— Не смей такого произносить! Ты с ума сошла.
Ариадна хмыкнула.
— Я убью ее в переносном смысле. Отобью Вадима. Неужели вы подумали, что я ее убью в прямом смысле?
Как ни была напугана Марина, но страх тут же прошел.
— Ты что, Ариадна? Оставь, пожалуйста, свои дурацкие прямые и переносные смыслы. И знай: если кто любит кого на этом свете, так я тебя.
Маленькие глазки Ариадны вспыхнули, как электрические лампочки.
— Вы? Меня?
— Больше Вадима! Все спрашивают, что я в тебе нашла, а я нашла в тебе любимую дочь. Поэтому, наверное, и не хотела тебя видеть женой Вадима.
Ариадна заплакала. Плакала горячо и бурно. В этих слезах тонули и всплывали женитьба Вадима, и обида на мать, которая ее бросила, и вина перед Надеждой Игнатьевной, которую Ариадна то и дело обманывала. Марина молчала. Она не любила плачущих людей и не умела их утешать. Слезы, считала она, — это слабость себялюбцев, плачут люди всегда только по себе.
Вечером Марина записала в своей хозяйственной тетради: «Выстирать скатерть, убрать к субботе квартиру, купить слоеное тесто в кулинарии (в центре)…» Ариадна тоже погрузилась в хозяйственные дела, за один вечер скроила и сшила себе длинную цветастую юбку. Шила она эту юбку на кухне. В комнате бабушка занималась с девочкой, которую перевели в шестой класс условно. Надежда Игнатьевна диктовала, а девочка писала неторопливо старинные фразы: «В середине августа, перед рождением молодого месяца, вдруг наступили отвратительные погоды…» Ариадна не слышала бабушкиного голоса, она думала о своем. Как только кончится лето, она уйдет из кассы и поступит на другую работу, будет работать и готовиться в институт. А когда станет студенткой, то вдруг встретит на улице кинорежиссера, который ищет для своего фильма не артистку с дипломом, а такую вот Ариадну. «Нет, — скажет ему Ариадна, — ничего у вас не получится. У меня своя жизнь, свои планы, к тому же у меня муж против, он мне никогда не разрешит сниматься». — «Вы его так любите, что его слово для вас закон?» — упавшим голосом спросит кинорежиссер. Тут в мечтах наступала пауза, Ариадна не знала, что ответить, то ли признаться, что мужа у нее нет, то ли сказать, что мужа зовут Вадимом. «Для меня закон, — нашла она наконец ответ, — моя судьба. Я не могу доверить ее случаю. А вы, согласитесь, возникли на моем жизненном пути случайно». Но режиссера, естественно, такие доводы только подстегивали. Юбка была уже готова, Ариадна ее даже успела выгладить, а режиссер все еще кружил и петлял вокруг нее: приглашал в ресторан, на прогулку за город на своей машине. А она с жалостью взирала на него: бедняжка, влюбился с первого взгляда.
Все бы обошлось в субботу, но Марина сама себя подвела под монастырь. Так случается с теми, кто говорит «люблю», а сам не любит, кто думает, что можно и лето красное, и зиму пропеть и даже протанцевать. Но так почему-то не бывает. Крылов прав: к зиме надо готовиться.
В то утро она встретила Ариадну возле магазина и ахнула. За четыре прошедших дня Ариадна каким-то образом стала красавицей.
— Слезла, что ли, с диеты? — спросила Марина.
— Ухожу с работы, — ответила Ариадна, — уже написала заявление.
— И куда же теперь?
— На кудыкину гору. Кое-кто советует поработать на стройке. Почему-то считается, что такие, как я, могут очеловечиться только на стройке.
— Это кто так сказал: «очеловечиться»?
— Это я так говорю. А как ваши молодожены? Как внук Филимон?
— Филипп, — поправила ее Марина. — Я их еще не видела. Жду сегодня к четырем.
— Больше никого не ждете? — спросила Ариадна.
