И Неждана не стала отвечать. Хоть от ужаса и потряхивало. За непокорность нартвеги по головке не погладят…
Но старый мужик не стал долго расспрашивать. Быстро велел воинам, что с ним пришли и стояли за дверью, отвести Неждану в одну из опочивален, запереть там до возвращения ярла. И ушел.
Посидев в темной опочивальне, Неждана приняла решение. Неизвестно, кто захотел сгубить Забаву Твердятишну, только она ему не помощник.
А стало быть, надо придумать, что врать ярлу.
И к тому мгновенью, когда дверь распахнулась, Неждана уже все придумала.
Харальд молча вошел в опочивальню, где заперли рабыню. Поставил принесенный с собой светильник на сундук, прикрыл дверь. Посмотрел на девку, стоявшую в углу напротив входа.
И приказал:
— Рассказывай, что сегодня случилось с моей женой.
А секиру-то в руке держит, не выпускает, мелькнуло в уме у Нежданы.
— Вчера ночью у хозяйки болел живот, — гладко, уверенно сказала она на нартвежском. — А днем она разболелась так, что даже кричать начала. Вот и кинулась к двери, чтобы стражников позвать. И послать их за кем-нибудь из нартвежских баб. Сама пошла, потому что меня стражники не послушались бы. Только тут хозяйку скрутило так, что у нее сил не осталось. Вот она и кинулась на кровать, чтобы на пол не упасть от боли. Не знаю, что подумали твои воины — только они зачем-то к ней подошли. Хозяйка на вашем языке говорит не очень хорошо, а от боли у нее слова мешались… может, мужики что-то не так поняли. Потом тут твой брат прибежал, видно, крики услышал. И начал хозяйку в нехорошем обвинять. Она со страху взялась за топор… и едва смогла от них сбежать.
Закончив, Неждана уставилась на ярла честными глазами, изобразив на лице послушание.
Рабыня врала. Харальд это видел. Но смотрела при этом, выпучив глаза, с честным лицом.
— Я и без тебя знаю, что произошло в моей опочивальне, — отрывисто сказал он. — То, о чем ты умолчала, расскажут мои люди. Но я хочу узнать, почему ты лжешь. Соврешь опять, убью. Хватит с меня изворотливых рабынь, приносящих в мой дом беду. Ты поняла? Или правда — или смерть. Моим людям все равно, сколько тел выносить завтра утром отсюда, два или одно.
Девка сглотнула, поникла под его взглядом. Выдавила:
— Заба… Сванхильд была добра ко мне. Я о ней ни одного плохого слова не скажу. Даже если ты резать будешь…
— Если я буду резать, то скажешь, — холодно сказал Харальд. — У меня и мужики разговаривают. Значит, Сванхильд была добра? Ну-ну.
— Ярл, — Рабыня отступила на шаг, словно готовилась к чему-то. — Не верь никому. Хозяйку опоили. Ты же сам этого ждал, раз приказал не брать питье из чужих рук. Но враги у тебя сильные, они как-то сумели…
Защитница нашлась, зло подумал Харальд.
А Сванхильд, похоже, не послушалась его приказа — и сказала рабыне свое прежнее имя, привезенное из родных краев. Те звуки, что девка выдавила в самом начале, подозрительно его напоминали.
Но сейчас ему было не до этого.
— Моей жене ты больше прислуживать не будешь, — резко бросил Харальд. — Но даже рабская верность заслуживает награды. Поэтому я оставлю тебя в крепости. Однако если ты подойдешь к Сванхильд, или крикнешь ей хоть слово издалека — никто в Йорингарде тебя больше не увидит. Никогда. Ты исчезнешь, словно тебя и не было. И помни, свою жизнь ты купила молчанием. Храни его, если хочешь пережить эту зиму.
Он развернулся и вышел, оставив светильник на сундуке.
Теперь следовало поговорить с Кресив. Если, конечно, та еще жива.
Вьюга, пока Харальд был на хозяйской половине, начала стихать. Вместо снежных вихрей по двору теперь размашисто гуляла поземка. Проходилась со свистом по нанесенным сугробам, сметала с вершин снежную порошу…
Дверь бани, куда затащили Кресив, завалили на совесть. Створку подпирали косо поставленные бревна, поверх которых для надежности накидали еще несколько стволов.
Харальд прислонил секиру к стене бани и принялся расчищать завал. Расшвыривал бревна со злостью, не глядя, не обращая внимания, куда укатываются. Вымещая на них ту ярость, которую не мог позволить себе выместить на людях.
Порог бани он переступил, прикидывая, что сказать темноволосой, чтобы вытянуть из нее хоть часть правды. Благо та теперь умела говорить по-нартвежски.
Две рабыни, присматривавшие за Кресив, стояли в предбаннике — видимо, выбежали на шум, оставив дверь парной открытой. Харальд наградил их недобрым взглядом, приказал:
— Стойте здесь.
И, задвинув засов на входной двери, вошел в парную.
Тут было тепло. В каменке светились багровыми огнями угли, на лавке горел зажженный светильник. Посреди парной, укрытая плащом, прямо на полу лежала женщина.
И торчало вверх древко дротика, вонзившегося ей в спину.
Харальд, оставив секиру возле лавки, сдернул с бабы плащ. Присел возле нее, ухватил двумя руками древко над широким железным обручем, без натуги переломил.
Дротик все равно не вернется к своему хозяину — все, что касалось тела ведьмы, уйдет вместе с ней. А древко, если перевернуть Кресив, упрется в стену…
Женщина на полу не издала даже звука, когда дротик в ране дернулся. Вместо этого она вскинула голову, посмотрела на него. Словно спала, а он пришел и разбудил.
