— Ну, конечно, — пробормотал бывший моряк. — Будем смотреть город… Я здесь еще никогда не был, Мари…
Ровно в десять утра Маша снова примчалась в знакомую квартиру. Татьяна радостно поведала, что они уже позавтракали. Из кухни выглянул Татьянин муж в тренировочных штанах и майке и с большим интересом осмотрел Маню.
Кивнув ему на ходу, Маша, не раздеваясь, ворвалась в комнату Бертила.
— Привет! — крикнула она. — Ты готов? Поехали! Москва большая, и у нас не так уж много времени!
— Когда вернетесь? — спросила Татьяна, провожая и заискивающе заглядывая Маше в глаза.
— Вечером, — на ходу объяснила Маша. — Рассчитать трудно… Но не раньше семи.
На улице она внимательно оглядела своего жениха: светлый модерновый плащ и клетчатая шапка типа панамки.
— По-моему, ты слишком легко одет, — с сомнением сказала Маша. — У нас уже холодно. Ты не замерзнешь?
— Нет, Мари, — засмеялся Бертил. — Я военный человек.
— Ну да, — кивнула Маша. — Всю жизнь по морям по волнам… Но, насколько я знаю, это все были довольно теплые моря и нагревшиеся под солнышком волны. У нас совсем другие климатические условия. А в Швеции зимой тепло?
Они спустились в метро. Бертил охотно начал рассказывать о Швеции и о женах. Пришло время раскрыть все свои секреты. Вот только понравятся ли они его русской невесте…
— Мари, ты видишь эту женщину напротив?
Маша осторожно, чтобы не показаться невежливой, мельком взглянула на сидящую напротив даму. Ничего интересного: постное суровое лицо, неприступно-холодное выражение, сухо поджатые, бездарно накрашенные губы, грозная морщина между бровей, большие очки, безвкусная одежка…
— Это типичная шведка! — убежденно сказал Берт. — Точно так выглядит моя первая жена.
Маша покосилась на жениха. Если это правда, ему не позавидуешь. Теперь понятно, почему он быстро переметнулся к танцующей испанке. А потом начались его другие увлечения…
Слушать о них Мане быстро надоело, но, к счастью, Бертил вскоре забыл о женах, очаровавшись московским метро.
— Мари, я объездил полмира, — в восхищении и восторге повторял он, — но нигде никогда не видел такой подземки! Это музей!
Особенно потрясла шведа станция "Площадь революции". Она всегда ошеломляла всех иностранцев.
Берт в изумлении ходил вокруг фигур солдат, матросов и колхозниц, в замешательстве трогал металлические колени и ботинки и бормотал:
— Зачем же столько денег вкладывать в метро? Странно и неразумно… Но зато очень красиво… Я нигде никогда не видел такого метро!
Маше нравилось следить за его восторгами и показывать новые и новые фигуры.
Потом они любовались станциями "Белорусская", "Новослободская", "Маяковская", "Римская", "Измайловский парк"…
Когда Маша взглянула на часы, было начало первого. Вовка ждал ее звонка… Пожалей Вовку…
Она больно закусила губу — какой мерзкий вкус у этой американской помады! — и повернулась к Бертилу.
— Теперь в Кремль! А ты не проголодался?
Больше всего на свете ей мучительно хотелось броситься к автомату и набрать уже ставший привычным номер… И услышать знакомый голос: "Длиннушка, я жутко соскучился!" И чтобы он говорил с ней. Просто говорил, и ничего больше.
Берт невозмутимо улыбнулся.
— Кремль? Очень хорошо! А поедим мы попозже, еще рано.
"Мы все начнем сначала, любимый мой… Итак…" — вспомнила Маша.
Кого из двоих она сейчас имела в виду?.. Она сама не знала этого.
Антон даже не задумывался, сколько лет прожил рядом с Машей. Оказывается, не так уж мало. А не заметил он их потому, что они абсолютно ничем не отличались от всей его предыдущей жизни, никак не выделялись, не запоминались… Разве что родился сын…
Но к сыну Антон оказался равнодушным, не привязался даже за прошедшие годы, и только иногда, в очередной раз замечая за собой такое безразличие, начинал подозревать, что в его душе не хватает чего-то очень важного. Но эта мысль приходила и спокойно уходила, особенно не трогая и не задевая его своей откровенностью, своим нехорошим смыслом, не причиняя боли и не оставляя сомнений и страданий. Антон всегда жил ровно и безмятежно и продолжал так жить.
Никаких сбоев ритма он не выносил и старался не допускать. Смысл жизни — в ее размеренности, четкости и прохладности. Просто он всегда держал деньги в другом банке… Всегда в другом, что бы ни случилось. Это совершенно необходимо и довольно легко, если хочешь выиграть жизненную шахматную партию… А выиграть ее он задумал очень давно.
Но начинать свое заведомо победное сражение с судьбой Антон собирался в одиночку, почему-то совсем не учитывая Машу, ее жизнь, характер и желания. А самое главное — Антон не понимал, что играть и спорить с судьбой нельзя, это опасно. Такого рискованного соревнования не выиграть никому. И Закалюкина слишком больно ударило и даже оскорбило это неожиданно выяснившееся обстоятельство.
