Не больше, не меньше. Тайну. В положенное для тайн позднее время.
— А где ты находишься?
— Близко от вас. Прямо возле вашего подъезда.
— Хорошо. Я сейчас спущусь.
Уходя, она почти машинально приблизилась к резиновому коврику и отвернула его. Записки не было.
Все, о чем он ей поведал, было выдумкой и ерундой. Все, что следовало сделать Татьяне Павловне, — это махнуть рукой и забыть. Ну встретила странного ребенка, ну захотела из него сделать старшего друга Николаше, ну увидела, что он просто выдумщик и обманщик, ну и что? Мало мальчишек фантазеров? Просто они не встречались Татьяне Павловне, а этот встретился. Она вышла к нему тогда во двор, увидела в темноте его маленькую фигурку, заносчивую и в то же время какую-то неустойчивую, и рассердилась на себя. Мальчишке, видимо, уже давно нужна помощь, вот он и кружит возле нее, а она его опасается.
— Юра, я тебя очень прошу, скажи мне: что происходит?
— Я покидаю землю, — сказал он тихо и грустно, — я уже никогда сюда не вернусь. Но вы не забывайте меня. А вот это возьмите на память.
Он протянул ей свои часы, о которых Николаша сказал, что они большие и черные. Она не взяла их, даже завела руки за спину.
— Юра, я тебя умоляю, скажи мне правду…
— Если бы я мог, — он вздохнул и опять протянул ей часы. — Очень вас прошу: возьмите. Ровно через две недели вы услышите обо мне и будете иначе относиться к этому подарку.
— Почему через две недели?
— Потому что через две недели. Надо уважать чужие тайны, мадам.
— Но ты ведь написал, что тебе нужна моя помощь.
— Это была минутная слабость. Я колебался. Теперь это все позади. Решение принято. Я пришел попрощаться с вами.
Нет, она не могла попрощаться с ним и отпустить. Как она потом будет жить, если с ним что-то случится? Он же хотел рассказать ей все, но почему-то передумал или на самом деле не может.
— Юра, — сказала она, — я понимаю, что такое чужая тайна, но, может быть, все же попрощаемся по-человечески, все-таки навсегда расстаемся. Давай поднимемся ко мне, посидим на дорожку, поговорим.
Он согласился, но поставил одно условие:
— Только говорить будем о земном.
Она не поняла условия: конечно, о земном, кому это надо — отрываться от земли и витать в эмпиреях. Она не знала, куда он отправляется, поэтому так легко согласилась говорить о земном. Они пили чай с подсохшей, перележавшей пастилой и молчали. Татьяна Павловна первая нарушила тишину.
— Змей, по-моему, ты очень хочешь есть. Пойдем на кухню.
— Нет, — резко ответил он, — я и так нарушаю режим.
Он разжал кулак, у черных часов был зеленый циферблат. Часы показывали половину одиннадцатого.
— Когда часы остановятся, вы не меняйте батарейку. Пусть это будет от меня не полезная вещь, а просто память, дружественный знак.
Ого, какие слова.
— Тогда и от меня ты должен принять такой же знак. — Татьяна Павловна стала напряженно припоминать, что бы такое смогло сгодиться для подарка. И вспомнила: подковка. Маленькая из нержавейки подковка, которую она купила когда-то в Прибалтике и даже положила себе в кошелек, на счастье, чтобы деньги водились.
— Я буду носить это, — сказал Юра и постучал ладонью по груди.
— Тогда я поищу тебе подходящий шнурочек.
Через минуту она узнала, что провожает его в космос, что он стал участником перелета в другую галактику, откуда возврата нет.
— То есть можно будет вернуться, — сказал Юра, — но это будет через две тысячи лет. Представляете, на земле уже никого из знакомых…
— А мама? Ты о своей маме подумал? Каково ей будет без тебя?
— Почему «без меня»? Мы летим вместе: и мама, и папа, и еще у меня сестра есть Анна. У нас семейный экипаж.
— Анна большая?
— Как ваш Николаша. В первом классе.
И ушел, унося на груди подковку на черном шнурке. Ушел, чтобы никогда уже не увидеться с нею.
Теперь она боялась встретить его. Шла по двору, готовая исчезнуть, провалиться, растаять, если он вдруг замаячит на горизонте. Пусть позабудется его выдумка, пусть они встретятся, когда уже можно будет о ней не вспоминать. Этому Змею, наверное, неуютно в жизни от своих выдумок. И те, что его преследовали в тот день, когда она несла яблоки, тоже, вполне возможно, «встречали» его из космоса. Интересно, носит ли он ее подковку? И тут она подумала, что вот Николаше никогда бы не пришло в голову «лететь в космос». Хорошо это или плохо? И еще Николаша никому бы не подарил свои часы. До такого дружественного знака не дорос, да и вряд ли когда-нибудь дорастет.
Прошла неделя. Змей как в воду канул. Теперь она его уже выглядывала на улицах, с надеждой, что это он, бросалась к зазвонившему телефону. А через неделю вдруг с бьющимся сердцем подошла к четырнадцатой квартире и отвернула резиновый коврик. Если бы это не было возле двери чужой квартиры, она бы потеряла сознание: под ковриком, на полу, белел сложенный вчетверо тетрадный листок. Почему-то ей показалось, что это на самом деле весточка из космоса. Но это было вполне земное признание.