— Приходи и ты, если хочешь, — пригласила Марина. Пригласила не подумав, по привычке. Привыкла о многом говорить не думая.
Будущая невестка Виктория ей не понравилась. Довольно рослая, но вместе с тем мелкая: маленькое личико, маленький размер ноги, и грудь маленькая, плоская, как у балерины. Но больше всего не понравились Марине глаза: слабенького такого серо-голубого цвета с острой скобочкой зрачка. И сынок унаследовал мамины глазки. В нем вообще все было наглядно поделено — что от мамы, что от бывшего папы. Большая кудрявая голова была явно отцовская.
— Милости просим, — пригласила Марина гостей и сжалась, столкнувшись с глазами Виктории. Будущая невестка глядела на нее не только спокойно, но даже с какой-то скукой. А сын ее Филипп тут же в прихожей взял со столика платяную щетку, подбросил ее, не поймал, и она со стуком упала на пол. Марина не посмела ничего сказать этому Филиппу. Вадиму она тоже ничего не сказала. Шутка, что его подменили в больнице, оборачивалась зловещей правдой. Родной сын никогда не посмел бы так загнать в угол родную мать.
Вадим, Виктория и Филипп вели себя свободно, то есть молчали или изредка между собой переговаривались, а Марина места себе не находила. Накрывала на стол, хлопотала по хозяйству, а они хоть бы словом, хоть бы взглядом пришли ей на помощь. Наконец сели за стол, и тут она увидела, как четырехлетний Филипп взял пальцами ягоду из вазочки с вареньем и, оставляя на белой скатерти дорожку из красных капель, понес эту ягоду ко рту.
— Обязательно надо было рукой? — спросила она у мальчика. — Проще ведь было бы ложечкой.
И тут раздался голос Вадима:
— Мама, Филипп гость и пусть делает, что хочет.
А мамаша Филиппа, эта Виктория, даже глазом не моргнула. И когда в прихожей раздался звонок, тоже не оживилась.
Ариадна заявилась с букетом роз. И это все было так кстати, так нужно Марине, что она сразу воспряла. А Вадим растерялся, он не ожидал, что у Ариадны хватит нахальства заявиться в такой момент.
— У вас гости? — сказала Ариадна, глядя на Марину. — Что же вы меня не предупредили, что у вас будут гости?
— А разве ты меня об этом спрашивала? — Марина повеселела. — У тебя же всегда сюрпризы.
После слова «сюрпризы» молчаливая Виктория легонько стукнула себя ладонью по лбу.
— Мы же забыли о подарке, — сказала и достала из сумочки брошь в прозрачной коробочке.
Марина вспыхнула. Это был красивый подарок. Ариадна тоже оценила его, сказала:
— Потряска.
И в это время Филипп опять потащил ягоду из варенья. На этот раз ему это просто не сошло. Тут же получил по руке с ягодой от Ариадны.
— Ты где находишься, — спросила она, — где это тебя обучили совать лапу в варенье?
Филипп сидел с ней рядом. Получив по руке, он не раздумывая дал Ариадне сдачи, от чего на рукаве ее шелковой блузки остался розовый липкий след. Ариадна поднялась и пошла в ванную замывать пятно. Когда вернулась, Марина сказала ей:
— Оставь ребенка в покое: он мой гость и пусть делает, что хочет.
На это Ариадна ответила:
— Еще чего! Распустят с детства, а потом мучаются всю жизнь.
Филипп переметнулся на сторону Ариадны, сказал Марине:
— Я не твой гость. У тебя сердца нет. У тебя вместо сердца камень.
После этих слов его матери Виктории в самую бы пору было извиниться перед Мариной. Не мог Филипп сам додуматься до таких слов, от кого-то их слышал. Но Виктория как ни в чем не бывало, будто ничего не произошло, обратилась к Ариадне:
— Дивная юбка. И когда уж у нас что-нибудь подобное появится в продаже?
