— Не по человеку, а человека. И не топором, а секирой. И он не жив, а мертв. Лежит там же. Но ты не бойся, Сванхильд. Вот увидишь, ярл Харальд во всем разберется.
И после этого Забава уже молчала.
На нее надели шерстяное платье, закутали в меховую безрукавку. Следом поставили на ноги, и она сморщилась от боли в ступнях. Но удержалась от стона.
Гудню накинула ей на плечи плащ, затянула пряжку. Тюра помогла натянуть варежки из овчины. И под конец, нахлобучив на ее голову меховую шапку, обвязала все сверху платком.
Теперь у Забавы торчали наружу лишь нос, глаза и немного щеки. И она самой себе напоминала капустный кочан.
— Потерпи немного, — негромко сказала Гудню, подхватывая ее под локоть. — Знаю, ты ноги обморозила… но мы их медвежьим нутряным салом обтерли. Ислейв понесет тебя на руках. Вернешься — и сразу в постель. Снова похлебку поешь. Потерпи, Сванхильд.
Забава кое-как дохромала до двери — а за порогом наткнулась на Кейлева с Ислейвом.
Приемный брат, не тратя время на слова, шагнул к ней, пригибаясь. Под животом у Забавы вдруг оказался бугор его плеча, покрытого меховым плащом, сама она взлетела вверх, чуть не стукнувшись затылком о потолок.
— Голову пригни, — прогудел Ислейв. — Сейчас через дверь вынесу.
И Забава покорно наклонилась.
Конечно, не дело так болтаться на мужском плече — но идти своими ногами сил не было. Ступни грызла боль, от теплых сапог и чулок становившаяся еще злее…
Вьюга, с посвистом гулявшая по двору, все не унималась. Смеркалось, снег под белесыми вихрями уже начали покрывать синие тени.
А к ночи, подумала Забава, все люди в крепости должны быть под крышей. Чтобы не было новых смертей. Значит, надо спешить.
Ислейв размашистым шагом донес ее до мужиков, стоявших полукругом — закутанных в плащи, в меховых шапках, низко надвинутых на лоб. Поставил на ноги. Она покачнулась, ухватилась за него…
И кое-как повернулась к людям Харальда.
— Кейлев сказал, что ты сумеешь дойти до колдуньи, — громко объявил один из стоявших. И махнул рукой в сторону ворот. — Она валяется вон там, шагах в сорока. Времени мало, скоро стемнеет… так пойдешь? Если все правда, то получается, что тебя колдовство не берет.
— Копье дайте, — севшим голосом попросила Забава.
Ее трясло, хотя холодный ветер теперь не добирался до тела. Но под всеми слоями мехов и шерсти спина покрылась потом.
Кейлев, молча подошедший сзади, выхватил копье у одного из мужчин — и воткнул в снег перед Забавой. Она обеими руками уцепилась за него, заковыляла к воротам, налегая на древко всем телом, как на палку.
Не торчи из одного холмика небольшое копье, Забава прошла бы мимо Красавы. А так — заметила. И, опустившись на колени, разгребла снег там, где в сугробе была небольшая ямка, червем уходящая внутрь.
Подумала безрадостно — крепкая все-таки Красава, вон, даже отдушину себе надышала…
Темноволосую голову Забава откопала быстро. Следом стащила рукавицу с одной руки, коснулась щеки, ледяной на ощупь.
Красава от ее прикосновения чуть шевельнулась. Может, и простонала — но уши Забаве прикрывали шапка с платком, к тому же ветер выл, не переставая, и она ничего не расслышала.
А потому, снова нацепив рукавицу, похромала обратно. Дошла до мужиков, объявила, прервавшись из-за кашля:
— Она жива… надо ее перенести.
— Куда? — заявил один из стоявших, повернувшись при этом к Кейлеву. — Может, мы ее еще и охранять будем? А если баба и впрямь колдунья? И она с нашими что-нибудь сотворит? Я предлагаю — поставим для нее палатку за воротами…
— Замерзнет, — крикнул в ответ Кейлев. — А ярл наверняка захочет с ней поговорить.
— Если верить тебе, Кейлев, то к ней даже подходить не следует, — заорал еще один мужчина. — Или она колдунья, и тогда ее лучше не трогать. Или твоя дочь кое-что выдумала, и тогда ярл уж точно должен поговорить с ее сестрой.
Они так до ночи проговорят, устало подумала Забава. А тем временем стемнеет…
И кончиться тем, что Красаву никто никуда не потащит. Или она замерзнет прежде, чем ее занесут под крышу. На снегу ведь лежит, сугробом укрытая. Не по-людски это.
Правда, о том, что крикнула тогда "убей моя сестра", Забава все равно не жалела.
Она стояла, по-прежнему цепляясь за древко. Ноги ныли, от ледяного воздуха, смешанного со снежной крупой, в груди уже зудело — нехорошо, болезненно, предвещая новый приступ кашля.
И Забава, поднатужившись, крикнула:
— Баня.
Мужчины обернулись в ее сторону. Посмотрели непонятно из-под надвинутых на лоб шапок. Забава под их взглядами закашлялась, сказала сипло:
— В баню отнести. Две… — ветер свистнул, унося ее слова, и она, вцепившись зубами в рукавицу, стащила ее. Вскинула руку, показала два пальца. — Две женщины — дотащить. В баню. Не надо стражи. Дверь бревнами завалить, на всю ночь…
— Она дело говорит, — рявкнул тут же Кейлев. — Ларс, пошли человека в рабский дом. Двух крепких баб сюда — да поживей. Пусть отволокут колдунью, и останутся с ней, заодно и присмотрят. Главное, дротик у нее из спины не вынимать, чтобы кровью не истекла. Торвальд, пошли людей за бревнами, что лежат за дровяником. Скажешь, чтобы тащили их к той бане, где девка отравилась. Ислейв, неси Сванхильд туда же.
