— Выкиньте этих тварей! — распорядился Варяг.
Матрос с дырявой макарониной вооружился щипцами и подошел к Лукреции. Но змеи и не думали отрываться. Когда их все-таки оттащили, они отвратительно раздулись, как пиявки.
— За борт их.
Вокруг сосков Лукреции, на нежно-розовом ореоле, отпечатались ярко-красные следы. Правда, молоко течь перестало.
— Теперь лучше? — ласково спросил Варяг, склонившись к ней.
— Любимый! — прошептала женщина.
— Развязать! — зыкнул Варяг. — Развязать ее! Одеть как королеву и отвести в Саргассову каюту!
— Ах, вот оно что! — злобно вскрикнула Лукреция. — Думаете, это я вам сказала? Ошибаетесь, сударь мой. У вас трусливый вид, любезный Роберто, прилизанные волосы, потертые штаны и перхоть на воротнике! Больше мужества, черт возьми! Взгляните хотя бы на того офицера — вон как каблуками стучит. Должна признаться, что Джузеппине вы даже нравились. Вам не мешало бы почаще чистить ногти да забавлять ее всякими смешными историями... — Женщина разразилась истерическим хохотом. Похоже, она бредила.
— Оставьте ее тут. Вернемся к ней позже, когда одумается, — мрачно произнес Варяг и вышел под звуки горна.
Адвокат и прочие последовали за ним. В кают-компании остались на страже только двое в треуголках.
Корабль на всех парусах стремительно несся вперед по уже спокойной водной глади. На носу, в желтом свете фонаря, окруженный своей свитой, сидел на свернутом канате Варяг и отрешенно смотрел вдаль. Из морской пучины медленно выплывала полнотелая луна. Стояла теплая ночь.
— Эй, вы, — будто опомнившись, заговорил Варяг. — Ночь прекрасна. У нас есть все: и вино, и звезды. Звездное вино, — снисходительно пошутил он.
— Ну и словечки! — недовольно фыркнул Шпагат.
— Теснее круг — пусть льются песня и вино. Привести ее сюда.
Двое в треуголках вывели Лукрецию и присоединились к честно́й компании. Разлили вино. Лукреция отчаянно вырывалась, рыдая и несвязно бормоча:
— Я ненавижу тебя, Роберто. Ты только взгляни на себя. Чего стоит одна эта мерзкая перхоть на воротнике. К тому же ты не голубой и не прозрачный. Ненавижу тебя. Я люблю лишь его.
Оборотившись к адвокату, Гвоздь пояснил:
— Это она, поди, про червячка.
Побелев от гнева, Варяг вскочил. Все повернулись к нему.
— Девица, — начал он ледяным, бесцветным голосом. — Я мог бы пропустить веревку у тебя меж ног и голую подвесить мою Лукрецию на крестовине фок-мачты. Я мог бы распилить тебя этой веревкой пополам, и на лицо мне капала бы твоя кровь...
Пока Варяг говорил, самообладание вернулось к нему. Лукреция тоже пришла в себя.
— Так сделайте это! — прокричала она. — Я должна была сказать, что ненавижу вас и что люблю только его. Теперь вам все известно.
— Так-так, — отвечал тот. — А я, пожалуй, поболтаю с тобой. По-дружески. Чему вас учили в этом году в пансионе? Географии Франции, вышиванию, фехтованию?
— Напрасно теряете время.
— Не напрасно, потерпи немного. Бьюсь об заклад, ты и не подозреваешь о существовании Тараканьего моря.
— Почему это не подозреваю? — простодушно заметила девица.
— Тогда скажи, что это такое.
— Это море со множеством тараканов, — кратко объяснила Лукреция.
— А где оно?
— Там никто никогда не бывал.
— Ладно. Короче, мы плывем к Тараканьему морю. По-твоему, сенатор Льювотто и туда доберется, чтобы спасти тебя?
— Кто-кто, а он, я уверена, отыщет меня и там.
— Как же! А скажи-ка, тараканы тебе не противны?
— Мне от них ни жарко ни холодно, — заявила Лукреция, и только дрожащий подбородок выдавал ее волнение.
— Вот мы и проверим.
— Послушайте, Роберто...
— Меня зовут Большой Варяг!
— Роберто Коракальина, выслушайте меня. Солнце восходит и садится, небо меркнет и темнеет и сочится дождевою влагой. Но у меня перед глазами — незамутненная небесная лазурь, струящаяся слабым светом. Тело же мое в вашей власти.
Промолвив это, Лукреция сорвала с себя оставшуюся одежду и обнажила стройное, упругое тело.
— Дубье! Истуканы! — взревел Варяг. — Я что сказал? Вина! Песню!
Дырявая Макаронина достал шарманку, откашлялся и сипло затянул:
Жил на свете таракан,
Таракан от детства...
— Заткни пасть, кабысдох! Эй, девица, спой-ка ты нам что-нибудь душещипательное, при лунном свете. Манерам ты, верно, обучена.
— Лучше вырви мне язык.
— Будешь ломаться — придется сказать тебе одну вещь, чтоб знала, как себя вести! — И Варяг шепнул ей что-то на ухо.
— Лжете! — вырвалось у нее.
— Увидишь, я разотру его каблуком.
— Он сам прикончит вас всех до единого.
— Кто? Этот плюгавый червяк?! Отец! Раздевайся.
Двое в треуголках подскочили к адвокату и стащили с него одежду. Оставшись в кальсонах и рубахе, он стыдливо отошел в сторонку.
