Ночью Хью вырвало. Гвен подумала, что это, должно быть, из-за третьего куска торта. Она попросила Навину принести сына, чтобы он спал с ней. Его стошнило еще два раза, после чего он заснул, и ей тоже удалось ненадолго погрузиться в прерывистый сон.
Утром Хью трясло, и он жаловался, что ему холодно. Гвен прикоснулась к его шее – горит, и лоб тоже был горячий. Она сменила ему пижаму и, не сомневаясь, что у него жар, велела Навине принести влажные полотенца. В ожидании Гвен открыла окно, чтобы проветрить комнату, и прислушалась к утреннему птичьему гомону, который обычно будил весь дом. Странное сочетание мелодичного пения и пронзительных криков обычно вызывало у нее улыбку, но сегодня казалось слишком громким и назойливым.
Когда пришла Навина с полотенцами, Гвен положила одно на шею Хью, другое – на лоб. Жар немного спал, и они осмотрели мальчика.
– Это не из-за торта. Рвота прекратилась, но ему все равно плохо.
Навина сморщила нос, но промолчала; она поглядела на руки и ноги Хью, задрала ему рубашку и провела ладонью по животу – нет ли сыпи? Ничего не найдя, старая сингалка покачала головой.
– Попроси Лоуренса, чтобы он вызвал врача, – распорядилась Гвен. – Пусть скажет, что Хью сильно потеет, но жалуется, что ему холодно.
– Хорошо, леди. – Навина повернулась к двери.
– И еще пусть скажет, что кожа у Хью выглядит голубоватой и он покашливает.
Пока Хью спал, вздрагивая и ворочаясь в постели, Гвен закрыла ставни и мерила шагами комнату. Вошел Лоуренс. Его встревоженный взгляд побудил ее сохранять спокойствие.
– Вероятно, это одна из детских болезней, – сказала она. – Не волнуйся. Доктор Партридж скоро приедет. Сходи, пожалуйста, на кухню и попроси аппу приготовить нам чай.
Лоуренс кивнул и вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся с двумя стеклянными кружками на серебряном подносе. Гвен улыбнулась мужу. Меньше всего ему сейчас нужно видеть ее растущую нервозность. Она подошла к Лоуренсу и взяла у него поднос.
Пока они ждали врача, Гвен пела детские песенки, а Лоуренс пытался подпевать, но путал слова и специально менял их местами, чтобы развеселить Хью.
Когда прибыл доктор Партридж со своим неизменным коричневым кожаным чемоданчиком, Хью все еще бодрствовал, но был очень сонным.
Доктор сел на кровать.
– Ну, давай-ка осмотрим тебя, старичок, – сказал он и широко открыл рот, показывая Хью, что нужно сделать, однако в комнате стоял полумрак, и было ясно, что рассмотреть ничего не удастся. – Лоуренс, открой ставни, будь добр.
Просьба была исполнена. Партридж взял мальчика на руки, сел в стоявшее у окна кресло и осмотрел горло ребенка. Он ощупал шею Хью, которая с виду немного распухла, потом послушал пульс, прикоснувшись к запястью, после чего глубоко вздохнул и покачал головой:
– Давай проверим, можешь ли ты пить, а? Гвен, у вас есть под рукой стакан воды?
Она подала ему свой, Партридж усадил Хью прямо и поднес к его губам питье. Мальчик приложил руку к опухшей шейке и сделал глоток, но поперхнулся и выплюнул воду, после чего зашелся кашлем.
Когда приступ прошел, доктор послушал грудь малыша и посмотрел на Гвен:
– У него хрипы. Он много кашлял?
– Время от времени.
– Хорошо, а теперь обратно в постель.
Гвен отнесла Хью на свою кровать и укрыла одеялом.
– Мальчику нужен абсолютный покой. Даже если станет немного легче, не позволяйте ему вставать. Сердечный ритм у него учащен, так же как и дыхание. Подложите ему под спину пару подушек, так будет легче дышать, и постарайтесь увлажнить воздух как можно сильнее. Потом нам останется только ждать.
Гвен и Лоуренс тревожно переглянулись.
– Так что с ним? – спросила Гвен, стараясь говорить спокойно.
– Это дифтерия.
Она в ужасе закрыла рот рукой и увидела, что Лоуренс напряженно замер.
– Боюсь, голубизна кожных покровов подтверждает это. Несколько детей в одной соседней деревне тоже заразились.
– Но ему ведь сделали прививку, – удивленно проговорил Лоуренс, повернувшись к жене. – Гвен?
Она зажмурила глаза и кивнула.
Доктор пожал плечами:
– Может, была бракованная партия.
– А какой прогноз? – дрожащим голосом спросила Гвен.
Партридж склонил голову:
– На этой стадии трудно сказать. Простите. Если появятся поражения на коже, просто держите эти места в чистоте. Попытайтесь поить его, если удастся. И, находясь рядом с ним, вы все должны закрывать рот и нос хлопчатобумажными масками. У вас наверняка есть пара штук в доме, но я сейчас же пришлю еще.
– А что, если?..
В комнате наступила пугающая тишина. Голос Гвен оборвался. Лоуренс накрыл ладонью ее руку и крепко сжал, будто хотел остановить ее, чтобы она не произнесла слов, которые будет ничем не стереть из памяти.
– Давай пока не будем об этом думать, – хриплым голосом произнес он.
Она поняла, что, говоря так, Лоуренс надеялся отсрочить неизбежное и почувствовала взрыв жара в голове.
