упосатхи. Для других он означал, что магазины и прочие учреждения закрыты, а продажа алкоголя и мяса запрещена.
Большинство работников на плантации были тамилами, а следовательно, индуистами, но некоторые из домашних слуг, например Навина и дворецкий, были сингалами-буддистами. Лоуренс считал, что прекращать работы на плантации двенадцать или тринадцать раз в году с наступлением полнолуния – это хорошее средство наладить отношения. Разумеется, во время индуистского праздника урожая всем тоже предоставляли выходной. Это сглаживало противоречия между работниками и давало им равную возможность отдохнуть.
Первым делом Гвен вместе с Хью и вившейся у ног Джинджер проверила свою маленькую пациентку. Мальчик нес под мышкой любимого медвежонка и держал в руке свою лучшую машинку. Едва войдя в сарай, он протянул ее девочке. Она взяла игрушку, перевернула вверх дном, покрутила колесики и заулыбалась во весь рот.
– Ей нравится, мама.
– Думаю, да. Молодец. Ты хорошо сделал, что принес ей игрушки. – Гвен не стала говорить ему, но подумала, что у этой девочки, вероятно, вообще нет игрушек.
– Я хотел ее порадовать.
– Очень хорошо.
– И еще принес ей медвежонка. И позвал Уилла, но он не захотел идти.
– Почему? – Хью выразительно пожал плечами, как делают маленькие дети, когда пытаются копировать взрослых, чем позабавил Гвен; она немного понаблюдала за детьми. – Мне нужно кое-что сделать. Ты не хочешь поиграть в моей комнате?
– Нет, мама. Я хочу остаться с Ананди.
– Оставайся, только не проси ее двигаться. Я оставлю дверь открытой, чтобы слышать вас. Веди себя хорошо.
– Мама, ее имя означает «счастливая». Она вчера мне сказала.
– Ну, я рада, что вы с ней поладили. Но помни…
– Знаю. Будь хорошим мальчиком.
Гвен улыбнулась и обняла сына, прежде чем уйти.
В холле она прислушалась, как дети лопочут на тамильском и смеются. Хью – хороший мальчик, подумала Гвен и пошла в свою комнату писать письма.
Примерно через час ее потревожил звук сердитых голосов. Уловив шотландский акцент Макгрегора, Гвен поняла, что лучше было не оставлять Хью и тамильскую девочку одних. Она торопливо пошла в обувную кладовку.
Дверь во двор была открыта, и Гвен слышала, что ругань несется оттуда. Заметив, как Макгрегор погрозил кулаком женщине в оранжевом сари, она вздохнула и окинула взглядом комнату. В углу, обхватив руками колени, примостился на полу Хью. Лицо у него было красное, и он кусал губы, словно силился не заплакать. Девочка сидела выпрямив спину, по ее щекам текли слезы и капали в раскрытые ладони, будто она специально их подставила.
Макгрегор, должно быть, услышал, что Гвен вошла в кладовую, и сразу обернулся к ней с пылающим лицом:
– Какого дьявола, миссис Хупер! Что здесь происходит? Стоило вашему супругу уехать, как вы притаскиваете в дом ребенка работника. О чем вы думали?
Гвен удивилась, увидев вошедшую в комнату Верити, которая присела на корточки рядом с Хью.
– Я и не заметила, как ты вернулась, – сказала она, не отвечая Макгрегору, но у нее мелькнула мысль, что Верити выждала какое-то время и оповестила управляющего. Гвен подошла к Хью, наклонилась и взъерошила ему волосы. – Ты в порядке, дорогой? – Мальчик молча кивнул, и она, глубоко вдохнув, выпрямилась и скрестила на груди руки. – Вы до полусмерти перепугали детей, мистер Макгрегор. Посмотрите на их лица. Это непростительно.
Он сердито сплюнул. Гвен заметила, что кулаки у него сжаты.
– Что действительно непростительно, так это ваше очередное вмешательство в дела рабочих с плантации. Я старался помочь вам, дал садовников, устроил, что нужно, для вашей сыроварни, и вот чем вы мне платите.
Гвен напряглась:
– Плачу вам? Тут дело не в расплате с вами или с кем-нибудь другим. Речь идет о маленькой девочке, которая сломала лодыжку. Даже врач сказал, что она осталась бы калекой, если бы ей не оказали помощь быстро.
– Тамилы не пользуются услугами доктора Партриджа.
У Гвен конвульсивно дрогнула челюсть.
– Бога ради, послушайте себя! Она всего лишь ребенок.
– Есть какая-то особая причина, почему вы заботитесь об этой девочке? – (Гвен вперила в него безразличный взгляд.) – Вы знаете, кто ее отец?
– Я его узнала, если вы об этом.
– Он один из главных агитаторов на плантации. Вы, наверное, не забыли, как однажды этот человек воткнул себе гвоздь в ступню, пытаясь вытребовать незаработанные деньги. Вероятно, он и ногу ребенку сам сломал.
Теперь Гвен уже трясло от смеси злости и страха.
– Нет, мистер Макгрегор, он этого не делал. Она упала из окна сыроварни.
– Откуда вы знаете?
Гвен выдержала его взгляд, жалея о сказанном:
– Давайте лучше сосредоточимся на том, как нам доставить ребенка домой, не причинив ему вреда.
– Что она делала в сыроварне? Рабочим запрещено приближаться к дому. Вам это известно.
Гвен ощутила жар на щеках.
