— Как случилось, что вы оказались на берегу? В такое время?
— Мы пошли следом за Кейлевсдоттир, как и положено, — объявил один из воинов. — Ты же сам сказал, ярл, что твоей жене позволено ходить по всей крепости. Только за стены выпускать нельзя. Так она туда и не шла. А про время в твоих приказах ничего не было.
— Это я идти, — безрадостным голосом подтвердила стоявшая рядом Сванхильд.
И всхлипнула.
Харальд помолчал, остывая.
Похоже, капкан сработал. И девчонка, вспомнив то, что должна была вспомнить, захотела постоять на берегу. Он, конечно, не этого желал и ждал…
Но как вышло, так и вышло. А всполошился он зря. Хотя тут лучше перебдеть, чем недобдеть. О Ермунгарде забывать не следует. И доверять ему — тоже.
А теперь нужно изменить приказы, отданные страже.
— Отныне, как только солнце начнет закатываться, Кейлевсдоттир должна возвращаться в опочивальню, — громко сказал Харальд. — И к берегу, за навесы, ее больше не пускать. За руки не хватайте, просто преграждайте путь. А Сванхильд Кейлевсдоттир, которая меня сейчас слышит, думаю, поймет, что своим непослушанием она делает плохо только самой себе — и воинам своего мужа…
Он рассчитывал на то, что Сванхильд, со своей вечной жалостливостью, усовестится. И в другой раз не полезет к воде. Сама начнет возвращаться, когда положено.
— Цепь сажай, — дрожащим голосом посоветовала ему вдруг девчонка. — Конец им давай.
И попыталась было выдернуть руку, но он не отпустил. Перед глазами еще гуще плеснуло красным…
Только прохладная ладонь, зажатая в кулаке, успокаивала.
Я с тобой еще поговорю, мысленно пообещал ей Харальд. А может, и на цепь посажу, как сама же и подсказала…
Он проворчал, обращаясь к своим воинам:
— Вы все поняли? С теми, кто выйдет на стражу завтра, я тоже поговорю. А сейчас… тут по крепости бегает пара людей из тех, что должны охранять вход в мой дом. Найдите их, пусть возвращаются назад. Потом идите отдыхать.
Он снова подхватил Сванхильд, вскинул, наполовину завалив на свое плечо. На этот раз она успела освободить руки — и вцепилась в его рубаху. Молча.
Харальд тоже нес ее молча — до тех самых пор, пока за ними не захлопнулась дверь опочивальни. Затем прислонил секиру к одному из сундуков и сбросил Сванхильд на постель. Тут же улегся сверху, не давая встать.
И, приподнявшись на локтях, начал расстегивать на ней пряжку плаща. Потребовал, не глядя ей в лицо:
— Говори, что случилось. Я слушаю.
Она дернулась возмущенно. Но освободиться не смогла — он для ее силенок был тяжеловат. Помолчала, потом всхлипнула. Попыталась вскинуть руку, по локоть прижатую полой плаща.
Харальд молча перевалился на один бок, откинул полу, освобождая руку.
— Харальд, — сказала наконец девчонка, раза два хлюпнув носом и снова всхлипнув. — Ты дал Красаве рабыню.
Сработало, удовлетворенно подумал он. Ну, посмотрим, что она скажет дальше.
— Дал, — согласился Харальд, по-прежнему не глядя ей в лицо. Перевалился на другой бок, откинул вторую полу.
Сванхильдпод ним снова дернулась, уже посильней.
Но ни слова не сказала. И он посмотрел ей в лицо.
Она плакала. По вискам от синих глаз протянулись размазанные дорожки от слез, щеки тоже были мокрыми. Даже под носом поблескивало…
— Я дал ей рабыню, — уронил Харальд. — И что?
Он распустил узел под шеей, державший платок вишневого шелка. Подумал — ей идет этот цвет. И красное тоже идет. Надо сказать, чтобы на йоль она надела красное платье.
— Я больше не ложиться в постель, где лежать Красава, — напряженно объявила Сванхильд. Даже дрожь из голоса куда-то пропала.
И Харальд долю мгновения осознавал, что же именно она сказала.
А когда понял, то чуть не расхохотался. Бабы, подумал он, глядя на Сванхильд все с тем же равнодушным выражением лица, что было у него и до этого. Так она решила, что рабыня — это милость, которую он оказал, потому что снова хочет ее темноволосую сестру?
Если бы Кресив его интересовала, он не стал бы ее пороть.
А что до его постели, так она уже занята. Ее греет каждую ночь смешная дуреха…
Пряди, укороченные огнем и не успевшие еще отрасти, выбились из кос. Разметались золотистой паутиной по вишневому шелку, лежавшему сейчас у девчонки под головой.
Моя основная цель была проста, подумал Харальд, разглядывая золотистые пряди на вишневом. Сделать так, чтобы Сванхильд перестала бегать к Кресив. Забыла эту бабу, часть своей прошлой жизни. Отвернулась от нее, перестав по-глупому жалеть темноволосую.
Он шел к своей цели окольными путями. Даже решил ради этого надавить на ее чувство жалости.
Но вышло даже лучше, чем он себе наметил. Легко жалеть соперницу, которую уже отвергли — а вот попробуй-ка пожалеть ту, что вот-вот может залезть в постель к твоему мужику…
И девчонка, что тоже хорошо, попутно не расхныкалась от жалости к рабыне, отданной в услужение к темноволосой.
Получается — все сошлось и получилось. Хоть и не так, как он рассчитывал.
