– Пустяки! – Гвен крепко обняла мужа, не беда, что рубашка у него насквозь пропиталась потом. – Там, за домом, есть еще люди.
– Замечательно, – сказал Лоуренс. – Чем больше, тем веселее.
По другую сторону машины с бесстрастным лицом стояла Верити, но Гвен с облегчением выдохнула. Все будет хорошо.
Когда гости разъехались и Лоуренс с Гвен остались одни, он рассказал ей, как складывались дела. Хотя акции медных копей в настоящее время ничего не стоили, он нашел партнера, который согласился вложить средства в новую плантацию. Они еще не выбрались из трясины и впереди их ждут трудные времена, но если произведут необходимые изменения, то, скорее всего, выживут.
– Ты не говорил мне, насколько плохо обстояли дела, да? – сказала Гвен.
– Я не мог. Да и по правде, сам тогда не представлял.
– Значит, все эти разговоры о том, что мы никогда не продадим дом… – (Лоуренс приложил палец к губам.) – Ты, кажется, говорил, что в нынешней ситуации инвестора найти не удастся.
– Да, верно, но это кое-кто, кого ты отлично знаешь.
Гвен вскинула брови:
– Неужели мой отец? Но у него нет таких денег. Ему пришлось бы продать Оул-Три.
– Нет, это не он.
Гвен погладила Лоуренса по небритой щеке, ощутив ее колкость.
– Тогда кто? Скажи мне.
Он усмехнулся:
– Мой новый партнер – твоя кузина Фрэн.
Она скорчила гримасу:
– Я тебе не верю. С чего бы Фрэн вкладывать деньги в чайную плантацию? Она ничего в этом не смыслит. И вообще не любит чай.
– Когда-нибудь Фрэн получит от своего вложения хороший доход, но она сделала это ради тебя, Гвен. Чтобы мы не потеряли плантацию. Она вкладывает деньги только в новую часть, не в мою старую семейную плантацию, и благодаря этому мне не придется ничего продавать – ни плантацию, ни дом.
Гвен испытала невероятное облегчение.
– Ты просил ее помочь?
– Нет. Мы встретились за ланчем, я описал ей ситуацию, и она сразу сама предложила. Ну ладно, – сказал Лоуренс, гладя Гвен по волосам, – довольно об этом. Как ты жила здесь?
– Тут были кое-какие проблемы. Я…
Лоуренс запустил пальцы в ее волосы и откинул назад ее голову, чтобы заглянуть ей в глаза:
– Если ты о пожаре, Верити уже все мне рассказала.
Гвен резко вдохнула:
– Верити несчастна. Я за нее беспокоюсь.
– Кажется, с ней все в порядке. Может, немного тревожна, и только. Но я очень горжусь тобой.
– Правда?
– Гвен, ты помогла пострадавшей девочке единственным доступным тебе способом. Ты очень хорошая, добрая женщина.
– Ты не считаешь, что я вмешалась в отношения с рабочими?
– Это был ребенок.
– Значит, тебе известно о погибшем кухонном кули?
– К любому смертельному случаю на плантации нужно относиться с большой серьезностью, а этот произошел при очень неприятных обстоятельствах…
– Это было ужасно, Лоуренс.
– Но ты не виновата. Ты поступила так, как подсказывало тебе сердце. Утром я поговорю с Макгрегором.
– Думаю, он тоже переживает.
– Я поговорю с ним. Бывает, ситуация выходит из-под контроля и мы не можем предсказать последствия. И не обязательно возлагать на кого-то вину, но важно понять, что иногда даже незначительный опрометчивый поступок запускает цепь ужасных событий.
– Мой опрометчивый поступок?
– Нет, Гвен. Я так не думаю.
О, какое облегчение! Муж не сердится на нее, все переживания и тревоги последних недель наконец ослабили хватку. Гвен заплакала. Лоуренс обнимал ее и гладил по спине, а когда она подняла голову, то увидела, что и у него глаза на мокром месте.
– Это было трудное время для всех нас, и смерть всегда печальна. Думаю, моей главной задачей в ближайшее время будет налаживание отношений со всеми, начиная с тебя.
Гвен улыбнулась, а Лоуренс вынул шпильки из ее волос, черные кудри рассыпались по плечам.
– Я так старалась, Лоуренс.
– Знаю. – (Она прикоснулась к ямочке на его подбородке и снова ощутила колкость щетины.) – Мне побриться?
– Нет. Я хочу тебя таким, как есть.
– Ты сегодня очень хороша, – сказал Лоуренс, накручивая на палец локон ее волос.
Сперва Гвен застеснялась, как в тот раз, когда они впервые встретились в Лондоне. Вспомнив об этом, она улыбнулась и отдалась в руки мужа – пусть раздевает.
Он был мягок и нежен, и они занимались любовью очень медленно, не спеша. Потом долго лежали обнявшись, и наконец Гвен почувствовала, что сердце у нее успокоилось.
– Ты дорога мне, Гвендолин. Я не всегда умею выразить свои чувства, как мне хотелось бы, но надеюсь, ты это знаешь.
– Знаю, Лоуренс.
– Ты такая маленькая и хрупкая, даже после всего, тоненькая и изящная, как девочка. Ты всегда будешь моей девочкой, несмотря ни на что.
Гвен заметила, что голос мужа стал серьезным; лицо его было совсем рядом, и он, казалось, внимательно вглядывался в нее.
