Григорий понимающе усмехнулся. И тому, что правильно сюда пошёл – кабатчик все сплетни ему перескажет и от себя добавит, тем более покойного уважает и хочет быть полезен. И тому, как мужика перед ним передёрнуло:
– Что, мужу наливал лишнего, вот она тебя и отходила?
– Ага, – кабатчик снова передёрнул плечами. – Она же за этого, за Евлогия замуж вышла. А Паисий на сеструхе её женился, на младшей. Нормальные мужики, по речной слободе числятся. Ко мне заходят раз в неделю, но так, немного только, с мужиками посидеть. И денег берут с собой немного всегда. Один раз только в долг Евлогию и налил, так эта Звенислава меня же моим фартуком на следующий день и отходила. Так что ну её.
– Понятно. А этот, Жирята?
Кабатчик скривился:
– Не хочу наговаривать, господин пристав, но гниль человечишка. И деньга у него водится, а до сих пор бобылём. И куда ему деньги? Если он даже в кабак никогда не заглядывает? На блудных баб, говорят, спускает? Но и так... не знаю уж, чего в нём остальные нашли да в ватаге своей держали. Хитрый он, это да. Да из тех, кто в итоге всё время сам себя и обхитрит. Они же всей ватагой за Звениславой ухаживали. Жирята придумал, как её добиться и всех соперников обойти, да Триффилий узнал и поколотил за это. А Звенислава как раз из-за этого за Евлогия и вышла, мол, он меня как корову на верёвку посадить не пытался, за меня сопернику морду не бил, отваживая, а так мужик надёжный да за ним как за каменной стеной. После такого ватага распалась бы, но этот Жирята ужом крутился, перед всеми каялся, и не выгнали его. Хотя всё равно пути-дорожки разошлись.
– Почему?
– Так это. Паисий и Евлогий речниками остались. А Жирята грамоте обучился, да писарем в услужение пошёл, в «Товарищество купца Овсея да купца Ахмета». Перед тем как пай с правом выкупа кто хочет внести, этот Жирята приходит да оценивает, стоит заявленных денег этот пай, или нет.
Григорий скривился. «Риба» на языке законников, или, по-простому сдача денег в рост под процент и тем более за заклад считалась грехом тяжким, законом Божьим и человеческим наказуемым. Пускай кулаки на деревне или в слободах втихаря этим и промышляли, впрочем, и горели их дворы за такое нередко. Но всё по мелочи, много ли бедняк возьмёт на заклад да много ли ему дадут? А вот про «Товарищество купца Овсея да купца Ахмета» Григорий слышал не раз – и слышал, что к этим бедные люди не ходили. Бывало, хочет боярин в поход больше людей снарядить или торговый человек желает побольше телег с товаром в дальний путь отправить, но денег нет – вот и приходят к купцу Овсею и купцу Ахмету. Вроде и не харам, они ведь не процент платят ростовщический, а в товарищество каким-то имуществом на время вступают, денег за него из общей кассы берут, а потом как с прибытком вернутся, по договорённой цене это имущество обратно выкупают. А на деле – та же самая риба, и оценщик, который перед сделкой стоимость заклада проверяет, по краю греха ходит. Приличный человек на такую службу и в самом деле не пойдёт.
Кабатчик тем временем продолжал:
– И вот не знаю, чего они до сих пор с ним знаются? Вчера смеялись, что этот Жирята сам не пошёл, хотя звали, так они втроём прямо в терем купцов вломились, где этот Жирята работает, да оттуда его с собой в кабак уволокли. А он всё равно пить не умеет. Вроде и выпил мало, ушёл – так лыка не вяжет. Вона, кошель потерял даже. Триффилий подобрал да всё шутил – совсем пить не умеет, завтра отдам. И вона, как вышло...
Григорий внешне остался невозмутим, покивал да посочувствовал. Сам же мысленно сделал охотничью стойку: не было этого второго кошеля на теле, родня бы проверила и сказала! Надо бы, если успеет, сегодня к этому Жиряте заглянуть. Пусть расскажет, что за кошель он потерял. Не было ли чего в том кошеле настолько дорогого, из-за чего тать мог рискнуть и напасть? Если деньги у этого Жиряты водятся и пыль в глаза любит пускать – запросто с собой серебра может в кошеле таскать. И тоже по скупке краденого насчёт него пройтись. Или лучше завтра с утра к чернильной крысе этой зайти? Для очистки совести Григорий дотошно всё-таки опросил кабатчика насчёт всех остальных, кто хотя бы недолго был вчера в кабаке, но был уверен – пустое.
Разве что под конец разговора кабатчик удивил:
– А вы, ещё, господин пристав, тряхнули бы Остаха Косого. Трое их у меня ходит, пьянь подзаборная. Остах, Хотовит да Иустин. Крест нательный и тот заложат, выкупят – а потом снова пропьют. И крадут, особенно Остах. Несколько раз ловили их слободские на кражах, по морде вразумляли, да толку-то… Побожаться, крест поцелуют, что никогда, а как крест заложат – с похмела всё и забудут, слово своё. Этот Остах всю последнюю седьмицу у моего порога сидел да каждый вечер побирался, может, кто нальёт по доброте. А сегодня утром прибежал, свой последний заклад выкупил да сверху ещё и штоф водки взял.
– Проверим, – кивнул Григорий.