– Лучше не говори ему, – пропищал Хью.
Макгрегор заглянул в комнату и резко спросил:
– Чего лучше мне не говорить? Что эта паршивка делала в сыроварне?
– Я…
Наступила напряженная тишина.
– Думаю, она приходила за молоком.
– Мама! – крикнул Хью.
– Приходила за молоком! Дайте-ка я выражусь без обиняков. Вы говорите, она воровала?
Гвен уставилась в пространство перед собой, и ее охватил ужас.
– Я ее не видела. Просто у нее платье было мокрое, окошко осталось открытым, и на полу в сыроварне кто-то пролил молоко.
Хью вышел из кладовой, встал рядом с матерью и просунул ладошку ей в руку.
– Она взяла молоко для своего младшего брата, – сказал он. – Ее братик заболел, и она подумала, что так ему станет лучше. Она очень сожалеет.
Макгрегор поморщился:
– Еще бы! Ее отец пожалеет об этом еще больше. Наверняка это он подговорил дочку. Ее отца высекут и лишат дневного заработка. Я не допущу, чтобы мои работники воровали из хозяйского дома.
Гвен ахнула. Этот человек, кажется, совершенно лишен сострадания к людским несчастьям.
– Мистер Макгрегор, прошу вас. Это всего лишь немного молока.
– Нет, миссис Хупер. Если такое сойдет с рук одному, остальные тоже полезут. Мы должны управлять строго, иначе начнется хаос.
– Но…
Макгрегор поднял руку:
– Мне больше нечего сказать по этому поводу.
– Он прав, – встряла Верити. – Теперь секут меньше, чем раньше, но все равно иногда нужно напомнить рабочим, кто тут главный.
Гвен пришлось напрячься, чтобы не сорваться на крик.
– Но у них теперь есть права, разве не так?
Верити пожала плечами:
– Вроде того. Из-за распоряжения о минимальном размере заработка рабочих на плантациях им подняли плату и стоимость субсидируемого риса устанавливается принудительно, но это все. Не забывай, что за три года до этих указов мы уже снабжали рабочих рисом по низким ценам. Лоуренс всегда поступал по справедливости.
– Я знаю.
– Но видишь ли, в указах ничего не сказано о запрете порки.
Стоявшая во дворе женщина, которая отошла в сторонку во время этой перебранки, снова подала голос, и Гвен подошла к ней. Она заметила аккуратно разделенные на прямой пробор волосы, широкие ноздри, выступающие вперед скулы и золотые серьги, вдетые в длинные мочки ушей; под оранжевым сари на ней была чистая хлопчатобумажная блузка. Вероятно, эта женщина принарядилась, чтобы явиться в господский дом.
– Что она говорит, Хью?
– Она надела лучшую одежду и пришла забрать Ананди домой.
– Скажи ей, чтобы возвращалась. До дома слишком далеко, девочка не сможет столько проскакать на одной ноге. Мы с Верити привезем Ананди на машине. Она будет сидеть вытянув ногу на заднем сиденье. – Гвен бросила взгляд на золовку, которая явно колебалась. – Верити?
– Ну ладно.
Вечер прошел тихо. О визите Сави Равасингхе не было сказано ни слова, хотя Гвен по-прежнему чувствовала себя несчастной, отчасти из-за нежданной встречи с художником, отчасти из-за ругани с Макгрегором. Она решила, что это Верити все ему рассказала, иначе с чего бы он появился в доме в День Пойя. Было не слишком прохладно, но огонь в камине так приятен, и Верити растопила очаг. Так как у слуг был выходной, Гвен сама приготовила простую еду: сладкие гренки и блинчики с фруктами и кокосом.
Занавески на окне были отдернуты, и она любовалась блеском лунной дорожки на воде. Нежно серебрящаяся поверхность озера чем-то напомнила ей атмосферу в Оул-Три и прозрачный пруд на вершине холма недалеко от дома. В полнолуние он так же мерцал, и ей всегда казалось, будто усадьба переносилась в какой-то призрачный, потусторонний мир.
– Смотри, мама, я ем морковку, – сказал Хью. – И Уилф тоже.
Гвен взглянула на его тарелку:
– Это не морковка, а дольки апельсина.
– От апельсинов тоже лучше видишь в темноте?
Гвен засмеялась:
– Нет, но они тоже полезные. Как все фрукты.
– Не сыграть ли мне? – предложила Верити, вставая со стула.
Она села за рояль, и Хью стал петь военные марши, придумывая на ходу слова, которых не знал, и хорошо, что не знал. Он хотел, чтобы мама тоже подпевала, и нетерпеливо на нее поглядывал, но она покачала головой и сослалась на усталость, хотя на самом деле просто была не в настроении.
Когда Хью уложили спать, Гвен присела на корточки у камина и пошевелила кочергой дрова, чтобы лучше горели.
Верити откинулась на леопардовую шкуру:
– Я люблю дни полнолуния.
Гвен не хотелось разговаривать, но раз уж ее золовка выказала склонность к милой беседе, придется поддержать ее.
– Да. Мне нравится делать все самой. Молюсь только, чтобы мы не потеряли плантацию. Плохо уже то, что Макгрегору придется уволить так много работников.
– Он уже сделал это. Ты не знала?
– Правда?
– Да, позавчера.
– Он сказал тебе, а не мне?
– Не обращай внимания. Он сказал бы тебе, если бы ты спросила, я уверена.
Гвен кивнула, хотя сомневалась в этом.