«Я — преступник. Виноват во всем сам. Жизнь моя в большой опасности. Прошу спрятать дружественный знак, потому что у вас может быть обыск. Ждите дальнейших сообщений и указаний. Змей».
Она все поняла, и у нее похолодело внутри. Как надо быть осторожным в жизни, не поддаваться своим чувствам даже к ребенку. Как же она, взрослый, опытный человек, могла взять эти часы? Дорогие, модные, японские. А теперь милиция идет по следам преступления. Хорошо, если этот мальчишка действовал один, а если там банда? А во всем этом, если уж быть правдивым перед собой, виноваты эти модные интеллигентские штучки: с детьми надо обращаться как с равными, превыше дружбы ничего нет, самая замечательная дружба — это та, что с детства и до конца дней. Вот она и решила доставить на дом Николаше такую дружбу. Но Николаша оказался умней ее. Он выбрал себе в друзья прадеда, и ему достаточно. И тогда она вместо Николаши стала дружить со Змеем. Господи, да любой кретин догадался бы, что такой кличкой могут наградить только преступника!
Очень не хотелось рассказывать обо всем этом отцу. И в то же время надо было разделить с ним свою беду. А то, представить жутко, звонок и голос за дверью: «Откройте, обыск». И санкция прокурора, и ордер — все у них, у этих, за дверью, в полном порядке.
Нет, отцу она рассказать не смогла. Как бывает иногда в минуты душевного потрясения, выход подсказало собственное озарение. Надо не сидеть, дрожать и дожидаться, а смело выйти навстречу опасности. Надо идти в милицию. И если этот Юра Змеевский не очень виноват, то и ему она поможет. Опять ее заносит в эту интеллигентскую колею. Нет-нет, никому она больше помогать не будет.
В их районном отделении инспектором по работе с детьми был уже не очень молодой голубоглазый майор Травочкин. Татьяна Павловна как увидела его, так и подумала, что он, наверное, из-за своей фамилии да еще из-за радужно-голубых, как у куклы, глаз угодил на эту должность. Педагогических талантов у него явно не было. Ко всему этому и волноваться он не умел, и сочувствовать тоже. А Татьяне Павловне нужны были сейчас понимание и сочувствие. Она рассказала Травочкину эту историю. Умолчала только про космос.
— Я думала, надеялась, понимаете, что он будет старшим другом моему внуку Николаше.
Майор Травочкин этого не понимал и отвечал будто бы на другой вопрос.
— Значит, вы сами пригласили его в свой дом. А часы? Как часы у вас оказались?
— Мы обменялись, — старалась ему объяснить Татьяна Павловна, — это были даже не подарки, а дружественные знаки…
Она специально не стала рассказывать Травочкину о космосе, это только бы все усложнило и запутало. Травочкин попросил ее прийти завтра, а сейчас сдать часы дежурному и взять расписку.
Назавтра в кабинете майора Травочкина она увидела Юру и женщину в длинной модной юбке. Женщина сидела на стуле нога на ногу, подол юбки лежал на полу.
— Я уже тебе сказал, — майор Травочкин обращался к мальчику, — мы все выяснили, можешь идти.
Змей поднялся и спросил:
— А часы?
— Часы мы передадим, — Травочкин посмотрел на Татьяну Павловну, взглядом объясняя, кому передадут часы, — а уж дальше вы разберетесь сами.
Начиналось самое тяжелое. Змей стоял и молча смотрел на нее. Травочкин и женщина тоже молчали. Татьяна Павловна почувствовала себя виноватой, хотя никакой особой вины за собой не признавала.
— Я знала, что ты выдумщик, — сказала она мальчику, — но что за радость клепать на себя? «Я — преступник».
— Он и не такое может, — сказала женщина, — он вам не говорил, что его бабушка Герой Советского Союза? — И, не дожидаясь ответа, погрозила мальчику пальцем. — Ничего, ничего, Змеевский, на этом твои художества заканчиваются, это я тебе авторитетно обещаю.
Она не была его матерью, она была учительницей из его школы. Майор Травочкин сидел за своим столом, и в его удивительных голубых глазах застыло одно желание: чтобы они побыстрей отсюда ушли. Первым ушел Змей. Он поглядел, уходя, на Татьяну Павловну и сказал:
— А часы можете не отдавать. Я уже сообщил дома, что они потерялись.
Шнурок висел у него на шее, и рядом с подковкой болталось никелированное сердечко.
— А ведь способный человек, — сказала, когда дверь за ним захлопнулась, учительница. — Учится хорошо, стихи пишет. Я, если откровенно говорить, в таких случаях обвиняю наследственность. Героем его бабка не была, это мы проверили, а вот кто-нибудь без царя в голове в роду обязательно был.
— А может быть, просто скучно ему, — сказала Татьяна Павловна. — И в школе, и дома каждый день одно и то же, вот он и мечется.
Майор Травочкин молчал. Молчал и тосковал. Таких, как Змей, он видывал, это были нормальные ребята, они Травочкина не интересовали. Травочкин боролся и обезвреживал настоящих малолетних преступников.