Марина вышла на кухню. Но и туда доносился непереносимо спокойный голос будущей невестки:
— Ариадна… Золотая нить Ариадны — надежда, спасение, счастье. Редкое имя…
«А сестра у нее Лаура, — хотелось крикнуть Марине, — и обе с дурной наследственностью».
— А как вам Марина?
Это спрашивала Ариадна. Спрашивала у Виктории — победительницы. Явилась и всех победила: сначала ее сына Вадима, потом эту дурочку Ариадну. Но с ней, с Мариной, ей не совладать.
— Марина — мать человека, которого я люблю, — ответила Виктория, — тут уж не выбирают.
Да, ее не выбирали, а вот сын выбрал себе эту Викторию и теперь будет всегда с ней. И Ариадну они перетянули на свою сторону. Ну и пусть, пусть. У Марины есть для дружбы ее ровесница Надежда Игнатьевна, умный, серьезный, справедливый человек. И можно сейчас пойти к ней, это близко, надо лишь войти в лифт и спуститься вниз. А эти пусть сидят, едят ее пирог, общаются, веселятся. Захотят чаю или еще чего, спохватятся, позовут, а ее и нет.
Марина вышла в прихожую, посмотрела на дверь, за которой сидели молодые, и мстительно шепотом сказала:
— Я вас не благословляю.
Лифт уже вторую неделю то и дело чинили. Сейчас он работал, но закрывался с трудом, что-то в нем постукивало и скрежетало. И когда Марина вошла в него, двери медленно сомкнулись и кабина не сразу и оттого внезапно рухнула вниз. Наверное, вот так же внезапно и неостановимо обрывается сердце.
СОБИРАЛИСЬ ОНИ НА ДАЧЕ
— Я опять хочу объясниться вам в любви, — сказала Килька, и все сидящие за столом с неохотой умолкли и поглядели на нее.
Килька не замечала снисходительных взглядов, волновалась, и рука ее, державшая бокал с фруктовым напитком, дрожала и позвякивала стальными браслетами. У Кильки с детства была страсть к дешевым украшениям. Как говорил ее бывший муж Герман: «Нержавейка — самый благородный металл, потому что честный».
— Товарищи дорогие, ребята милые, — пела Килька, — если б вы только знали, какой сегодня день! — Открывала им глаза, укоряла в толстокожести, призывала протянуть друг другу руки на вечную дружбу. Потом принялась за комплименты, и тут уж ее окончательно покинуло то, что Килька величала «мой врожденный юмор». — Вы все великие люди, да, да, да! Я преклоняюсь перед каждым из вас!
— Регламент!
— Килька, уймись, уважай меру.
Покрикивали, осаживали, но больше по инерции, по привычке. Каждый год за этим столом Килька изрекала что-нибудь подобное. Состарилась девушка и возлюбила ближних. Хотя, конечно, еще не старушка. А уж в собственных глазах и вовсе юное существо. Такие же желтые кудряшки на маленькой головке, теперь уже, конечно, крашенные. Смешно, но приятно, когда сверстница так себя представляет. Килька, Килька. Выпускница образцово-показательной двенадцатой школы. Выпуск 1948 года, десятый «А». Смешная и тогда была: головка желтенькая, спина узенькая, а рост… никто тогда не знал и сейчас не знает, какой у Кильки рост. Научилась как-то так проваливаться на одну ногу, съеживаться и скособочиваться, что даже на физкультуре не стояла первой. Сейчас уже не кособочится, не укорачивает свой таинственный рост, и все равно на глазок не определишь, сколько там еще после метра восьмидесяти. За свой рост и прозвище получила — Килька — такой вот юмор от обратного. Настоящее же Килькино имя — Каля, Калерия. У всех с годами Килькин рост вызывает нежность. Может быть, из-за шутки Барклая. Он всегда, увидев Кильку, изрекает жалостливым голосом: «Ножки-ручки с версту, шейка спичечная, а жить-то хочется». Все смеются, и Килька смеется. Когда-то она этим мужчинам здорово насолила. Они ведь учились в разных школах. Двенадцатая была же