Приемный отец как-то непонятно глянул на Забаву, а брат, отобрав копье и бросив его кому-то, снова вскинул ее на плечо. Сгрузил на пол уже в бане, пробурчал виновато:
— Я потом снаружи крикну, чтобы ты вышла, Сванхильд. Отец просил узнать у колдуньи — может, наших можно как-то расколдовать? Так у ярла меньше забот будет… и потом, оно ведь снова может повториться?
Затем Ислейв вышел, оставив дверь приоткрытой.
Забава опустилась на лавку, оказавшуюся рядом. Стянула рукавицы, задумалась, стараясь не обращать внимания на боль в ногах. Узнать про колдовство — только как? Сама Красава ей ни за что не скажет… да и Красава ли это теперь? Не пытать же ее?
Пока она думала, вернулся Ислейв, неся полупотухший факел. Бросил его в каменку, где было несколько поленьев. Выглянул в открытую дверь предбанника — и как ужаленный, выскочил наружу.
И почти тут же две бабы приволокли на покрывале Красаву, облепленную снегом, с копьем в спине. Затащили в парную, пригибаясь.
Древко копья гулко стукнуло по косяку, но Красава не издала даже звука.
Потом рабыни вышли в предбанник. Одна, глянув на приподнявшуюся с лавки Забаву, сказала:
— Приказали, как только принесем, сбегать за дровами на всю ночь. Еды прихватить, питья…
Они выскользнули за дверь, а Забава похромала в парную. Неловко опустилась на колени рядом с сестрой, темным горбом растянувшейся на полу. Позвала:
— Красава…
Сестра, лежавшая ничком, с копьем, вошедшим между лопаток, и вроде уже бездыханная, вдруг вскинула голову. Разлепила смерзшиеся ресницы, присыпанные снегом, посмотрела неожиданно живо…
И прошипела на родном наречии:
— Что, Забавка, несладко тебе пришлось? Погоди, это только начало. Ты и знать не будешь, кто к тебе подходит. И что с тобой сделают.
— А что с тобой-то сделали, Красава? — вырвалось вдруг у Забавы.
В сердцах вырвалось, зло.
Сестра в ответ скуксилась, посмотрела уже по-другому. Но головы не опустила. Простонала уже с тоской:
— Вот и все, Забавка. Кончилось все для меня. И жизни-то не порадовалась… а ведь я красивее тебя…
И Забава, поддавшись внезапному порыву, согласилась:
— Красивее, Красава.
Сестра опустила голову на покрывало, пожаловалась:
— Ничего не чую — ни рук, ни ног.
Может, оно и к лучшему, подумала Забава. Хоть от боли не будет мучиться. Столько времени пролежала в снегу… наверно, все себе отморозила.
Забава закашлялась, отворачиваясь в сторону. Потом, когда кашель стих, присмотрелась к Красаве.
Та лежала с закрытыми глазами, прижавшись одной щекой к покрывалу. Из каменки, где разгорались дрова, долетали всполохи света — и видно было, что на лице у сестры сейчас играет румянец. Нехороший, яркий.
Наверно, не следовало этого делать, но Забава потянулась и коснулась ее лба. Ощутила жар. Отдернула руку, пробормотала:
— Скоро баня протопиться. Согреешься. Еды принесут, питья…
— Все жалеешь, жалостливая? — не открывая глаз, чужим голосом отозвалась Красава. — Поздно мне еду-то…
Забава молча развязала свой платок, затянутый узлом на шее. Принялась сметать с Красавы быстро таявший снег, где ладонью, а где платком.
Потом, стащив с плеч свой плащ, укрыла ее.
И сама не понимала, зачем это делает. Жалости большой не чувствовала…
Но иначе получилось бы не по-людски. А кроме того, было у Забавы ощущенье, что она с сестрой вроде как прощается.
— Жить хочу, — вдруг прошептала Красава. — Вон как все повернулось. А тебе, колоде дубовой, ничего не делается. Самого ярла приворожила, хозяйкой в его дому стала. А я? Пластом здесь лежу, к смерти готовлюсь. Несправедливо это…
— Может, еще поживешь, Красава, — тихо сказала Забава. — Жива ведь до сих пор? Если матушка Мокошь будет милостива, и дальше будешь жить. Ты хоть поняла, что на тебе чары были? Колдовство чужое? Что не сама ты все это сотворила?
— Не чары, — неровно пробормотала Красава, открыв глаза — и посмотрев с затуманенной ненавистью. — Просто повезло мне. Зато хоть недолго, да пожила, как хотела. А теперь что? Все. Мелькнуло и ушло. Кто в меня попал-то? Как я его не заметила? Тварь ты подлая, Забавка… не будь тебя, Харальд со мной остался бы. В подарок ему меня везли, не тебя. Уходи. Видеть тебя не могу. Рожу твою жалостливую.
Последние слова сестра выкрикнула с такой силой, что древко копья, торчавшего из ее спины, дрогнуло.
Как тут что-то узнаешь, подумала Забава. Даже умирая, Красава ей Харальда не простит…
И тут, обрывая ее мысли, мужской голос со двора рявкнул:
— Сванхильд. Выходи, уже темнеет. Быстро.
Забава поднялась с колен, чувствуя боль в ногах — и облегчение. Дальше оставаться тут не было смысла. Не тот она человек, чтобы Красава ей хоть что-то сказала…