Теперь только осталось выкрутиться по-умному. Чтобы девчонка была по-прежнему послушной — но при этом продолжала ревновать его к Кресив. Чтобы держалась от нее подальше.
Или даже разобралась бы с ней так, как положено, отдав приказ стражникам. Один раз, ему и этого бы хватило. Жене ярла нет нужды самой разбираться с рабынями. На это есть воины. Надо будет спросить у Кейлева, успели или нет его невестки рассказать девчонке о том, что стража за ее спиной — это не только охрана…
— Ты так много и так сильно жалела мою рабыню, Сванхильд, — неторопливо сказал Харальд, — что мне тоже стало ее жаль. Я сходил к ней, посмотрел на нее. Пожалуй, я был с ней слишком жесток.
Синие глаза расширились. Девчонка закусила нижнюю губу, посмотрела на него с отчаянием.
— И ради тебя я решил о ней позаботиться. Если хочешь, я буду заботиться о ней еще сильней. Но только ради тебя, Сванхильд.
В конце концов, насмешливо подумал Харальд, женский дом в Йорингарде большой. И сейчас стоит почти пустой. Если дойдет до этого, можно даже переселить туда эту Кресив. Чтобы Сванхильд ревновала еще больше.
С ней надо сейчас надо поступить как с луком. Согнуть так, чтобы стрела попала в цель — но при этом не сломать…
Впрочем, днем со Сванхильд не спускает глаз стража. Ночью за ней приглядит он сам — и утром уйдет попозже. Все равно зимовье, в такое время люди встают поздно.
— А теперь мы поговорим о глупых словах, что ты сказала перед моими людьми, — Харальд наклонился, коснулся губами мокрой соленой щеки. Рука сама собой скользнула ниже, нашла под одеждой одну из грудок. — Про цепь. Еще раз я услышу такое, и действительно посажу тебя на цепь. Не думай, что с женами у нас так не поступают. Я знавал одного конунга, который привязывал свою жену к кровати целых три года после свадьбы. Чтобы не сбежала.
Выражение отчаяния с лица Сванхильд ушло. Теперь она посмотрела на него отстраненно.
Это выражение я уже знаю, подумал Харальд. И рывком перекатился на бок. Встал. Заметил, берясь за пряжку пояса:
— Но ты ведь сама выпила мой эль, Сванхильд? Разве не так? И сама поднесла мне эль в ответ. Я это помню. А ты помнишь?
Девчонка рывком села. Кивнула, помедлив.
— Тогда встречай меня, как положено жене, — бросил он. — С лаской. Прямо сейчас, на моей постели, на которой спишь только ты. Ну?
Врет ведь, растерянно подумала Забава, поднимаясь с кровати.
Врет и не краснеет. Сам говорил когда-то, что жалость у них не в чести. И что он ее не жалеет. Что лишь женщины это могут — но втихомолку.
А нынче заявил, что ему жаль Красаву. Да у него небось и сердца-то нет, для такого дела.
Но тут же Забава вспомнила, как Харальд ее берег — с первых же дней. Следил, чтобы всегда в тепле была, покрывало подтыкал, словно за дитем малым присматривал.
Забава залилась стыдным румянцем. Выходит, он ее все-таки жалеет, только по-своему. Но вслух никогда не признается — раз здесь это не в чести. А она-то, глупая…
Вот только плохо, что он и Красаву жалеть начал.
А если все-таки не жалеть, с замиранием сердца подумала она. Красава, хоть и исхудала после всего, что с ней случилось, все равно была красивая. Покрасивше ее самой.
И Харальду она наверняка в ноги будет кланяться, как тетка Наста дядьке Кимряте. Или уже кланялась?
А дядька Кимрята за это жене благоволил…
Харальд уже скинул рубаху и сапоги, стоял в одних штанах. Смотрел на нее с извечным своим каменным выражением на лице. И не поймешь, о чем думает.
— Отвернись, — выдохнула Забава.
Стыдным казалось, скинув рубаху и платье, остаться перед ним в мужских штанах. И подол задирать, чтобы сначала штаны развязать и снять, а уж потом стащить остальное, тоже не хотелось.
Но Харальд, вместо того, чтобы отвернуться, заявил:
— Я взял жену, чтобы на нее смотреть. Чтобы знать, что у нее под одеждой. И что на уме. Ты уже второй раз просишь отвернуться. Почему?
— Штаны под платьем, — покраснев еще гуще, пробормотала Забава.
Харальд шагнул к ней и одним движением задрал платье с рубахой до бедер. Замер — она почувствовала его кулаки, прижатые к ее бокам. Сказал медленно:
— Со своими штанами я всегда могу тебе помочь. Вот с прочим… как прошел твой день, Сванхильд? После обеда я оставил тебя в опочивальне спокойной и довольной. А вечером мне пришлось искать тебя по всей крепости. И ты зачем-то стояла ночью на берегу. Забыла про краке? Может, хотела утопиться? Из-за какой-то рабыни?
Забава молчала.
— Отвечай, — потребовал Харальд.
И сдернул с нее одежду — а ей только и осталось, что руки поднять.
Харальд швырнул скатку из платья и рубахи на сундук, потянул, надавил ей на плечи, усаживая обратно на кровать. Присел на корточки, взялся за завязки на ее сапоге.
Но глаз от нее так и не отвел. Серебро во взгляде сияло. Казалось почему-то ласковым. Светом в окошке…
И Забава вдруг почувствовала, как внутри словно что-то отпустило. Выпалила, прикрыв грудь руками: