Все равно рубцы на спине увидит, мелькнуло у нее. Лучше сразу сказать. Может, этот ярл тут же и передумает. Все лучше, чем на что-то надеяться.
— За то, что таких, как ты, не больно любила, — добавила Неждана.
И улыбнулась, хмелея от собственной наглости.
А в уме билось — пусть даже побьет за такое нахальство. Она стерпит, не впервой. Главное, раззадорить его. И понести.
Нартвег скривился, хрипло выдохнул. Но сказал медленно, негромко:
— Харальд не хочет, чтобы ты к его жене приближалась. Поэтому поживешь пока в рабском доме. А дальше видно будет. Как стемнеет — на двор не выходи.
Нынче по ночам стража и так никого не выпускает, припомнила Неждана. Но промолчала.
— Когда надо будет, я сам за тобой приду, — бросил Свальд.
И встал. Заявил, глядя на нее сверху вниз:
— Вот сегодня перед закатом и зайду. Жди.
Он ушел, а Неждана пару мгновений сидела неподвижно.
Неужто прямо здесь с ней этим делом заниматься будет? Да вряд ли. Все-таки ярл, не из простых. Или к себе поведет, или в женский дом — там, по слухам, полно пустых опочивален.
Она вскочила. Зимний день короток…
А ей хотелось быть такой, какой она еще никогда не была.
Красивой.
Спасибо Забаве Твердятишне — новой одежды теперь у нее вдоволь. Надо бы только помыться. Да волосы гребнем начесать, чтобы блестели.
Неждана собрала узелок и побежала в баню. Ту самую, которую нартвеги обходили стороной.
Но ее как раз сейчас сжигали. Стояли вокруг угрюмые мужики в плащах поверх кольчуг, с топорами и баграми — видно, присматривали, чтобы огонь дальше не пошел. Сруб полыхал, пуская в небо широкий столб дыма…
И Неждана, крадучись, убежала к другой бане.
Только там крутились рабыни — и ее даже не пустили, сказав, что велено все вымыть да натопить для жены ярла.
Как же быть-то, подумала Неждана, стоя возле закрытой двери и прижимая к себе узелок с чистой одеждой. В первый раз ведь согласилась на это дело не потому, что рабыня. Не потому, что деваться некуда и хозяйскую волю надо исполнять. Не потому, что есть глупая надежда, что потом будет хоть чуточку легче — как надеялась с сыном Свенельда.
Все зная и понимая, захотела лечь с мужиком. По доброй воле, чтобы понести…
Был только один выход.
Она вздохнула, а потом побежала к коровнику. Быстро, пока никто не видит, схватила пару ведер из тех, что были там приготовлены для вечерней дойки. Узелок с одеждой взяла под мышку, вернулась к рабскому дому тоже бегом. У стены зачерпнула снега из чистого сугроба…
А потом забилась с ведрами в самый дальний угол рабского дома. Там, впрочем, никого не было — всех, у кого нет постоянной работы, погнали чистить и скрести хозяйскую половину. И баню, как выяснилось.
Неждана скинула с себя одежду, встала на нее голышом. Загребла пригоршнями снег и принялась натирать кожу. Тихо ахала, жмурясь и дрожа.
Чтобы до скрипа. Чтобы ни запаха пота, ничего…
И волосы снегом обтерла. А потом торопливо принялась растираться одной из чистых рубах. Надо было еще успеть вернуть ведра, пока их не хватились.
Девчонка, увидев свои ноги, испуганно глянула на него — и сжалась.
— Так и должно быть, — объявил Харальд со спокойствием, которого на деле не чувствовал.
Подумал быстро — она меняется. И учитывая все, причина этого он сам. Какой она станет? Как далеко это зайдет?
Что, если Сванхильд тоже когда-нибудь начнет рвать людей, как он когда-то? Его это не пугало. Пара-тройка рабов в год — о чем тут вообще говорить?
Но вот для нее, с ее-то страстью всех жалеть…
Плохо, что никто из сыновей Мирового Змея не задерживался на земле так долго, как он. И Ермунгард может не знать, что твориться со Сванхильд.
Харальд спокойно улыбнулся. Приказал, снова усаживаясь на край кровати:
— Ешь. Теперь все будет хорошо.
Уж в который раз ей это обещаю, скользнула у него мысль.
Он быстро поел, старательно изображая, что голоден и думает только о еде. Заставил Сванхильд, почему-то прятавшую от него глаза, съесть несколько кусков. И ушел, объявив, что сходит за чистой одеждой для себя и для нее. В опочивальню тут же заскочила поджидавшая за дверью Гудню…
Столб дыма от горевшей бани поднимался над крепостью. Харальд, шагая к главному дому, покосился на него. Нахмурился.
Что-то от него ускользало. Что-то не складывалось во всем происходящем…
Он дошел до своей опочивальни и обнаружил, что сундуки с одеждой уже перенесли в покой напротив. Рабыня, под надзором стражника спешно домывавшая там полы, при его появлении метнулась в угол и замерла, боясь шевельнуться. Харальд, не обращая на нее внимания, открыл свой сундук. Набрал одежду для себя, добавил еще пару штанов для Сванхильд.
Затем перешел к ее сундуку. Присел перед ним, разворошил стопки тряпья, отыскал нижнюю рубаху не из шелка, а из красного полотна. Красного, как кровь…
Он вдруг замер, глядя на рубаху в руке. Кровь.