— Брюки! — приказал Варяг. Он осторожно пошарил в отворотах отцовских брюк и извлек оттуда прозрачного голубого червячка. — Я знал, что ты здесь, — злобно обронил Варяг. — А теперь вот что я тебе скажу, девица: не запоешь — от него одно мокрое место останется. Голыми руками раздавлю.
Червячок, зажатый между большим и указательным пальцами, презрительно отмалчивался, только крошечная головка угрожающе поднялась в сторону врага. Женщина рванулась было ему на помощь.
— Любимый, я нашла тебя! — вопила она. — Я знаю, ты меня спасешь!..
— Накройте его стаканом, — распорядился Варяг. — Отнесите в мою каюту. И глаз с него не спускать! Итак, девица, черед за тобой.
Лукреция запела. Голос ее сначала дрожал, потом мало-помалу окреп:
Я знаю, где журчит родник
Для тех, кто счастья не достиг,
Березы стройный стан поник
И бледен лунный лик.
— Начало хоть куда! — рявкнул Охотничья Дробь.
Еще я знаю дивный грот,
Русалка там в тиши живет,
Послушай, как она поет,
И грусть-тоска пройдет.
Во глубине безводных стран,
Там, где бессилен океан,
Прохладен ключ: мираж-обман —
Он манит караван.
У сказки той мораль проста,
Сладка, как поцелуй:
У б... главная мечта —
Познать могучий х...
Наступила тишина. Все смотрели на сияющее в лунном свете море...
— Эх, Лукреция, Лукреция! — нежно вздохнул Варяг.
— Напрасно умиляетесь, Роберто Коракальина. Мораль той сказки именно про вас! — насмешливо выкрикнула женщина.
— Вина, вина! Пойте же, черт побери! — снова потребовал Варяг, и все засуетились. — В каюту ее, поближе к возлюбленному! Да смотрите, чтоб не подняла стакан!
Корабль замедлил ход. На горизонте вырисовывались диковинные очертания, похожие на отроги неприступных гор или коралловые острова.
— Бранденбург, — доложил капитан. — Причаливать будем?
— Вы в своем уме? — отвечал Варяг. — Поднять паруса, полный вперед!
— Воля ваша. — Капитан и матросы были явно разочарованы.
Адвокат облокотился о борт. Омытый лунным сиянием, на берегу высился исполинский город; его громадные здания амфитеатром нисходили к самому морю. В этом городе, как и в любом другом, были площади, улицы, башни и дома, но все каких-то неслыханных, пугающих размеров. Торжественные, освещенные бледным светом фасады, а меж ними улицы, черные как деготь, и глубокие площади-колодцы, напоминавшие бездонные омуты. Кругом полное безмолвие: ни одной живой души, ни огонька, ни малейшего признака жизни. Только мерно и холодно журчали пышные фонтаны, расположенные уступами и соединенные приподнятыми над землей желобами. Тишина стояла такая зловещая, что казалось, вот-вот прозвучит громогласный боевой клич. Как величавый часовой, город застыл на страже моря.
Не в силах созерцать эти невиданные пропорции, адвокат почувствовал головокружение и безудержный страх. К нему подошел капитан.
— Это Бранденбург, гигантская морская крепость, — сказал он задумчиво. — Мои парни хотели тут высадиться. И все из-за женщин-броненосцев. В подземельях этого брошенного города, — пояснил он, — обитают необыкновенные женщины: их лоно способно поглотить мужчину целиком. Истинная правда! Представьте себе жирную мокрицу или, скажем, ежа и... муравья. Если мокрица свернется клубочком, то муравей весь исчезнет в ее объятиях. А теперь представьте, что муравей — это мужчина, а мокрица — женщина, то бишь женщина-броненосец. Поверьте, иногда куда как приятно окутаться со всех сторон мягким и горячим женским телом, так что даже и не вздохнуть!.. В молодые годы и я... Бранденбург — последний бастион на пути к Тараканьему морю, — закончил он и снова задумался.
Луна скрылась за облаками, и город растворился в темноте. Пьяные матросы растянулись на палубе; адвокат последовал их примеру, а Варяг исчез в люке. Тишина опустилась на корабль. Лишь маленький фонарь на румпеле освещал мрачное лицо Гвоздя, заступившего на вахту у штурвала.
Лукреция не спала в большой каюте. Под сонным взглядом боцмана она пыталась делать знаки червячку. Он сидел на карте капитана, посреди стола, накрытый стаканом. Вскинув голову, как будто думая о чем-то, он смотрел вдаль, не обращая на нее никакого внимания. Лукреция гладила стакан ладонью, прижималась к нему щекой и роняла слезы на стеклянный колпак. Впрочем, гордое поведение червячка объяснялось легко: любые сношения были невозможны через стенки этой темницы. Даже его звонкий голосок не мог долететь до ушей возлюбленной.
— Боцман, — просила девица, — позвольте поднять стакан, позвольте освободить его, и вы получите от меня все, что захотите!
С этими словами она приподняла рукой грудь, на которой еще алел красный ободок от змеиных зубов. Но боцман, старый гриб, не поддавался соблазну.
Утро встало над гладким, маслянистым морем. На поверхности колыхались длинные волокна водорослей. Воздух был кристально чист. Надвигалась удушливая жара. Вода была такой прозрачной, что сквозь зеленую толщу, где-то далеко внизу, просматривалось бугристое дно. Корабль несся над морской бездной, словно парил в воздухе. Адвокат разглядел светящуюся точку: она оторвалась от дна и стала подниматься вертикально вверх; на полпути к поверхности точка превратилась в огромную медузу. Подобравшись к самой глади, медуза растянулась, убаюканная волной. Ни в море, ни в небе не видно было никаких признаков жизни.