смутило: она двигалась к нему, шла, но земли её ноги не касались. Она подошла к нему еще ближе, он смог поймать её взгляд. Новая Диана слегка кивнула ему в знак приветствия, покачала головой и одними губами произнесла: «Не надо». Туман, который уже было совсем отступил, вернулся, он возникал из воздуха, только что пронизанного утренним солнцем и гасил рассвет. Новая Диана исчезала в надвигавшейся мгле.
Василий впивался в неё глазами, ждал, что она даст ему еще какой-нибудь знак, но она, неподвижная и безмолвная, просто смотрела на него. Когда туман почти полностью скрыл её, Василий почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки. Он посмотрел на руку. Его касались бледные пальцы. Василий поднял глаза. Перед ним стояла та самая женщина, которую он принял за Диану. Но когда он увидел её лицо, у него лишь вырвалось: «София! Как ты постарела!». Старуха, в которой он узнал Софию, криво усмехнулась и толкнула его в яму. Когда он еще балансировал на краю, старуха вновь помолодела и улыбнулась ему. В этот момент Василий и открыл глаза.
Он, чувствуя, что всё еще падает, выбросил вниз правую руку, пытаясь смягчить падение, потом услышал, как загудел от удара матрац и окончательно проснулся.
Василий считал, что сны – это ценный источник знаний о самом себе, особенно – такие, как тот, от которого он сейчас проснулся. Если сон удавалось запомнить, Василий имел обыкновение поразмышлять над ним. Иногда это оказывалось полезным, порой в таких размышлениях ему удавалось лучше понять то, что днём не давало ему покоя. Чаще, однако, сны оказывались причудливой и по большей части бессмысленной смесью фантазий, воспоминаний и всего того, что привлекало его внимание днём.
Подробности увиденного быстро испарялись, но главное он запомнил очень хорошо. «Почему Диана пыталась меня отговорить?», – думал Василий. «Ясно, я думал обо всём этом, потому и увидел. Но образ Софии оказался смешанным с образом Дианы, будто поднявшейся из могилы… И почему София так постарела, зачем она толкнула меня в яму? Почему она опять стала молодой?», – этот сон явно таил в себе какой-то смысл, но какой – Василий понять не мог.
Он как-то читал о вещих снах, но, не видя под этими историями никакого научного обоснования, предпочитал не искать в снах предсказаний. «Наша жизнь зависит от наших же решений, которые мы принимаем каждое мгновение. Если верить предсказаниям, снам, толковать их буквально, то о каком выборе тогда может идти речь? Максимум, что может сон – дать подсказку к тому, как ты к чему-то относишься», – размышлял Василий.
«Видно, я чувствую себя виноватым в том, что имея шанс вернуть Диану, воспринимаю Софию не как перспективного ассистента, а еще и как женщину. Образ Дианы – это моя же возмущённая совесть. А то, что София была похожа на Диану, потом оказалась старухой, а потом помолодела – это уже к делу не относится». Василия такой анализ вполне устроил, он понял, что сейчас ему уже не уснуть и отправился в душ. «Сегодня нас ждут великие дела», – подумал он.
Глава 11. Адские птицы Сухаревой башни
Образование. То, что мудрому открывает, а от глупого скрывает недостаточность его знаний.
Следующий заголовок, который прочёл Семён, гласил: «Ванька, слуга. Об адских птицах Сухаревой башни».
С тех пор, как барин вернулся из Англии, он сам не свой стал. С собой привёз воз и маленькую тележку всякой всячины. И трубы, чтобы в небо глядеть, и склянок – целый стол ими уставлен. Еще порошков каких-то, настоек, книг – не счесть. Когда это всё ему свозили, он сам наблюдал, чтобы не изломали чего или не свистнули.
Да кому оно нужно, кто позарится-то, когда несёшь, бывало, склянку, и боишься, как бы с тобой чего не случилось пока она у тебя в руках. Позже, когда привезенное расставили, он, видать, еще из заграниц выписывал, везли постоянно. А ему только подавай. И нет бы, как все люди, днём поработал, а ночью – на боковую. Он же – днём по государственным делам, а ночью – по своим. А уж кто к нему ездит, с кем он беседы водит, тут я лучше промолчу.