Сванхильд — женщина. Пусть ей всего девятнадцать — но все же баба. Когда у нее было то, что раз в месяц бывает у всех баб?
Прежде, до свадьбы, случалось, что он не трогал ее по нескольку дней. Из-за походов, из-за драк… потом из-за того, что она обгорела на пожаре. И Сванхильд могла пройти через то, что привычно всем бабам, в эти дни. Но теперь-то, теперь…
Они спят в одной кровати больше месяца. Лишь раз он не трогал ее сразу две ночи подряд — из-за того, что бегал по крепости.
Но приходил днем. Виделся. А запаха крови — не чуял.
Но в прежние дни, когда с ней что-то случалось, от нее попахивало кровью. Из-за раны, из-за треснувших волдырей на пояснице, которые пускали сукровицу…
У меня не может быть детей, с неверием и какой-то странной тяжестью на сердце подумал Харальд. Не может.
Все бабы жили с ним по нескольку месяцев. И поскольку прежде зимовья были спокойные, все шло как положено — каждую ночь. За исключением тех дней, когда от баб пахло кровью…
Он выпрямился. Уставился невидящими глазами в стену.
Если Сванхильд беременна, то это объясняет, почему она видела все серым, а людей красными. Почему устояла перед колдовством Кресив. Почему так быстро зажили обмороженные ноги, прошел кашель.
Почему она не слегла с лихорадкой после того, как бегала голышом в метель, наконец.
Его кровь — в ней.
Девчонка беременна. И от него, поэтому меняется.
Сказать ей? А если все сказанное на земле слышат боги в Асгарде? Кресив, по словам Сванхильд, удивилась, когда девчонку не взяло колдовство. Выходит, даже боги знают не все — во всяком случае, пока…
Или, возможно, они не знают того, о чем люди не говорят? Тогда надо молчать. Хотя через два-три месяца все и так всем будет ясно.
Может, даже через четыре, поправился Харальд. Сванхильд — заморыш, живот у нее округлится не сразу.
Он вернулся в женский дом. Шел, чувствуя себя как-то странно. Словно то ли перепил, то ли по голове получил.
Он станет отцом. Со временем по крепости пробежит его подрастающий детеныш. Неважно, будет тут он сам или нет.
Вот только как бы боги не заинтересовались его щенком…
Сванхильд уже успела одеться — и шла к двери, закутанная так, что торчал только нос. Харальд молча сунул ей в руки принесенную одежду, вскинул ее на плечо. Одной рукой прихватил ноги под складками мехов…
И вынес, пригибаясь в дверях.
Что-то не то со мной, с ужасом думала Забава.
Уж не набралась ли она чего колдовского от Красавы? Ту ведь тоже вон как высекли, а она быстренько оправилась.
И, задумавшись над всем этим, она даже не воспротивилась, когда Харальд взвалил ее на плечо и понес. Не стала отнекиваться — мол, сама дойду.
Даже мысль нехорошая проскочила — если пойду, то покажу всем, что уже сама хожу, не кашляю. А люди ведь всякое подумать могут…
Баня встретила их жаром, запахом дыма и запаренной хвои. Рабыня, подкидывавшая поленья в каменку, выскочила из парной, едва услышала, как кто-то вошел. Харальд поставил Забаву на пол, задвинул за рабыней засов на двери.
А потом быстро разделся. Подошел к ней, голый, с косицами, разметавшимися по плечам — и замер рядом. Смотрел как-то странно, пристально, словно в первый раз видел. Лицо тонуло в полумраке, который разгонял светильник на полке, только глаза сияли — холодным серебряным светом.
И Забава под этим взглядом смутилась. Вспомнила вдруг, что на ней опять штаны…
— Помочь? — выдохнул Харальд.
— Я сама, — торопливо сказала Забава.
И, отвернувшись от него, быстренько все скинула. Повернулась к Харальду, прикрываясь зачем-то рукой. Хотя чего прикрываться? Он ее какой только не видел.
Надо сказать о том, что и к ней прилипло чужое колдовство, мелькнуло вдруг у Забавы. Харальд должен знать, что она для него может быть опасна. Сам-то он не додумается… известное дело, у мужиков, когда они на бабу смотрят, мысли только об одном.
Вот полюблюсь с ним последний раз — и скажу, твердо решила она.
Потом шагнула вперед, едва не наткнувшись на Харальда. Он посторонился, давая дорогу. Двинул головой, взглядом и подбородком указывая на дверь парной.
Забава пошла к ней. На ходу ощутила, как Харальд ее коснулся. Жесткая ладонь скользнула по ягодицам, по спине…
А едва переступила порог и очутилась в жарком, пахнущем дымком и хвоей полумраке, как Харальд вдруг развернул ее и притиснул к бревенчатой стенке возле двери. Телом притиснул, даже не руками. Выдохнул тяжело, глядя ей в лицо.
— Дверь бы закрыть, — тихо сказала Забава.
Харальд потянулся в сторону, не отводя от нее взгляда. И копье его, уже налившееся, уже вжавшееся Забаве в низ живота, от этого движения жестко скользнуло по коже.
Дверь хлопнула, закрываясь.
Когда он закрыл дверь, Сванхильд вдруг вскинула руки. Уперлась ладонями ему в грудь, объявила:
— Не так. И не тут. Я сама хочу…
Да я тут и не собирался, подумал Харальд. Так уж, прижал от нетерпения.
И чего это она хочет сама, интересно?