— И тогда их следует наказать, — наставительно добавила Гудню. — Не самой, конечно. В крепости полно мужчин. Кроме того, твой муж ярл. Даже если ты останешься в Йорингарде одна, без него, у тебя всегда будет стража, которой это можно поручить…
Забава медленно, с трудом, кивнула. Шея вроде как и не гнулась. Подумала — они даже и не злые…
Но только к ней самой. И лишь потому, что она жена ярла.
С волками жить, по-волчьи выть, говорила бабушка Маленя.
— Я подожду на улице, — выдавила Забава. Губы двигались с трудом. — Тут жарко.
— Да-да, — торопливо согласилась Тюра. — У нас натоплено, а ты в плаще. Иди, мы сейчас тоже выйдем.
К Красаве Забава зашла лишь поздно вечером, когда стемнело.
Гудню и Тюра, поводив ее по сыродельне, потащили осматривать кладовую с мехами. И велели отобрать для себя несколько штук из связок, висевших на длинных жердях. Чтобы сшить, как ей сказали, плащи и шапки на зиму. Женские, из пышных мехов.
Забава, не глядя, ткнула в одну связку, но Гудню решительно качнула головой.
— Это не пойдет. Жена ярла должна носить лучшие меха из его кладовой. Хватит ходить в плащах из медвежьей шкуры — они хороши только для мужчин. Месяца через полтора наступит йоль, праздник длинных ночей. И если в Йорингард явятся гости из округи, они должны видеть, что свою жену ярл Харальд одевает достойно. Вон там — серебристый песец. А в том углу висит соболь.
— Можно еще сшить плащ из шкур белька, — вмешалась Тюра. — Для дней, когда уже не будет морозов, перед самой весной. И плащ на чернобурых лисах.
Гудню одобрительно кивнула, и они вдвоем принялись рассматривать связки, переворачивая шкуры и разглядывая мездру.
Забава, стоя рядом, ждала. Думала со страхом — выходит, от меня ждут, что я буду наказывать рабов. А давно ли сама была рабыней…
Она едва дождалась, пока Гудню и Тюра, отобрав охапки связок, подвесят их на жердину у входа — чтобы прийти за ними с утра, вместе с женщинами, что жили в женском доме, и теперь каждый день шили, заполняя сундуки не только в опочивальне Харальда, но и в соседней, стоявшей пустой. Попрощалась с невестками, когда те начали запирать дверь на замок. Развернулась и пошла к рабскому дому.
Даже не оглядываясь, знала, что невестки сейчас смотрят ей вслед.
Красава сидела на нарах. Какая-то заморенная рабыня, опустившись рядом на колени, растирала ей ноги. Увидев Забаву, посмотрела на нее измученным взглядом, не вставая.
Красава махнула рукой, прошипела:
— Пошла отсюда. Не видишь, ко мне сестра пришла.
Рабыня вскочила, тут же отступила, скрывшись в тени между нарами. Забава проводила ее взглядом. Странно — прежде, когда она приходила к Красаве, такого, чтобы за ней вот так ухаживали, не было.
И от того, как рабыня посмотрела в ее сторону, стало почему-то стыдно. Словно она стояла рядом с полыньей, в которой кто-то тонул — а руки не подавала.
Сестра тем временем поднялась, отвесила неглубокий поклон. Со стоном выпрямилась.
— Спасибо, Забавушка, что обо мне не забыла. Что проведываешь. И мужа вот упросила, чтоб рабыню мне в услужение дал.
Забава застыла. Все, что слышала сегодня от Гудню с Тюрой, разом вспомнилось. Сердце заколотилось так, словно на горку — да с ведрами забежала…
— Харальд дал тебе рабыню в услужение? — медленно выговорила она.
— Дал, — медовым голосом подтвердила Красава. — Сам пришел, сам же и рабыню привел.
Она вгляделась в лицо Забавы ястребиным взглядом, с острым прищуром.
— А ты, выходит, и не знала? Это ярл решил мне рабыню дать? Без тебя? Не по твоей просьбе?
Забава одно мгновенье смотрела на нее, раздумывая, что сказать.
Если Красава узнает, что она о таком не просила — сразу решит, что Харальд вновь о ней вспомнил.
И будет права, с ужасом поняла Забава. Он и раньше с ней тешился. И теперь сам к ней пришел, рабыню в услужение привел. Чтобы быстрей поправлялась?
Потом, может, и в женский дом Красаву переведет.
А ей придется делить с ней Харальда. Как тем женам конунгов, о которых рассказывала сегодня Гудню. И Тюра.
Правда, Харальд Красаву чуть до смерти не запорол. Но Красава ему это никогда не припомнит, не посмеет.
А самому Харальду так и вовсе — как с гуся вода. Он с бабами и похуже вещи делал. На куски их рвал.
Не хочу, подумала вдруг Забава с безысходным отчаянием.
И ощутила ярость.
Кого бы другого потерпела — раз так принято у небедных людей. Но не Красаву. Не ее. Чтобы та опять потом насмехалась…
А она еще к ней бегала. Заботилась. Жалела.
Но теперь-то что делать? Пойти к Гудню и Тюре, чтобы те сделали все так, как для себя устраивают?
Это уже смертоубийство получается, подумала Забава, слушая, как гулко бьется в груди сердце. Только прежде Харальд сам своих баб убивал — а теперь она за его баб примется…
Прежде хоть было честнее. Зверем был Харальд, и жизнь у его баб была недолгой. А нынче она начнет зверствовать — тишком да молчком, ничего ему не говоря, как Гудню с Тюрой советовали.
