Его рука под столом мою нашла и наши пальцы сплелись воедино. Он осторожно стал поглаживать мою ладошку, а я почему-то стала улыбаться, как дурочка.
— Во славу Богу Единому храм построил а в дом свой безбожницу привел, — вякнул поп.
— Иди, поп, отсюда, — порекомендовал ему Радим. — В чужом хозяйстве рот не смей открывать, — тихо рыкнул на него мой супруг.
А сам безбожные дела творил под столом с моими руками.
Мужские пальцы ласкали мою кисть и гладили каждый миллиметр моей руки. Жар от его ласк сжигал мои щеки. Я отводила взгляд. Митор во все глаза смотрел на нас.
— Папа! — пропищала Марьянка и подпрыгнула она его коленях.
— Складушка, — разулыбался мужчина и подбросил дочь на руках. — От Лады Склада, — прочитал он и поцеловал дочь в ее курносый носик.
Марьяшка пищала, смеялась и брыкалась. Смех детский звонкими колокольчиками лился по терему и наполнял меня счастьем.
Ох, надо тарелки прибрать.
На кухне я украдкой вытерла счастливые слезы и посмотрела на себя в ведро с водой. Вроде все хорошо, глазки не красные.
— Реветь то зачем, — рядом оказался напыщенный Митор. — Поп тебя обидел? — он по мужски с вызовом посмотрел на меня, будто готовился бежать за несчастным стариком и бить ему морду по одному моему слову.
— Нет, — улыбнулась я и быстро поймала мальца в свои объятья.
Начала тискать и лохматить маленького безхозного песика, который только поначалу отфыркивался, а позже поддался моему наплыву чувств и спокойно перенес все издевательства.
— Странные вы бабы, — приглаживал свои волосы Митор, смотря в воду. — Одна кусочки повкуснее на работу приносит, вторая зажимает. Нравлюсь что ли? — поддел меня малец.
— Это Ульянка за тобой ходит? — хитро улыбнулась я.
— А если и она, то что? — надулся важный мальчишка, как индук.
Я расхохоталась над ним и тронула его лоб.
— Ульянка всегда отдает больше, чем сама берет, — я улыбнулась. — Ответственная она очень и добрая. Душа у девки открыта. Боится она, что хлеб зазря ест.
— А может я люб ей? — заискивающе подошел ко мне паренек и заглянул в мои глаза с намеком.
— Хочешь чтобы все у нее узнала? — хитро протянула я.
Парень зарделся. Начал с ноги на ногу переступать и искоса на меня поглядывать.
— Можно? — совсем тихо спросил он.
Внезапно на кухню влетела Ульянка. Она стояла красная, как маков цвет и посмотрела прямо в глаза мальчишки.
— Не люб ты мне, Митор! Не люб!
Внезапно невинное лицо мальчишки изменилось. Он согнулся дугой, припал на передние лапы.
Почему лапы? Потому что его морда лица напомнила мне оскаленного зверя перед нападением.
В дверь вошел Радим с Марьяной на руках и именно в этот момент мальчишка сделал резкий выпад вперед.
Я успела оттолкнуть Ульяну и ощутила, как острые звериные клыки впились в мою руку. Полилась темная и густая кровь. На меня смотрели темные глаза оскаленного пса.
Марьянка завизжала ни своим голосом, а пес потрепав меня и с силой откинув прочь, завыл, вторя визгу дочери.
Радим толкнул дочь в сторону содержанки и бросился унимать разъяреного зверя.
Именно зверя!
На нашей кухне бесновался волосатый тощий человек с обросшей мордой и сплюснутым носом.
Оборотень?
Нет! Проклятье на собачьей шкуре! Родовое проклятье! Сильное! Не на Митора наложенное!
18
Моя рука ныла. Истошно орала дочка. Радим выпихивал во тьму ночи проклятого Митора. Ульянка сидела на полу ни жива не мертва.
Стоп! Надо взять себя в руки!
Обернула полотенцем кровоточащую руку. Затужила как могла. Подхватила дочь одной рукой и закинула ее на плечо.
— Солнышко, маленькая, мама здесь с тобой, — зашептала я и вложила в слова капельку силы.
Соответственно, мои слова для нее ничего не значат. Она сама такая же ведунья, как я. С нее сила стекает, как вода с камня. Чтобы повлиять на нее нужен сильный колдун.
Марьянка продолжила орать не своим голосом мне в ухо. До хрипоты, до боли в горле. С широко раскрытыми глазами и застывшим ужасом на лице.
— Испуг? — спросила я ее бледное лицо. — Выливать надо.
Подошла к содержанке, попинала ее ноги и приказала:
— Воды нагрей, да свечи неси. Испуг дочке выливать буду.
На ней моя маленькая толика силы сработала. Ее потрясенное выражение лица изменилось и она споро бросилась греть воду в чайнике.
— А что это было? — бледными губами запищала Ульяна.
— Спусковой механизм — злоба и ненависть, — я подкинула дочку, но та не переставала орать. Она вцепилась в мои волосы и теперь перешла в хрип. — Проклял кто-то мальчиков род. По мужской линии передается.
— А как ты это поняла?
— Глаза его сказали. Воду не перегрей и тряпицу чистую неси.
Девушка бросилась исполнять наказ, а я приступила к своему делу. Мое сердечко дергалось от крика дочери, но я понимала что нужно все правильно подготовить, а иначе только хуже сделаю.
