В Асгарде, если верить все тем же скальдам, было лишь одно ожерелье, считавшееся волшебным. Брисингамен, ожерелье Фрейи.
Вот только что в нем было волшебного, ни один из скальдов не говорил. Болтали, что благодаря ему Фрейя становится прекрасней всех — но дочь Нъерда и так считалась первой красавицей Асгарда.
Надо исходить из того, что известно, подумал Харальд. Устами Кресив с ним разговаривал кто-то из богов Асгарда. Значит, ожерелье могло вселять в человека кого-то еще. Скорей всего, в бане с ним беседовала сама хозяйка ожерелья, Фрейя.
И то, что темноволосая вдруг начала дурманить головы людям, это подтверждало. Фрейя владела сейдом, древней магией богов. Дочь Нъерда могла заставить простых людей делать что угодно.
Но не сидя в Асгарде, судя по всему. Раз уж ей пришлось использовать тело Кресив…
Сванхильд тихо сопела, уткнувшись носом ему в грудь, и Харальд кожей ощущал ее слабые выдохи. Девчонка понемногу проваливалась в сон, измученный, обессиленный.
Харальд тем временем размышлял.
Все, что случилось, было подло… но как-то слишком мелко для богов. Это Кресив ненавидела Сванхильд по-бабски, глупо и зло. А для богов Сванхильд просто была помехой. Потому что с ней берсерк становился человеком. Потому что девчонка умела гасить серебряное сияние пробуждающегося дракона…
Что-то тут не складывается, хмуро подумал Харальд. Все, что нужно для богов — это устранить девчонку. И вчера у них был шанс. Когда Сванхильд на короткое мгновенье поддалась чарам Кресив, скинув платье…
Он поморщился, отгоняя это виденье — как его одурманенная жена стаскивает с себя платье перед распаленными мужиками, жадно глазеющими на нее. Во рту появился горьковатый привкус.
Харальд притиснул к себе девчонку посильней, успокаиваясь. Прислушался к ее дыханью, теперь мягкому, сонному. Все кончилось, она жива. Ее никто не тронул…
Но только потому, что она взялась за секиру, стрельнула у него в уме насмешливая мысль. Надо быть с девчонкой поосторожнее — иначе в следующий раз она вырвет оружие у него из рук и сама поведет его воинов в битву.
Губы Харальда дрогнули, складываясь в ухмылку.
Потом он снова начал размышлять.
Если бы Кресив, вместо того, чтобы приказывать стражникам позабавиться со Сванхильд, велела им ее прирезать, пока та была одурманена — сейчас все было бы кончено.
Девчонки нет, богам осталось бы только выждать какое-то время и подослать к нему бабу. До сих пор зелье всегда подсовывали вместе с женщиной. Сначала Эйлин, потом рабыня с пузырьком, привезенная германским купцом…
Похоже, чтобы стать драконом и подняться в небо, нужно не только выпить пойло, но и залезть потом на бабу.
Харальд вдруг припомнил свое отражение в глазах Сванхильд — которое разглядел в лодке, покачивавшейся на волнах возле Хааленсваге. Морду зверя, горевшую тогда темным огнем на его лице.
Темным, а не серебряным.
То, что в нем живет. Продолжение родителя, непонятная тварь…
Получается, подумал он хмуро, что наследие родителя и дар Одина сливаются до конца вместе только от зелья — и чтобы была еще баба. Это надо учесть. Если поднесут какую-то дрянь, потом никаких баб.
Но все равно непонятно, почему Сванхильд вчера просто не убили. Хотели, чтобы он сделал это сам, своими руками? Но боги не так глупы, чтобы полностью положиться только на его ярость. К тому же они знают, что он не человек. И во многом поступает не как обычный мужчина.
Так зачем Фрейя позволила Кресив измываться над девчонкой, вместо того, чтобы просто убить ее?
Харальд уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.
ГЛАВА 7. Передышка после вьюги
Многое хотелось спросить Забаве — и о том, что теперь будет со стражниками, без вины виноватыми, потому что их околдовала Красава. И о том, что рассказала Харальду Неждана. Ведь не мог он не спросить у той, кого приставил к жене, что же случилось в опочивальне…
А еще хотелось узнать имя человека, попавшего копьем в Красаву. Если бы не он, может, ее сейчас уже не было в живых.
Или жила бы — но так, что лучше б умерла. Случись все то, что задумала сестра, как потом смотреть Харальду в глаза?
Муж тем временем, отнеся миску на сундук, вернулся, лег рядом. И Забаве почему-то снова, уж в который раз, мгновенно вспомнилось все то, что случилось. Лица распаленных, одурманенных Красавой стражников. Руки, что к ней тянулись. То, как очнулась перед мужиками без платья, в одной нижней рубахе…
Но Харальд ее обнял, притиснул к себе — и закинул руку вверх, запустив пальцы в волосы. Ладонь его легла на затылок, неподвижная, каменно-уверенная, отгоняя страшные мысли. Воспоминания о случившемся как-то поблекли, отодвинулись.
Забава вдруг осознала, что Харальд и прошлой ночью не спал, и днем был в отъезде, и только сейчас, посреди ночи, вернулся…
Слова не скажу, решила она. Пусть хоть немного, да поспит.
За спиной у нее была стенка опочивальни, перед лицом — широкая грудь Харальда, мерно, глубоко дышавшего. Спокойно теперь было, нестрашно и дремотно. Даже боль в ногах отступила, кашель стих…
И Забава потихоньку провалилась в сон.