Харальд перекатил Кресив на бок.
С середины груди одежда на бабе была распорота. Прореха уходила вниз, к левому боку, на котором темноволосая лежала.
Харальд ощутил, как дрогнули его губы — не ухмылка, но намек на нее. Опять Сванхильд? Помнится, на стене опочивальни, где висело оружие, не хватало одного кинжала…
Края разрезанной ткани были окровавлены.
Кресив посмотрела на него снизу вверх живым, почти довольным взглядом. Словно и не торчал в спине дротик, не было раны на груди. Даже заговорила первая, на чистейшем нартвежском:
— Долго добирался, Харальд. Смотри, в следующий раз опоздаешь.
И зыбкое спокойствие, обретенное им, пока он раскидывал бревна, вмиг улетучилось. Харальд пригнулся, коснулся одним коленом пола. Выдохнул хрипло:
— Ты не Кресив, верно? Кто ты?
Женщина засмеялась — но смех оборвался судорожным вздохом, словно ей не хватало воздуха. Прошептала, раздвигая губы в кривой улыбке:
— Это тело скоро замолчит. Я вытянула из него все силы, чтобы дождаться тебя. Смирись, Харальд. Люди не зря нам поклоняются. Мы хозяева не только Асгарда, мы хозяева и этого мира. Даже если ты запрешься со своей рабыней в опочивальне — все равно не убережешь ее. И мы с ней позабавимся… а потом сделаем так, что ты поднимешься в небо. Ты взлетишь, потому что мы этого хотим. Теперь я уйду. Спрашивай это тело, о чем хочешь. Мы не боимся. Я даже оставлю этой дуре возможность говорить…
И почти тут же темноволосая застонала — тихо, бессильно. Пробормотала на все том же нартвежском:
— Ярл Харальд… одного тебя… себя берегла… для тебя…
— Что с тобой случилось у Свенельда? — быстро спросил он, даже не надеясь на ответ.
И напрягся, когда Кресив все-таки выдавила:
— Мужик… красивый. Пришел, дал ожерелье. И было… было все хорошо. Так хорошо… об одном жалею — что твою потаскуху… лишь один поимел.
Мир перед глазами Харальда стремительно начало заливать багровым сиянием. Рука дернулась, приподнимаясь…
Но он удержался. Спросил, тяжело выдохнув:
— Что за мужик дал тебе ожерелье? Имя? Как он выглядел?
— Рыжий, — простонала Кресив.
И вдруг, содрогнувшись всем телом, начала заваливаться на спину. Обломанный дротик уперся в пол, темноволосая косо повисла в воздухе. Голова, запрокинувшись назад, мелко затряслась.
Харальд не двинулся. Хоть и подумал мимолетно — жаль, что не успел расспросить ее о человеке, которого она видела в лесу над трупом, возле дома Свенельда. Впрочем, словам Кресив особо доверять не стоит. Они могли быть выдумкой того существа, которое разговаривало с ним только что…
Харальд встал. Темноволосая была еще жива — по телу пробегали последние судороги.
Он вдруг вспомнил, что однажды, после порки, уже посчитал ее мертвой. И, шагнув в сторону, подхватил секиру. Примерился. Низко, наискосок, без широкого замаха, чтобы не задеть потолок, замахнулся.
Чтобы уж наверняка. Чтобы больше не воскресала.
Под лезвием хрустнуло и чавкнуло. Запрокинутая голова Кресив отлетела в угол.
Кое-что теперь известно, подумал Харальд, выходя в предбанник. Непонятно откуда взявшийся рыжий мужик дал Кресив ожерелье. И она, учитывая ее нрав, тут же его напялила. А потом стала другой, даже выучила одним махом нартвежский…
Одна из рабынь, испуганно забившихся в угол предбанника, сдавленно всхлипнула. Харальд, подойдя к двери, одарил их недобрым взглядом. Приказал:
— Ступайте в парную. Внимательно посмотрите на то, что бывает с бабами, которые несут всякую чушь в моем доме. Услышу, что болтаете глупости — тоже останетесь без головы. Где бы вы ни были. Посидите здесь до утра. Понюхаете, как пахнет смерть. Чтобы накрепко все запомнить.
Он вышел, размышляя о том, что вообще-то рабынь тоже следовало убить. Не только потому, что они какое-то время провели с Кресив — но и потому, что слышали ее слова о том, что ему угрожают хозяева Асгарда. Если они проболтаются об этом…
Но убивать баб без причины не хотелось.
Харальд поморщился, снова прислоняя секиру к стенке бани. Доброта Сванхильд, похоже, заразна.
Завтра утром надо будет оттащить труп Кресив подальше от Йорингарда и сжечь, решил он. Саму баню тоже спалить. И отстроить новую на другом месте. А рабынь завтра же отправить во Фрогсгард и продать на торжище. Неважно, за какую цену. Убивать их не за что, но и оставлять опасно. Люди, побывавшие рядом с переродившейся Кресив, делали то, хотела она…
А она хотела погубить Сванхильд.
Раскатившиеся бревна успела замести поземка. Харальд отыскал их в темноте, пройдясь по снегу нарочито коротким шагом и попинывая сугробы. Снова завалил дверь. Потом зашагал по темной крепости, думая о том, что сегодня должны были вернуться люди, посланные во Фрогсгард — узнать о человеке, которого якобы видела темноволосая. Того самого, от следа которого пахло рыбой.