Дочку в таз поставила и сверху лить стала водицу теплую колодезную со словами:
— Как льется вода, так вылейся испуг
Из Марьяны, из ее очей,
Из ее речей, из ее кровей,
Из ее костей, с печени тезя,
Страху быть нельзя.
Уйди ты, испуг, на порог,
С порога пойди на восток.
На востоке — трясина, на трясине — кочка,
На той кочке, чертова дочка.
Она испуг заберет, в трясину заберет.
Слово мое — ключ. Замыкаю.
Дочка рот прикрыла и стала плакать, как обычно: со слезами и руками ко мне стала тянуться.
Но я продолжила. Силу свою всю в слова тайные вливая.
Взяла воск топленый в тряпицу и стала его мять руками над головой ребенка и обходя по кругу, формируя из него круг.
— Испуг-испуг, выходи из головы, из рук, из костей,
Из очей, из плечей, из речей, из жилок, из всего тела.
Ты испуг-испужище, темные глазищи, тебе не быть,
Головы не кружит, кости не сушить, Выйди испуг-переполох,
Колючий, злючий, студёный, ветряной, от дурного часа от черного глаза.
Слово мое — ключ. Замыкаю.
Марьянка плакать вовсе перестала и я взяла ее на руки, в полотенце завернув.
— Мама, — протянула она и уткнулась мне в шею.
— Поспи, Ладушка. Поспи, родимая, — поцеловала ее носик, личико и ручки.
Малышка уснула, а Ульяна бросилась все прибирать.
— Воду подальше за калитку вылей, — прижала свою крошку к груди и присела на лавочку.
Ульяна побежала избавлятся от колдовских атрибутов, а я села ближе к печки и неосознанно стала напевать колыбельную:
— Ой, лалю, лалю, лалю, я тебя качаю, сны яркие привечаю, а темные отгоняю. Ой, лалю, лалю, лалю...
В терем вошел бледный и потрепанный Радим. Он окинул взглядом светелку. Заметил меня. Его взгляд потемнел. Сделал пару шагов в мою сторону, будто хотел обнять, но отчего-то повернул на кухню. Через несколько минут вернулся с тазиком теплой воды и лоскутами.
— Дай, — нежно взял мою раненную руку.
Дала.
Он полотенце размотал, а рану стал промывать. Кровь с новой силой потекла из ранок. Он руку мне обмыл и туго лоскутами перевязал.
— Такие раны так просто не заживают, — тихо сообщила я.
— Прости, — понурил голову мужчина сидя передо мной на коленях.
— Когда он появился в твоем доме? — начала я свой распросс.
— Четыре года назад, — он обхватил руками свой заветный мешочек с песком и посмотрел на меня.
— В том что случилось, нет твоей вины, — устало улыбнулась мужу. — Такой оборот у него впервые?
Мужчина мотнул головой:
— К осени агрессивен. Часто забывает о том, что человек. Ночью воет на луну. Но никогда не кидался. Как только чувствовал злость — убегал и прятался. Я даже место для него соорудил, чтобы его никто не нашел, — честно отчитался муж и поцеловал мои пальцы на раненной руке. — Что я могу сделать?
— Сними мешочек, — заглянула ему в глаза.
Мужчина дрогнул. Взгляд отвел. Секунду посидел, поджав губы. Потом осторожно снял мешочек и с готовностью посмотрел мне в лицо.
Сила его колдовская как водопад хлынула в комнату. Затопила все, раздвинула стены, вдохнула аромат озона в воздух. На меня смотрело бушующее море, искрящееся пламя, рвущийся ветер и вздымающаяся земля. Неудержимые стихии сплелись во взгляде родном и наполнили меня своим превосходством и устрашающей мощью.
— Повторяй за мной, — вмиг охрипшим голосом зашептала я. — Траян — брат мой родной, направь силу мою к истоку.
— Траян — брат мой родной, направь силу мою к истоку.
— Заживи рану силой моей и не дай крови пропасть.
Мужчина не сдерживался, а говорил так как речь бежит. Сила его оплетала меня и заставляла сладко жмурится. Мышцы мои нервно подрагивали, а кровь сладко застывала от слов. Он питал меня собой.
— Все. Можешь надевать мешочек, — блаженный стон вырвался из моего нутра и всколыхнул пламя во взгляде родном.
Радим вздрогнул, уловив ответную реакцию моего слабенького дара.
На его лице появился интерес. Сначала слабенький, едва уловимый, но через миг он азартом вспыхнул в его взгляде.
— Можно? — он придвинулся ко мне и вжался в мое плечо.
Его губы были очень близко и я совсем обо всем забыла.
Теплое дыхание опалило щеку, а настойчивые губы в невинном поцелуе замерли на моих губах.
Его пламя встретилось с моим огоньком, его буря — с моим порывом ветра, его цунами — с моим ручейком, его землятресение — с моим спокойным полем... сила замерла, "присмотрелась", "попробовала" и переплелась. Как веревка вьется из многих нитей, так и наши силы закружились в едином порыве. Мой ручеек стал наполняться и вскоре стал рекой, а порыв ветра разогнался и принялся пригибать траву на спокойном поле к земле. Он наполнял меня, а я его.
Мы стали одним порывом, одним дыханием, одним сердцебиением.
Я впервые ощущала полное единение и мне казалось что тону от одного невинного поцелуя.