Когда он обосновался уже, так случай у нас вышел. Пропал один лакей, да горничная. Искали их, да без толку. Решили потом, что сбежали они. Только вот что в толк не возьму. Имущества-то у каждого из них было – всего ничего, да и того они не взяли. Как стали хлам их разбирать, так денег нашли. Не то, чтобы много, но если бы сбежали они, так на первое время бы хватило. Я сразу понял, что дело тут нечисто. Так и не узнал бы, что с ними стало, если бы не один случай.
Бывало, пойду в чаю выпить, барин-то щедрый, и на чай хватает, и своим в деревню передать, так знают, чьих я, спрашивать начинают. Бывает и водки поднесут, видать думают, Ванька Хмельницкий меня разговорит. Ну а что я скажу?
Спрашивает меня какая-нибудь борода нечёсаная: «Правда, что барин твой колдун?». И ведь не боится же, собака, такие речи заводить. Я ему и отвечаю: «Ты, видать, в Преображенский приказ захотел? Не знаешь что ли, что барин мой виднейший в стране человек?». Тот от таких слов, конечно, поутихнет, да, проклятый, не унимается: «Что же тогда всю ночь на башне свет горит? Чего ночью крещеному человеку делать, да еще на такой верхотуре?». «А то, что наукой он занят. Вот ты сможешь посчитать сколько раз колесо тележное обернётся если Москву вокруг объехать?». Тот, конечно, отвечает, что куда ему, он и имени своего написать не сумеет. Меня-то барин выучил, и письму, и счёту, и читать могу, а простой мужик-то – темнота. «А барин и не такое посчитать может. Арихметикой это называют», – отвечаю.
А этому всё мало: «Зачем ему?». А я-то хоть и не понимаю по большей части, о чём хозяйские разговоры, да кое-что слышу. Я ему и отвечаю: «Это не ему, это для государства надо. Вот если война – как узнать, сколько припасов на войско надо? Раньше-то на глаз всё было, а теперь – счёт всему голова». Так чай и льётся. Я-то говорю так, чтобы в случае чего мне никто не мог предъявить, что я барина очерняю, его-то мои россказни не погубят, а вот мне могут и голову снять. Да только сам себе думаю другое.
Или, вот еще. Захожу в трактир. А там один, видать принял хорошо, рассказывает. Дескать, он – писарь, недавно место получил, да вот уже который день перо из рук выпадает. Оказывается, шёл он вечером со службы домой, а живёт он аккурат напротив башни, где мой барин наукой занимается. И, говорит, видит как с башни, с самого верху, сорвалось что-то, да только не об землю грохнулось, а сначала падало, а потом полетело.
Он от этого зрелища застыл и смотрит, что ж дальше будет. А дальше оно покружилось, и на него летит. Он, конечно, оглядывается тогда, на миру-то и смерть не страшна, а вокруг, как на грех, ни одной живой души. Все по каморкам своим попрятались. Глядит, а с башни еще одно соскочило и тоже летит. Он уже и глаза протирал, думал, привиделось, да только какое там. Глядит, эти два чуда летающих всё ближе. А он застыл на месте, шагу ступить не может.
И вот одно из них на мостовую шагах в десяти от него и село. Когда садилось, о камни вроде как железом ударило. Он от страха глаза отвести не может, а оно к нему идёт. Вроде птицы, говорит, только размером с телёнка. Темно было, только луна на небесах, да разглядеть, говорит, можно. Когда оно совсем близко было, он и дышать перестал. Само, говорит, железное, перьями покрыто как кольчугой, а голова человеческая, волосы на той голове длинные и зубы скалит. «Адская птица», – говорит. Он от такого страха с жизнью уже попрощался, только слышит, оно походило вокруг, потом затрещало и в воздух взмыло. Так вот он ни жив, ни мёртв, до дома своего добрался, заперся в горнице, да так и просидел дня три.
Потом, говорит, дня через три, решил, что привиделось ему. Собрал он родню и как вечер упал, пошли они к башне, птиц адских смотреть. А те как знали. Только он сотоварищи прибыл, они тут как тут. К земле летят. Тут один из них как заорёт: «Караул!». Бросились они врассыпную, один оземь грохнулся, нос себе расквасил. С тех пор, писарь говорит, не просыхаю. Турнут, говорит, меня со службы.