Белое бедро вздрогнуло, когда Харальд положил ладонь на хрупкую коленку. Он потянулся вниз, к поросли, мягко золотившейся в свете светильника…
И вдруг застыл. Рука, скользившая по коже Сванхильд, потемнела, став черно-серой по локоть.
На белизне ее кожи ладонь казалась вылепленной из только что отгоревших углей. Но без багровых глазков.
Руку Харальд отдернул так, словно обжегся. Но стоило пальцам оторваться от бедра Сванхильд, как темнота на коже тут же прошла.
Он так и замер — с ладонью, зависшей над ее животом. Внутренности скрутило, но не от страха. От тянущей тревоги.
И непонятного ожидания.
Лишь потом Харальд перевел взгляд на Сванхильд.
Девчонка тоже успела увидеть. И сейчас смотрела на его ладонь удивленно, непонимающе.
— Я не человек, Сванхильд, — шипяще повторил Харальд те слова, которые шептал ей до этого.
А следом ощутил, как по телу побежала волна зыбкого холода. Как шея раздувается, утолщаясь. Подумал — снова меняюсь. Но не вовремя, в постели с ней…
И ведь касался ее боком сейчас. Обычно прикосновение к ней помогало.
Что странно, ни ноги его, ни живот, ни грудь, касавшиеся тела Сванхильд, цвета не изменили. Только рука, почти дотянувшаяся до золотистой поросли под животом.
На Харальда вдруг накатило такое желание, какого он никогда не испытывал. Хотелось дико, до безумия.
Опустить бы руку, зависшую над ней. Коснуться завитков под животом, раздвинуть ноги…
И войти.
Лучше уйти, мелькнула у него последняя разумная мысль. Уйти, попробовать перебороть это самому. Как тогда, в лесу под Йорингардом. Он не может все время…
И в этот миг тело Сванхильд засияло горящей ветвью на холодной серости покрывала. Позвало, излучая свет и тепло.
С Харальдом опять было что-то не так. Хотя рука, которую он отдернул, и посветлела, но сам он вдруг показался Забаве и крупнее, и мощнее. Жгуты на шее и плечах вздулись, зашевелились толстыми змеями.
Словно его тело боролось с темнотой, снова нырнувшей внутрь, под кожу.
Там, где бок Харальда касался Забавы, жар, идущий от него, исчез. Теперь она ощущала холод. Не ледяной, режущий — а глубинный, какой бывает в жаркий полдень у колодезной воды, подчерпнутой с самого дна.
Но самое страшное — серебро глаз Харальда потемнело, обернувшись темно-серой окалиной.
И от этого Забава задохнулась. Внутри плеснуло и жалостью, и болью за него.
Она вскинулась, обхватила одной рукой Харальда за шею. Потянула к себе. Другой рукой надавила на ладонь Харальда, так и зависшую над ней, заставляя коснуться себя.
Подумала поспешно — снова замерз. Опять греть…
Холодная рука скользнула по животу, замерла на мгновенье у нее между ног. А потом Харальд обхватил ее, наваливаясь сверху. Вошел торопливо.
И тут же весь потемнел. Но уже не в цвет погашенных углей — а словно густо-серым туманом обметало его по коже и волосам.
Между ног Забава чувствовала холод. Но ознобом от него не пробирало. Только сжималось все в животе в ответ на вторжение плоти Харальда в нее.
Медленные, тягучие вторжения.
И хотелось не обнимать, а раскинуть руки по покрывалу, и просто лежать, ощущая, как движется в ней Харальд. Слушать его дыхание.
Забава так и сделала.
А когда он наконец отогрелся, и с долгим шипением вошел в нее последний раз — острое наслаждение вдруг растеклось по всему телу прохладной волной. И осталось внутри, не уходя, не стихая. Без сладких судорог, к которым она уже привыкла, без громких вздохов…
Забава дремотно улыбнулась Харальду, почему-то смотревшему на нее с тревогой. Пробормотала:
— Все будет хорошо, Харальд.
И даже смогла напоследок погладить его по щеке — а затем уснула, утонув в прохладном удовольствии, плескавшемся в теле.
Проснувшись утром, Харальд долго лежал, слушая дыхание Сванхильд. Встал лишь тогда, когда девчонка, вскочив, побежала умываться в углу. Поднялся, в четыре шага обогнал…
И перехватил кувшин, к которому она потянулась. Сказал, встретив ее взгляд:
— Я полью.
Она, помедлив, кивнула. Осторожно, даже боязливо как-то, подставила руки.
Харальд щедро плескал в маленькие пригоршни. Смотрел, как Сванхильд умывается, мокрыми ладонями заправляет за уши пряди, свесившиеся вниз. Потом улыбается ему, выпрямляясь — просто, ясно.
И мысли, мучившие его все утро, отступили.
А думалось Харальду о серьезном. О том, куда приведут его все эти изменения. И не устанет ли девчонка всякий раз вытаскивать его из этих бед, отогревая своим телом.
Надо было все-таки переломить себя. И уйти ночью из опочивальни.
— Сванхильд, — уронил Харальд.
И замер. Что тут скажешь? Разве что предложить ей перебраться в другую опочивальню.