Мир в представлении Антона замыкался на нем одном. Он от рождения стал и должен был всегда оставаться центром Вселенной, вокруг которого все обязаны петь и плясать, вокруг которого вертелось бы земное бытие. И Антон искренне удивлялся и даже слегка возмущался, когда получалось далеко не так.
Много лет назад он встретил в троллейбусе длинноногую кареглазую девчонку с вьющимися волосами… Когда она встала, пробираясь к выходу, Антон с удовольствием отметил ее устремленность в высоту.
— Уже выходите? — спросил он.
— Обязательно! — недружелюбно ответила кудрявая.
— Быстренько доехали! Или пытаетесь от меня сбежать?
Девушка кинула на него короткий любопытный взгляд.
Закалюкин не сомневался в своей победе. Он вообще никогда в себе не сомневался. И вышел из троллейбуса вместе с длинной незнакомкой.
Интересно, что бы она ответила ему теперь на тот же вопрос?
— Выходите?
— Ни за что…
Ни за что вместе с вами… Но почему?.. Почему все случилось так, как случилось?.. Ему ведь льстило и нравилось в ней все: ее рост, ее профессия, ее известный отец, хотя и с другой фамилией.
До Элечкиного откровения или сплетни — называй, как угодно! — жизнь ни разу не обманула Антона, ни разу над ним не посмеялась. Пришли другие времена… А разве он думал, что проживет в одном ключе, в заранее заданном режиме и ритме всю жизнь? Думал… Как ни странно… Был в этом убежден… Даже глупо… Но все текло слишком невозмутимо, и он чересчур верил в себя и в свои силы… Почему все изменилось? Ведь верить в себя он не перестал…
Значит, сама жизнь, которой он столько лет удачно, с большим успехом морочил голову, перестала в него верить. Ты обманщик! — резко заявила она, наконец. Ты совсем не тот, за кого себя выдаешь! Ты ничего из себя не представляешь, но пыжишься, стараясь совершенно напрасно сначала доказать свое своеобразие, а потом подтвердить эту уникальность, ум, прекрасный характер, талант победителя… На самом деле ты умеешь лишь выразительно и неповторимо надувать щеки. Получается красиво. Кое-кого впечатляет. И все, ничего больше…
Но с уходом високосной девочки в жизни Закалюкина стало чего-то очень остро недоставать. И Антон понемногу начал догадываться, что, оказывается, свою жизнь определял вовсе не он один…
Открытие было нехорошим, тяжким и чересчур запоздалым. Что теперь с ним делать, куда его пристраивать, Антон не знал.
Не страдающий от бурного темперамента, не зависящий от своих эмоций, бесстрастный Антон вполне удовлетворялся Машиной прохладностью. И даже считал ее постельное безразличие и ночную уравновешенность достоинствами, закономерностями, хорошо продуманными деталями его бытия.
И все-таки… Все-таки порой в неосознанной глубине, на самом донышке его навсегда задремавшей души ненадолго просыпалась странная, непрошеная, чужая по своей сути мысль: да разве так бывает?.. Оживая, она больно колола Антона неясными намеками: разве так должно быть?! Ну, подумай! Неужели именно так холодно люди любят друг друга?! Именно так живут годами, десятилетиями, почти равнодушные к рукам, губам и словам рядом живущего, близкого человека?! Так ли это?! И что делать, если это не так…
Тогда вся отлично продуманная, неплохо выстроенная и частично прожитая им жизнь полетела бы в тартарары. В никуда. У него нет выхода. Получалось, что он жил зря, понапрасну, впустую. Болтался на этом свете, ничего не понимая, не зная, не чувствуя, но в полной уверенности, что знает и понимает все и вся. Как надутый индюк.
Антон давно ощущал, что Маша его избегает и сторонится. Но не хотел об этом задумываться. В его жизни не могло быть никаких сбоев и трудностей! Они придуманы не для него! Ему не придется никогда бороться с неудачами, прорываться сквозь тяготы, страдать от потерь… Ему никогда…
Ему никогда еще не было так плохо, как сейчас.
16
Бертил очень развлекал Машу. Окажись он другим, она, наверное, давно бы бросила его, наспех, скомканно извинившись, и метнулась бы на электричку. Хотя это очень невежливо и некрасиво… Да плевать ей на эту дипломатию!.. Дипломатов у них в семье и так хватает с избытком!
Но швед вел себя на редкость забавно, во всяком случае, необычно, непривычно для Москвы, ее жителей и менталитета. И Маша очень быстро стала считать его какой-то своей новой игрушкой, как в детстве рассматривала родителей. Похоже, она вообще ни его самого, ни ситуацию целиком, ни свое грядущее, вполне реальное замужество всерьез не принимала. Но зачем же тогда она решила изменить свою и его жизни? И не только их двоих…
Маня задумалась и притихла. Она ничего никогда не решала, она просто хотела посмотреть, что получится из этой переписки… Маша не верила хэппи эндам. И очень испугалась, когда оказалась лицом к лицу к счастливой развязке, на которую отнюдь не рассчитывала… Счастливой лишь формально, если принимать за удачу переезд в Стокгольм. Что она выиграла? Эта ваша Маша…
Перед ней стоял совершенно чужой человек, незнакомый и непонятный. И у них уже нет времени познакомиться получше и хоть немного узнать друг друга. У них в запасе всего несколько дней, в течение которых оба должны принять четкое и продуманное решение. Может ли оно действительно быть продуманным?..