– Что ты там делаешь? – крикнула она. – Я думала, ты уже на фабрике, раз погода улучшилась.
– Это сюрприз.
– Для меня?
– Нет, для жены бригадира! – (Гвен насупилась.) – Конечно для тебя. Иди взгляни. – Он распахнул дверь сарая.
Она вошла и огляделась.
Старое неказистое строение было приведено в порядок. Внутри все покрасили, и темный сарай превратился из склада редко используемых вещей в симпатичный домик. Широкое окно с видом на озеро сверкало, новые занавески трепетали на ветру, а на столике из атласного дерева, стоявшем перед большим, хотя и потертым диваном, красовался букет свежих оранжевых бархатцев. Лоуренс наклонился и поцеловал жену в щеку, потом сел на диван, положил ноги на заново обтянутый тканью пуфик и устремил взгляд на воду.
– А лодка? – спросила Гвен.
– Внизу, залатана, покрашена и готова к отплытию в закат. Это мой способ извиниться за свою глупость. Я недооценил, как утомительно иметь на руках новорожденного ребенка. Тебе нравится?
– Очень мило. Но как ты все это сделал так, что я ничего не заметила?
Лоуренс подмигнул ей и постучал пальцем по носу.
– Ну что ж, я в восторге.
Гвен села рядом с ним на диван, и он обнял ее одной рукой. Вид сверкающей на солнце воды и пение птиц, доносившееся сквозь открытое окно, успокаивали.
– Я хотел поговорить с тобой, Гвен.
Она кивнула, однако, не зная, о чем пойдет речь, слегка встревожилась.
– О Кэролайн.
– О?
– Я говорил тебе, что она была не в себе, но, полагаю, ты ни от кого не слышала, что она утонула.
Гвен ахнула, прикрыла рот ладонью и покачала головой.
Лоуренс запустил руку в карман, достал оттуда сложенный листок бумаги и расправил его.
– Я попросил слуг не говорить с тобой о ее смерти, но, думаю, тебе нужно увидеть это.
Он передал листок Гвен.
Мой дорогой Лоуренс,
я знаю, ты этого не поймешь и, наверное, никогда не простишь меня, но для меня просто невыносимо и дальше терпеть боль, которую я испытываю после рождения Томаса. С тех пор как он появился на свет, в меня будто вселился дьявол. Дьявол, который помрачает мой разум и лишает меня покоя. Это ад, какого я в жизни не могла себе представить. Я не вижу иного выхода, кроме этого. Прости меня, любовь моя, но я не могу оставить бедняжку Томаса без материнской защиты. А потому, и это ужасно меня печалит, я решила, что он должен уйти со мной, вместе мы обретем мир. Да простит меня Господь. Когда меня не будет, найди себе новую, лучшую жену, Лоуренс, дорогой, я не возражаю. На самом деле я молюсь об этом.
Не вини себя.
Твоя Кэролайн
Закончив чтение, Гвен сглотнула подкативший к горлу ком. «Это не моя трагедия, – сказала она себе. – Нужно не распускаться и помочь Лоуренсу».
– Мне было нелегко, – сказал он и немного помолчал. – Сперва родители, потом Кэролайн.
– И ребенок, – добавила Гвен.
Лоуренс медленно кивнул, не глядя на нее:
– А потом – окопы, хотя в каком-то смысле война принесла облегчение. Некогда было думать о прошлом.
Гвен подавила горькие слезы:
– Кэролайн, наверное, очень терзалась чем-то, раз решила убить себя. – (Лоуренс откашлялся, покачал головой и мгновение, казалось, не решался заговорить.) – Это случилось на озере?
Гвен ждала.
– Нет. Вынести это было бы еще труднее.
Вполне понятно, хотя, впрочем, где бы это ни случилось, ужас не меньше. Разве что озеро после такой трагедии уже никогда не казалось бы прекрасным.
– Почему она так поступила, Лоуренс?
– Сложно сказать… Даже доктор не знал, что делать. Он говорил, некоторые женщины никогда не приходят в себя после родов, я имею в виду – психически. Она была сама не своя. Почти не могла заботиться о ребенке. Я пытался разговаривать с ней, понимаешь, чтобы успокоить, но все напрасно. Она просто сидела, уставившись на свои руки, и дрожала.
– О Лоуренс!
– Я чувствовал себя таким беспомощным. С этим было никак не справиться. Навина взяла на себя почти все, кроме кормления. В конце концов врач предложил клинику для душевнобольных, но я испугался, что она в результате окажется в каком-нибудь ужасном сумасшедшем доме. Не могу простить себе, что не отправил ее лечиться.
Гвен прислонилась к его плечу:
– Ты не знал.
– Я мог спасти ей жизнь.
Она нежно погладила его по щеке, потом отстранилась и, взяв мужа за обе руки, вгляделась в его лицо:
– Мне очень жаль, Лоуренс.
– Ребенок должен приносить счастье, но для нас… – Он замолчал.
– Ты не обязан говорить мне.
– Я так много всего хотел бы сказать, но не могу.
– Одного не пойму. Что она имела в виду, когда написала: «Не могу оставить бедняжку Томаса без материнской защиты»? Не могла же она не понимать, что ты позаботишься о сыне?
Лоуренс молча покачал головой.
Наступила долгая пауза.
– Иногда лучше просто выплакаться, – наконец сказала Гвен, видя страдание на лице мужа.