Но он все равно будет приходить туда каждую ночь, и лишь потом возвращаться к себе. А Сванхильд, с ее мыслями про других баб, тут же решит, что муж собрался завести наложницу. Поэтому и ее выставил…
К тому же все изменения всегда начинались лишь тогда, когда рядом была Сванхильд. И никогда, если припомнить, без нее…
Харальд уставился на девчонку уже по-другому. Разглядывая. Вспоминая.
Сванхильд уже повернулась к нему, вскинула руку к голове — легко, быстро. Пригладила спадавшие на глаза пряди и взялась за кувшин, который он держал.
— Возьму? Поставить?
Харальд разжал пальцы, не отводя от нее глаз.
Мысли текли одна за другой. Всякий раз, когда он менялся не от крови Змея, не от зелья с его ядом, а сам, наперекор всему — Сванхильд оказывалась рядом.
Но каждый раз все происходило по-другому. В лесу под Йорингардом, хоть и с запозданием, но все вышло как надо — он посветлел и уничтожил драугаров.
Зато на пожаре впал в беспамятство. И как раз тогда, когда ее следовало спасать. Серебряная тварь, сидевшая в нем, похоже, недолюбливала девчонку. Хоть и смирялась под ее рукой.
А прошлой ночью проснулось то, что досталось ему от родителя. Темнота, спавшая в теле, вылезла посмотреть на Сванхильд? И показать, какой он ее увидит, если уйдет в море и потом вылезет на берег…
Она была красива даже так. Даже когда он смотрел глазами темного зверя, бывшего частью его самого.
Сванхильд, поставив кувшин, обернулась. Посмотрела доверчиво и счастливо. Почему-то она не торопилась спрашивать, что случилось это ночью и с ним, и с ней.
А Харальд не хотел объяснять. Еще будет время. Она вчера и так много чего узнала…
Он торопливо отступил, отворачиваясь от нее и опуская взгляд.
Подумалось вдруг — не будь у девчонки способности усмирять дар родителя, она сейчас была бы мертва.
Не было бы ничего — ни этих распахнутых глаз, легкой полуулыбки, так и не сошедшей с лица. Сванхильд, тогда еще Добава, умерла бы страшно, кроваво.
От его руки.
Может, даже Добавой не стала бы. Просто не успела бы, так и оставшись в его памяти безымянной тенью.
Хотя она достойна жизни, как никто другой. Даже не будь у нее дара — достойна.
Харальд, стараясь не смотреть на девчонку, поспешно оделся и вышел.
И лишь оказавшись во дворе, тряхнул головой, отгоняя нерадостные мысли. Сванхильд жива, это главное. Жива и рядом с ним. Теперь она должна научиться защищать себя, как это делают женщины Нартвегра.
Над двором уже занялся день. И небо над Йорингардом сияло ярко-голубыми тонами — впервые за столько дней. Над кромкой крепостных стен поднималось солнце.
Свальд этой ночью спать так и не лег. Но не из-за нывшего носа.
Как найти девку, сумевшую отбиться от него, он придумал еще по дороге, пока топал к своей опочивальне.
Топал, сплевывая кровь на снег.
В Йорингарде было два рабских дома. В одном жили только бабы. Второй делился на две части — и с одной стороны спали рабыни, а с другой рабы.
Он посторожит утром у одного из домов. На следующее утро придет к дверям другого. Но выйти придется затемно, потому что большинство рабынь разбегается по делам, которые им поручены, до рассвета. Лишь малая часть — после.
Два дня, и он найдет ту, что посмела расквасить ему нос. Ради такого дела можно обойтись и без сна — чтобы не проспать эту девку.
А если она ночует не там, откуда он начнет, и успеет узнать о его поисках, что-то поймет, перебежит на следующую ночь в другой рабский дом, надеясь спрятаться от него…
Тогда на второй день он сунет по полмарки серебром старым рабыням, которые присматривают за порядком в домах. И они назовут ему имя беглянки. После чего останется только подойти к Харальду.
Свальд скривился, пощупал опухший нос. Хорош он будет, если кто-то из девок похудей и постройней, которых придется обнимать на входе, саданет по лицу еще раз.
Впрочем, вряд ли кто решится на такое. Особенно, если уже начнет светать. Одет он так, что сразу видно — не простой воин. А те, кто поумней и поглазастей, уже наверняка знают его в лицо. И даже успели разузнать, кто он.
Разве что та, наглая, осмелится.
Свальд растянул губы в кривой улыбке. И, стаскивая с себя рубаху, окровавленную на груди, решил, что начнет с того дома, где живут одни бабы.
Платок с головы был испачкан кровью нартвега.
Неждана нащупала мокрое пятно еще ночью, раздеваясь. Пальцы после него стали липкими.
Но не расстроилась. Радость, которую ощутила, отбившись, все еще кипела внутри.
До утра мокрое пятно высохнет. Завтра она накинет испачканный платок на плечи, для тепла. Укрыв голову другим, с плеч. Он у нее длинный, даже так достанет до пояса.
А кровавое пятно ототрет, когда Красава снова пошлет ее стирать.
Неждана уснула, радостная и довольная собой. Утром проснулась еще до рассвета, по привычке. Лежала, слушая, как поднимаются другие рабыни, убегают по своим делам…
Ее работа начнется, когда проснется Красава. Ну а та, как Неждана уже сообразила, к работе и раннему подъему была непривычна.
Дверь хлопала, рабыни выскакивали наружу. И почему-то то ахали, то охали. Иногда даже повизгивали.