Лоуренс вызывал в ней такую глубокую любовь, важнее ее не было ничего. Гвен улыбнулась, подумав о мелких символах их совместной жизни: его теплой руке, когда она беспокойно спала по ночам; как он пел, сильно фальшивя, думая, что его никто не слышит; как сильно он верил в нее. Когда это чувство любви проникало в нее до самой глубины души, Гвен чувствовала себя в полной безопасности, защищенной от любых несчастий. Если бы она его не встретила, то никогда не узнала бы, что такое любовь, а с этой любовью она расцвела как женщина и как жена. Бороться стоило, и теперь они будут смотреть в лицо грядущему вместе. Начнут сначала. Она не спросила, виделся ли он с Кристиной, пока был в отъезде.
Часть четвертаяПравда
Глава 27
1933 год
Гвен наклонилась подобрать карандаши, оставленные Хью на полу в обувной кладовке, повернула голову и глянула через окно на мужчин, которые строили бамбуковый помост рядом со старой сыроварней. Потребовалось столько лет, чтобы приступить к делу, но теперь, по крайней мере, начало было положено. Объяснить, с чем связана отсрочка, Гвен не взялась бы, разве что они без конца спорили, как использовать это помещение, один раз даже серьезно обсуждалось предложение о его сносе.
Она прошла через столовую. Светившее сквозь горизонтальные жалюзи августовское солнце раскрасило стены желтыми полосами. На улице щебетали птицы, а бедняга Хью, уже семилетний, сидел за столом и чесал голову, решая примеры. Гвен хотела, чтобы он поднаторел в математике и английской грамматике до того, как отправится в школу в Нувара-Элию, откуда будет возвращаться домой на выходные.
Лоуренс толкнул дверь:
– Как дела?
Гвен скривилась:
– С арифметикой он не дружит.
– Должен признаться, я тоже был с ней не в ладах.
Она улыбнулась:
– Вообще-то, Лоуренс, наш сын очень здорово рисует. Как ты думаешь, может, ему брать частные уроки?
– Я думаю, частные уроки математики будут лучшим вложением средств.
Гвен вздохнула. Хью рисовал гораздо лучше, чем Лиони, но она хранила все каракули маленькой девочки, которая пыталась изобразить человеческие фигуры, а выходили какие-то чудища с огромными головами, и животных, которые получались такими странными на вид, что в них было не узнать ни одно живое существо. Только по ночам, оставаясь наедине с собой, Гвен осмеливалась рассматривать рисунки дочери. Но с момента доставки последнего прошло уже много времени, и Гвен, забеспокоившись, послала Навину узнать, не случилось ли чего. Бывало, дети пропадали из окрестных деревень, а потом оказывались в качестве дешевой рабочей силы на рисовых полях.
Она взглянула на Лоуренса: если бы они могли поговорить по душам! А то после его возвращения из Америки и той знаменательной вечеринки четыре года назад все их беседы так или иначе сводились к деньгам.
– Все не так плохо, – улыбнулся он. – В этой чертовой депрессии есть кое-что хорошее: она заставила профсоюзы умерить требования. Люди слишком обеспокоены возможностью потерять работу, чтобы упорствовать в радикализме. Я знаю, нам нужны перемены, но мы должны найти правильный способ сделать это.
Гвен потерла лоб. Несмотря на то что триста рабочих-иммигрантов вернулись в Индию, перепроизводство и экономическая депрессия обрушили цены на чай. Множество бедняков потеряли работу, а вместе с ней и тот небольшой достаток, который имели; уровень нищеты просто ужасал.
– Наша главная проблема сейчас – что делать с работающими на плантации тамилами, – продолжил Лоуренс. – Большой ошибкой было не дать им права голоса. Это усилило у них ощущение несправедливости по отношению к себе.
Гвен кивнула. После пожара напряжение так до конца и не улеглось, мелкие вспышки недовольства происходили по всему Цейлону. В 1931 году разногласия обострились в связи с тем, что всем, кроме рабочих-тамилов, дали право голосовать.
– Не понимаю, почему их до сих пор считают временными поселенцами.
– Вот именно. Как я сказал, от этого только хуже, – добавил Лоуренс.
Хотя Гвен приходилось тщательно следить за домашними тратами и строго их ограничивать, в сравнении с рабочими она все равно жила в невероятной роскоши. С детства вся ее жизнь, каждый вдох, каждое сказанное слово, каждая мысль были нацелены на то, чтобы стать женой и матерью, и она в этом преуспела. Но видеть, как надежды Лоуренса на возрождение перечеркиваются снова и снова, было грустно. Хотя он и ворчал, когда отец Гвен вызвался платить за школу Хью, пока они не встанут на ноги, она с радостью приняла это предложение.
– Есть новости от Фрэн? – спросил Лоуренс.
– Она приедет через пару месяцев.
– Я рад. Мы многим обязаны твоей кузине. – Он потрепал сына по голове. – А теперь постарайся ради мамочки, Хью, тогда завтра я возьму тебя с собой на фабрику. Договорились?
Глаза мальчика засияли.
– Лоуренс, почему Верити опять здесь? Кажется, она просто не хочет оставить нас в покое.
Верити то и дело являлась к ним без приглашения под всевозможными нелепыми предлогами: то у нее в доме трубу прорвало и невозможно вымыться, то у нее голова разболелась от запаха рыбы. Выйдя замуж, она не перестала цепляться за брата, теперь в ее отношении к Лоуренсу проглядывало какое-то отчаяние, и Гвен чувствовала, что такое поведение должно подпитываться некими серьезными причинами.