– Только пока?
Гвен хотелось дать выход страху, но она заставила себя оставаться спокойной.
В следующие дни Верити и Гвен вытирали капли пота, то и дело выступавшие на лбу Хью, и старались сбивать ему жар. Навина принесла влажное полотенце и повесила его на окно – для увлажнения воздуха, объяснила она. С той же целью она прибила гвоздями мокрую простыню к косяку в дверном проеме. Потом положила в плоскую миску несколько горячих угольков и плеснула на них немного горячей воды.
– Это для чего? – спросила Гвен.
– Нужно держать воздух чистым, леди.
В течение следующих двух дней состояние больного оставалось неизменным – ни лучше, ни хуже. На третий день кашель усилился, мальчик с трудом дышал и стал совсем серым. Гвен глядела на мух, бившихся о стекло и падавших на пол, и чувствовала, что не может дышать. Она сорвала с лица маску и, перебарывая страх за Хью, легла рядом с ним и, прижавшись щекой к его щеке, крепко обняла сына. Лоуренс уединился в своем кабинете, но время от времени появлялся в комнате, чтобы дать Гвен отдых от бдения у постели больного. Ради мужа она старалась улыбаться, но от Хью почти не отходила.
Лоуренс не позволял Гвен съедать в спальне то немногое, что она могла в себя впихнуть, говоря, мол, ни к чему, чтобы она тоже заболела, и что силы ей еще понадобятся. Пока Гвен пыталась поесть, за Хью следила Верити и потом всякий раз с измученным видом предлагала остаться.
Навина принесла какие-то сладко пахнущие травы и положила в плошку над свечой, стоявшей в глиняном горшке.
– Это поможет, леди, – сказала она.
Однако аромат не помог. Оставшись наедине с Хью, Гвен присела на его кровать, сомкнула веки усталых глаз, сложила руки на коленях и стала молить Бога, чтобы Он позволил ее ребенку выжить.
– Я сделаю все, чего Ты потребуешь, – обещала она. – Все. Я буду безупречной женой и самой лучшей матерью.
Она подошла к окну и, пока Хью спал, потеряла счет времени, наблюдая за тем, как цвета сада меняются с течением дня от бледно-зеленого утреннего к темно-фиолетовому ночному. Со слезами на глазах она глядела на озеро, пока не стерлась грань между водой и линией деревьев. Состояние Хью ухудшалось, а Гвен с тяжелым чувством в груди прислушивалась к домашним звукам – люди занимались своими делами, как обычно. Все это казалось ей нереальным – и утреннее оживление, и дремотные часы после полудня. Гвен попросила принести какие-нибудь вещи для починки, предпочтительно Хью, но, впрочем, подошли бы любые, лишь бы занять чем-то руки.
Каждая минута, когда Хью спал, дарила облегчение. Гвен шила, тонкая игла сновала туда-сюда, длинная цепочка мельчайших стежков тянулась и тянулась по ткани. То Верити, то Лоуренс входили и выходили на цыпочках, но никто не говорил ни слова. Чем больше Хью спит, тем выше его шансы на выздоровление.
Ночью все было иначе – рядом никого, и тишина становилась невыносимой. Когда Хью начинал дышать тяжело, Гвен с болью в сердце слушала, как он мучается, но, по крайней мере, знала, что ее сын жив. А когда все звуки как будто затихали, она обмирала от ужаса, и сердце ее начинало биться, только когда хриплое дыхание ребенка возобновлялось.
Ночью Гвен одолевали воспоминания о младенчестве Хью. Он был таким плаксивым малышом. Она отказывалась думать, что может случиться худшее или о том, как станет жить без своего любимого мальчика.
Гвен нарисовала его себе щекастым ползунком, пытавшимся делать первые шаги, потом припомнила, как будил ее по утрам громкий топот сынишки. А его первая стрижка! Как он завертелся, увидев ножницы! Навине даже пришлось держать его. Потом она вспомнила, как Хью ненавидел омлет на полдник, но любил вареные яйца с копченой селедкой по утрам. И его первые слова: «Нина», «мама» и «папа». Верити так хотела, чтобы он произнес и ее имя тоже, снова и снова повторяла: «Ве-ри-ти». Но Хью удавалось произнести только «Витти».
Все прежние тревоги снова наполнили сердце Гвен. Она вспомнила портрет Кристины, написанный Сави Равасингхе, и то, что Кристина сказала больше трех лет назад: «Все влюбляются в него в конце концов». Так ли? Гвен вернулась мыслями к балу и к тому, как Сави провожал ее в номер. Подумала о Фрэн, которая связалась с таким мужчиной, и пожалела свою кузину. А когда веки Хью затрепетали во сне, мысли ее обратились к сингальской деревне, где жила Лиони. Если эта ужасная болезнь добралась до Хью, ребенка, живущего в достатке, как уязвима, должно быть, ее маленькая дочь.
В моменты между сном и бодрствованием Гвен молилась за свою малышку, так же как за Хью, и потом уходила в свой темный внутренний мир. Мысли носились в голове кругами, и она разрывалась между деревней и своим домом. Ей вспомнились мужчины, купавшие в реке слонов. Как просто живут там люди: женщины готовят еду на открытом огне, мужчины ткут на примитивных станках. Ее собственная привилегированная жизнь вдруг показалась ей лишенной даже самого простого покоя.
Наконец ее умом полностью завладела одна мысль.