А когда проснулась, Харальда рядом не оказалось. В углу опочивальни, на одном длинном сундуке, сидели Гудню с Тюрой. Шили что-то — молча, быстро.
— Доброе утро, — пробормотала Забава.
Жены братьев, одновременно вскинув головы от шитья, улыбнулись ей. Тюра ласково, Гудню уверенно. Ни одна не отвела взгляд, как это было вчера. Ответили дружно:
— Доброго тебе дня…
Словно от того, что Харальд провел в этой опочивальне половину ночи, что-то изменилось, со стеснением подумала Забава. Потом уронила:
— В баню бы сходить.
— Да куда тебе в баню? — всполошилась Тюра, вставая с сундука. — Ноги обморожены. Кашель такой, что страшно становится. Тебе в тепле лежать надо — а не выходить на холод. Да еще мыться, а потом обратно идти по морозу.
Забава, сев на постели, ухватилась за одну из прядей, упавших на глаза. Тут же сморщилась. Волосы были жесткие, заскорузлые. Вроде как и не ее.
— Смыть все с себя хочу, — негромко ответила она. — Водой окатиться. Пожалуйста…
Жены братьев переглянулись. Гудню, тоже вставшая с сундука, заявила:
— С другой стороны, жена должна тешить взоры мужа — и лицом, и телом. Всегда. Но сначала надо поесть, чтобы силы появились. Подожди, сначала сбегаю на кухню, принесу тебе горячего. А затем и…
— Не надо, — Забава качнула головой. — Харальд велел брать еду и питье только из его рук.
Договорив, она сразу же смутилась. Получается, вроде как недоверие высказывает. Хотя еще вчера все брала.
— Ярл знает, что делает, — убежденно высказалась Гудню. — У того, кто не знает поражений, всегда много врагов. А рабам, что готовят еду, особого доверия нет. Особенно сейчас, после всего. Сделаем так — дождемся ярла, ты поешь, и тогда уж мы отведем тебя в баню.
Рассвет Харальд проспал — и к дверям овчарни подошел с запозданием, когда солнце уже успело подняться над крепостной стеной.
Рядом прыгала по снежному насту пара черных псов.
День выдался ясный, безветренный, с редкими облаками, плывшими по блекло-голубому небу. Ночная поземка вылизала вершины сугробов до блеска — и они сияли на солнце, пуская радужные искры.
Народа во дворе оказалось как-то неожиданно много. Люди стояли группками тут и там, вроде бы не глядя в сторону ярла…
Но искоса следя за тем, куда он идет.
Войско хочет увидеть, что произойдет сегодня, подумал Харальд. Все знают, что он вернулся ночью. Что сразу же сходил в свою опочивальню, потом поговорил с теми, кто сидит в овчарне…
Дверь строения оказалась открыта. Стража, приставленная охранять Свальда, Убби и прочих, уже высыпала наружу.
— Пусть выходят все, — распорядился Харальд, остановившись в нескольких шагах от двери.
И когда Свальд с Убби подошли к нему, коротко бросил:
— За мной.
Он дошагал до бани, где все еще лежало тело Кресив. Посмотрел на воинов, просидевших всю ночь в овчарне вместе с хирдманами, а сейчас гурьбой шедших следом. Кивнул на бревна, приказал:
— Убирайте.
Люди кинулись разбирать завал. Харальд посмотрел на Убби, сказал бесстрастно:
— Войдем вместе. Если ты не доверяешь мне, то и я не доверяю тебе. Вдруг срежешь тряпку не с той бабы?
Он шикнул на псов, чтобы они остались на месте, протянул Убби свой кинжал — и первым вошел в баню. Последним в нее заскочил Свальд.
Перепуганные рабыни сидели в предбаннике, таращились заплаканно из угла.
Харальд, встав у каменки, молча смотрел, как Убби, задрав подол на обезглавленном теле, отрезает лоскут — от исподнего, с нижней рубахи у пояса.
Боится, что я успел перелапать на рабыне всю одежду, мелькнуло у Харальда. Он нахмурился, велел:
— Отрежь еще один кусок. Но чтобы с кровью.
Убби перевернул тело, резанул вокруг дротика, впившегося в тело. Отодрал присохший к телу лоскут нижней рубахи, покрытый сгустками…
И, отводя взгляд, набычившись, потопал к выходу. Следом выскользнул Свальд, кинув на брата быстрый взгляд.
Харальд, выйдя, крикнул воинам, дожидавшимся снаружи:
— Заваливайте обратно.
И первым зашагал к главному дому. Псы молча пристроились с двух сторон.
Помнят, кто им приносил куски мяса с костями, хмуро подумал Харальд.
Сзади, проламывая наст, его догнал Свальд. Выдохнул:
— А меня твои кобели послушаются?
— Если неуверен, что же просил у меня пса? — проворчал Харальд.
— Приказать им искать можешь и ты, — с непрошибаемой уверенностью объявил Свальд. — Главное, что на хозяйскую половину следом за псами войду я.
Затем он оглянулся на Убби, легко и громко добавил:
— И ты, Убби.
У входа на хозяйскую половину уже собралась толпа. Люди стояли шагах в двадцати от входа, смотрели, тихо переговариваясь…
Слухи расходятся быстро, подумал Харальд. Скорее всего, воины, стоявшие на страже в овчарне, уже успели рассказать другим все то, что слышали ночью. И теперь всем интересно, что же будет дальше.