Шанс, что этот Остах каким-то боком причастен – небольшой, знал он таких пропойц. Стянуть чего-то – запросто, а вот с кистенём ходить ночью – тут нужна трезвая голова да крепкая рука. Или… Мог быть наводчиком? Торчит возле кабака, дальше сказал татям, у кого денег много осталось, да при это голова уже хмельная? Увидел серебро в кошельке Жиряты да на Трифиллия, подобравшего кошель, разбойников и навёл? Легко. Нет, проверить Остаха тоже стоит. Хотя всё-таки, скорее всего – совпадение.
Глава 7
Просидел у кабатчика Григорий довольно долго. Серенький осенний день уже почти закончился, сквозь щель между облаками и землёй румяный закат ярким полымем догорал на золочёных куполах церкви, мелкий дождик, как булавочные головки, сыпал в лицо и щипал за уши. В тепле каморки кабатчика и от пива было немного разморило, но холод улицы заставил взбодриться. Так что перед тем, как идти домой, Григорий решил заглянуть к Жиряте, тот по-прежнему жил в речной слободе. Проще сейчас крюк сделать, чем завтра отдельно в слободу снова идти.
Тут словно из вечерних сумерек соткался непонятный мужичок в залатанном зипуне. Причём Григорий даже за нож схватиться не успел, вроде и не было рядом никого – и вот уже стоит. А мужичок поклонился и сказал:
– Господин пристав, дозвольте слово молвить? Нашли вашу пропажу. Недалече. В стрелецкой живёт, прозывают – Милобуд. Я скажу, где искать, он уже знает, что вы зайдёте. Но вы обещали, что вам только продавец нужен.
– И от своего слова не откажусь.
Прежде чем идти к скупщику краденого, Григорий всё-таки вернулся в приказ и взял с собой жилецкую пятёрку с целовальником в сподручные. Прикроют, да и говорить, когда за спиной подмога – оно удобнее, как ни крути. Впрочем, тут ни стращать дыбой, ни бить морду нужды не было. Скупщик, явно заранее пуганный ночными хозяевами улиц, говорил чётко, внятно, по делу, при этом руки у него тряслись непрерывно. Зато услышав имя, Григорий аж обомлел: угадал кабатчик, кошель и кисет продал скупщику тот самый Остах Косой!
Дом у подозреваемого был неуютный, некрасивый, холодный, неприветливый, обветшалый. Добавить осеннюю темноту и дождь...
– Ломай, парни, – приказал Григорий. – Любопытных в такую погоду нема, не донесут.
Трухлявые ворота снесли одним пинком, дверь в дом оказалась покрепче, но и её вынесли с петель не глядя. Хоть на этих деревяшках сорвать уже свою злость, что не дома у печи в такую промозглую погоду сидишь и трубочку куришь, а шляешься по всяким вонючим углам. Потому что из дома несло самой натуральной помойкой. Хозяин дома вообще ничего не заметил, так и валялся на полу мертвецки пьян, в луже своей мочи и в обнимку с пустым штофом. Такого даже на дыбе допрашивать бесполезно, секи кнутом – ничего не почувствует. И от этого злость у Григория подскочила, как дикий необъезженный жеребец, вставший на дымы и молотящий копытами. Мужичка отволокли в холодную до утра...
Домой Григорий вернулся в дурном настроении, аж сорвался и рявкнул на младшую сестру, которая к брату сунулась то ли сплетней поделиться какой, то ли спросить про какого-то паренька. Хорошо мать всё поняла сразу, девок отогнала, сына накормила и скомандовала:
– Дрова иди колоть, хоть польза по дому выйдет да злость выпустишь, тогда и на людей перестанешь рычать и кидаться, али зверь дикий.
Час махания тяжёлым колуном и две поленницы – одна дрова для печи в доме, другая по-иному колотая для бани – помогли так себе. То есть злость немного улеглась, так что Григорий молча лёг на лавку и смог уснуть, но утром проснулся всё равно в самом дурном расположении. И очень рано, восток едва-едва зарделся зарёю, а ночная темнота лишь самую малость сделалась реже, чтобы совсем немного можно уже было разбирать различные предметы – и только. Стараясь никого не разбудить, Григорий торопливо чего-то подхватил со стола перекусить на ходу, накинул кафтан и чуть ли не бегом направился в приказной терем. А там сразу приказал волочь вчерашнего мужика в пыточную и вешать на дыбу.
Настроение особо не улучшалось, да и не верил Григорий, что вот этот дряблый и рыхлый испитый мужичок и есть убийца. Зато штатный палач сегодня был на редкость в добродушном настроении, хотя и его подняли ни свет ни заря. Хотя, может, понимал, что, скорее всего, трудиться не придётся, а мужичка подвесили на дыбу «попугать для большей сговорчивости». Не зря, заводя жертву, приказной палач по-доброму советовал:
– Ты, мил, человек, ори, не стесняйся. Через это оно всё и легче переносится, да и потом проще будет.
О том же явно думал и примостившийся за столом углу писарь, который вносил ответы пытаемого и вопросы пристава в допросные листы. Дожёвывая купленный у какой-то торговки по дороге на службу пирожок, палача поддержал:
– Ты ори, ори спокойно. Через это и разговорчивее, м-м-м, штановятся. А как всё господину приставу расскажешь, так мы тебя сразу и снимем. Эх, вкусные у тётки Марфы, которая на углу, пирожки. Надо было ещё взять.
– Куда тебе пирожков, ты скоро в избу боком пролезать будешь, – беззлобно подшутил над писарем палач.