Лоуренс моргнул, челюсть у него задрожала, из глаз медленно потекли слезы, но он не издал ни звука. Гвен поцеловала его влажные губы и вытерла руками щеки. Лоуренс был сильным и гордым и редко давал волю слезам, но она уже во второй раз видела его плачущим.
– Как вообще человек может оправиться после такого удара? – сочувственно проговорила Гвен.
– Время помогает и работа, а теперь у меня есть вы с Хью.
– Но что-то ведь осталось?
– Да, наверное. – Лоуренс устремил взгляд поверх плеча Гвен, затем перевел глаза на нее. – Это ужасно повлияло на Верити. Она боялась выпускать меня из виду.
– Опасалась, что и ты можешь уйти от нее?
– Нет. Я… я не уверен.
Он прищурился, словно размышляя, и как будто хотел что-то добавить, но не знал, как это выразить. Однако поиск правильных слов не принес результата.
Гвен обняла мужа и поклялась себе, что никогда не сделает ничего такого, что ранит его еще сильнее. Пока она давала эту клятву, он развязал ее передник и снял лямку через голову. Она легла на диван, и он осторожно расстегнул маленькие жемчужные пуговки на ее платье. Стянув его с себя, Гвен сняла нижнее белье, а Лоуренс тем временем раздевался.
После рождения Хью, за исключением одного раза, они едва касались друг друга. Теперь, при соприкосновении их тел, Гвен заново ощутила, как значима и как хрупка любовь. Ее легко разрушить. Она запросто может сломаться сама. Гвен задержала дыхание, желая растянуть это мгновение, и ощутила себя далеко-далеко от обычного дня на плантации.
– Вдруг кто-нибудь войдет? – прошептала она.
– Никто не войдет.
Когда он провел рукой по ее бедрам и поцеловал пальцы на ногах, тело Гвен отозвалось на ласки сладкой дрожью, она не могла долго выносить этого и обвила Лоуренса ногами.
А после Гвен лежала, обхватив бледной рукой рельефную грудь мужа. Провела кончиками пальцев по контуру его лица, ощущая тепло лежащей на бедре ладони.
– Я люблю тебя, Лоуренс Хупер. Мне очень жаль, что с Кэролайн случилась такая беда.
Он кивнул и взял ее руку.
Она смотрела на него и видела, что в глазах мужа теперь меньше боли.
– Я испортил твой сыр?
– Нет. Молоко все равно должно остыть, но мальчик уже наверняка принес кастрюлю обратно в кладовую, так что я лучше вернусь. – Она пригладила влажные, спутанные волосы. – Я, наверное, выгляжу как пугало.
– Ты никогда не выглядишь как пугало. Но вот еще что… – сказал Лоуренс.
– Да?
– Это место только для тебя и для меня. По рукам?
– По рукам.
– Здесь мы будем начинать сначала, когда понадобится.
Гвен приложила руку к сердцу и кивнула.
Вернувшись в кладовую, она добавила к молоку закваску и оставила его на час или около того, пока кормила Хью. Он закапризничал, когда она попыталась уложить его в кроватку, поэтому Навина вывезла его в сад в коляске, затененной большим зонтом. Подставляя лицо солнцу, Гвен покачивала коляску под монотонное жужжание насекомых и думала о Лоуренсе. Малыш быстро уснул, и Гвен отпустила Навину отдохнуть, старая айя давно это заслужила. Из кладовой будет хорошо слышно, если Хью проснется.
Гвен влила в молоко сычужный фермент, размешала его и оставила кастрюлю под окошком на солнце, чтобы образовался сырный ком.
Хотя Гвен грустила из-за истории с Кэролайн, сегодня у нее выдался хороший трудовой день. И темнокожая девочка, задвинутая в глубины ее сознания, мирно спала в своем гамаке.
Часть третьяБорьба
Глава 15
Три года спустя, 1929 год
Гвен и Хью сидели по разные стороны стола и ждали прибытия гостей. Хью, одетый в симпатичный матросский костюмчик, с расчесанными и приглаженными ради такого случая непокорными волосами, выглядел ангелочком. Гвен надела платье, которое купила ей в подарок Фрэн, когда она гостила у нее в Лондоне, – полупрозрачный голубой шифон, юбка средней длины. Гвен чувствовала себя в нем юной и женственной, и ей это нравилось.
Все четыре года, что Гвен прожила на Цейлоне, она мечтала о поездке в Англию, но ее много раз приходилось откладывать, пока наконец-то все сложилось. Сперва Гвен две недели гостила в Оул-Три у родителей, которые раздулись от гордости при виде Хью. Пообещав устраивать пикники и съездить с внуком на поезде в ущелье Чеддер, они не могли дождаться, когда Хью на неделю останется целиком в их распоряжении. Потом Гвен села в поезд и отправилась в Лондон, к Фрэн. Квартира кузины располагалась на верхнем этаже величественного здания, построенного по особому архитектурному проекту. Из окон открывался прекрасный вид на Темзу, хотя Гвен не смогла удержаться от сравнения монотонно-серой глади реки с красочным озером на плантации.
Сестры в предвкушении встречи обменивались письмами и запланировали интересные вылазки почти на каждый день, однако, приехав к Фрэн, Гвен обнаружила, что ее кузина сама на себя не похожа. Какая-то скованная, немного бледная. После необходимой с дороги чашки лучшего цейлонского чая Фрэн взяла сестру под руку и спросила, хочет ли та, чтобы горничная распаковала ее чемодан.