Забава стояла ни жива ни мертва. И видела, как на лице Красавы уже проступает понимание. Рот растягивается — улыбчиво, довольно.
Следовало соврать, что да, просила, мол. Умом Забава это понимала.
Но не хотелось ни врать, ни видеть улыбку Красавы.
Она развернулась и двинулась прямо на стражников, стоявших у нее за спиной. Смотрела на них невидяще, глазами, на которые уже навернулись слезы. Мужики торопливо попятились, тоже разворачиваясь и устремляясь к выходу…
Выйдя из рабского дома, Забава зашагала к фьорду.
Самый старший из стражников, идущих за ней, на ходу покачал головой. Время позднее, ярл наверняка уже в своей опочивальне — и ждет там молодую жену. Не туда торопиться Кейлевсдоттир, не туда…
Харальд вошел в опочивальню — и впервые за все это время застал ее пустой.
Видно, невестки Кейлева задержали девчонку, подумал он. А после этого Сванхильд еще и побежала к сестре.
И может, прямо сейчас разбирается с Кресив, довольно решил Харальд, расстегивая пряжку плаща. Ради такого дела можно и подождать.
Он достал точило, пристроился на сундуке с секирой в руках. Та была острой, но лишний раз подправить лезвие никогда не помешает…
Только Сванхильд все не было. И Харальд, пройдясь несколько раз точилом по секире, нахмурился. Вспомнилось вдруг, как Ермунгард хотел сманить Сванхильд в море. То, как сам он по-бабьи сомлел на пожаре. И ведь думал потом, что Одину девчонка тоже мешает. Если уж серебро у него на теле гаснет после ее прикосновения…
Харальд спешно отшвырнул точило, схватил секиру и вылетел из опочивальни, не накинув плаща. Остановился у двери на хозяйскую половину, рявкнул трем стражникам, сторожившим вход:
— Двое из вас — бегом по крепости. Ищите мою жену. Как найдете, сразу же ведите в опочивальню. Я в рабский дом…
Потом он развернулся и молча, тенью побежал к рабскому дому, где держали Кресив.
Рабыни уже укладывались спать. Харальд, влетев, замер у входа, где на полке горел единственный светильник. Вгляделся в темноту между нарами.
Сванхильд тут не было. Кресив спала не так уж далеко от двери, девчонку — или стражников, везде ходивших вместе с ней — он разглядел бы сразу.
Потом он увидел Кресив, уже лежавшую и сейчас вытянувшую темноволосую голову в проход. Смотревшую на него жадно…
Харальд выскочил наружу, хлопнув дверью. Кинул взгляд на смутно белеющий в темноте снег, присел на корточки. Скребнул пальцами перед собой, набрал пригоршню. Поднес к лицу.
Кто-то прошелся тут прямо перед ним. Пахло кожей и железом. Один из его воинов. Если стражники, как они это всегда делали, шли за Сванхильд по пятам, то ее запах сейчас стерт, заглушен…
Мир перед глазами высветило красным — и он разглядел дорожку из глубоко вмятых следов, уходившую к фьорду.
Ермунгард, раскалено сверкнуло в уме у Харальда. Мог опять подослать одну из своих тварей — и заманить Сванхильд вместе с воинами к воде.
Он рванулся к фьорду.
На берег Харальд вылетел с разбега — и в глаза ему тут же бросились люди, замершие у самой воды. Пока он бежал, их закрывали от него корпуса драккаров.
Четыре силуэта. Сванхильд и трое воинов.
Стояли они неподвижно, и мысль о Ермунгарде опять прошлась по сознанию каленым лезвием. Хотя над фьордом вроде бы не было ни белесого тумана, ни слишком густых теней.
Но и в Веллинхеле никто ничего не видел, пока девчонка не дала ему ту пощечину, и он не швырнул меч в краке.
Харальд на ходу развернулся влево, едва не поскользнувшись на камне, покрытом ледяной коркой. Ринулся туда, где у кромки воды — впереди всех воинов, Хель их побери, — стояла Сванхильд.
Стражники опознали подлетевшего человека не столько по фигуре и лицу, сколько по секире с четырехгранным острием. У дальних концов стен, выходивших на берег, сейчас горели костры, так что лезвие и грани острия в навершии поблескивали, ловя отсветы.
Они едва успели посторониться, когда Харальд, налетев, свободной рукой сгреб Сванхильд за талию. Вздернул в воздух, прижав к себе.
И торопливо зашагал назад. Почти побежал — но сдерживал шаг, чтобы не споткнуться.
Мутная в ночи, темно-серая гладь фьорда дышала совсем рядом, толкалась в берег свинцовыми волнами.
Сванхильд охнула, но не смогла даже вцепиться в него — руки оказались прижаты к его телу. Покачнулась, скорчилась у его плеча, замерев.
Потом, подумал Харальд, уже добравшись до прохода между навесами. Все потом. Вот когда уберется подальше от воды — там и поговорит. Расспросит, что это за ночное стояние на берегу. И как получилось, что они туда пришли.
Стражники Сванхильд топали по камням за его спиной, отстав на несколько шагов.
Он остановился, только когда навесы оказались уже в половине полета стрелы. Поставил Сванхильд на землю — та судорожно вздохнула.
Харальд отловил под плащом тонкую руку, стиснул. Спросил, глянув в сторону воинов, успевших подбежать: