Григорию осталось лишь выругаться – не выбирая слов, цветистым жилецким матом.
Катерина – звоном прямо между ушей – повторяла особо запоминающиеся фразы.
– Кать, что это было? – спросил Григорий, с трудом, но загоняя на место ремень.
Нашёл сухую ветку на дереве, скормил огненному мышу. Тот фыркнул беззвучно, пустив на ладонь сноп тёплых, не обжигающих искр.
«Это... Гришь, погоди. Призыватель должен быть где-то рядом».
– Насколько рядом? – спросил Григорий.
Умудрившись одновременно застегнуть пояс, отпрыгнуть заячьим скоком в кусты и оглядеться, провести взглядом вдоль берега. Тёмная стена косогора, деревья – чёрные, шелестящие на ветру контуры и тишина. Городская, шипящая в ушах тишина.
«Вроде бы... Даже теоретически, это сложный вопрос... У меня лично при жизни получалось с трёх вёрст. Но новичку надо быть в прямой видимости».
– Ну тогда...
Григорий огляделся снова, прислушался. Вроде услышал чьи-то шаги. Точно – шаги впереди, мягкий шелест сапог по мокрому косогору. Выхватил нож-засапожник, рванулся бегом на звук. Вдалеке кто-то чертыхнулся и побежал. Шлёпнулся, был слышен глухой звук удара, ругательство, треск ветвей. Собачий, тревожный лай. Ленивый, впрочем, на своего, для порядка. Через мгновение собака облаяла уже Григория – уже не так, а яростно, как чужака, сурово и со знанием дела. Григорий отшатнулся, оглядел слободской, крепкий, без видимых дырок забор. Леший знает чей за ним дом – Григорий почесал дважды в затылке, пытаясь вспомнить план слободы, но так ничего путного и не вспомнил. Пара полусмытых следов на земле, в одном острый нос сапога чётко врезался в землю. Тоже мимо, такие здесь почти что у всех.
– Катя, не видела, кто это был?
В ответ прозвенело виновато между ушей:
«Нет, извини. Не догадалась».
– Ладно, – проворчал Григорий, пошёл обратно по следам остроносых сапог. И тут поймал снова, то, что франкские лекари зовут дежавю. Вроде на тех же кустах, что и в прошлый раз, когда ловили Жиряту-варнака. Хорошие кусты, колючие, острые – они взяли клок от кафтана тогда. А сейчас им на шипы попалась золочёная, тонкая нитка.
Где-то, спустя полчаса, поломав в сердцах пару ни в чём не повинных деревьев и едва не поймав башкой пулю от самопала – караул у затона, да мать их растак, угораздило же мужиков проснуться не вовремя. Короче, где-то спустя полчаса слегка успокоившийся, и порядком уставший Григорий сел на камень у тёмной воды, набил трубку и начал думать.
«Наконец-то…» – прозвенел в голове призрачный голос. Ехидно так.
Григорий степенно проигнорировал. Собачий лай, ленивый, как на знакомого, и яркая нитка от щегольского кафтана с золотым тонким шитьём складывались в Сеньку мать его Дурова, целовальника. Увидел, получается, Григория в университете, метнулся – речник благо, ему волшебный сом без надобности – обратно, взвёл колдовскую засаду. Зачем и как? Непонятно, но никуда не денется – на допросе расскажет зачем. Как допросить? Тут Григорий затянулся, выдохнул клубок ароматного дыма из трубки, понял, что просто вломится, размахивая царёвой пайцзой – дело глупейшее. Дуров – это не Охрим, давно пропивший достоинство человеческое. И не богатый, но отколовшийся от «обчества» варнак Жирята. Тут на крик мигом подвалят десяток-другой целовальников, дружков Стеньки по ночной страже, и пайцза не сильно их впечатлит. В реке её сому показывать, разве что, а он читать не умеет. Взять своих из жильцов, да побольше и боярина уговорить для почёта? Ага, щас, слободские такую компанию ещё на рогатках увидят, вполне резонно решат, что власть приехала печные трубы и бани для безопасности проверять и пойдут, по обычаю, встречать гостей дорогих стенкой на стенку. Речной на жилецкую, получится весело, конечно, но... Ладно, в любом случае – не вечно же Стенька будет сидеть в слободе. А если даже и будет, то... Григорий повернулся, окинул взглядом тёмные деревья на косогоре, потом чёрную воду Сары-реки. Улыбнулся, взлохматив усы. Как там боярич младший, Павел Колычев говорил? Будет из Стеньки хороший сюжет для франкского романа. Ладно, пока подождёт. Пока...
Подумал Григорий, подумал да, поднялся. Всё таки выколотил погасшую трубку об каблук. Нашёл сухую щепку – мышь-демон тут же вылезла, помотала жалобно головой. Григорий усмехнулся в усы. Спросил у плывущей по-над волной дымной, призрачной тени:
– Кстати, Кать... Что ты там у реки меня сказать заставила?
«Это, ну... – призрак озабоченно почесал в голове, голос на мгновение дрогнул, замялся... – Это вообще-то не переводится никак. Но ближним аналогом в нашем языке будет «мать вашу через колоду налево».
– Ничего себе...
«На языке высших демонов. Эта лоза по классификации – демон низший. То есть неразумный, вроде нашей огненной мышки. Только в отличие от мышки, тупой и хищный, что твой рубанок. Но для высших они оба – еда. Вот лоза от тебя и шарахнулась».
– Демоны, блин, – проворчал в усы Григорий, глядя, как тает в лапках мышки-демона щепка. Как умильно дёргается острая мордочка, как плывёт, приятно щекоча кожу, сухое тепло. – Прикармливаются на уголёк, изгоняются матом. Дела. А морена, она к каким относится?
«Низший-средний, по нашей... еретической-то есть классификации. То есть тварь разумная и, вроде, воля даже как есть, но... Как это сказать по-вашему? Лоха на мясо за мелкий грош... Навроде как каторжнику вашему тюрьму на войну заменили. А для высших – это та же еда...»
– Для них всё еда, как я погляжу. Весёлые дела, похоже, в адском уезде творятся. Ладно, леший с ними. За Стенькой посмотришь пока? Пару дней, куда ходит, что делает...
«Хорошо... – прозвенел в голове Катькин мягкий и ласковый голос – А ты куда?»
– Надо бы Варваре рассказать, она в этих демонских делах больше меня понимает. И в мамонтах, не мог ли он на что-то вроде вашего колдовства так беспокоиться. Поздно уже. Хотя жаль, что мы порознь вернулись.
«А в этот ваш…»
– Лазоревым кафтанам тоже, по-хорошему, сказать бы. Эта ваша того самого Азура, да в столице – это прямо по их части. Да только считай чутьё – шуму много будет от них, и суеты, а толку никакого. Спугнут. Ну, может, мелкую рыбёшку вроде Сеньки выловят, не верю я, что он старшой среди неведомых татей или того же «комара» сам знает. Так, шелупонь на побегушках. И выловят лазоревые кафтаны такую же шелупонь, да и докладать торопливо и на радостях станут: всё спокойно, пойманы еретики и заговорщики, пресекли. Нет, рано им знать. Сами пока.
Глава 12
Когда Григорий вернулся домой, сёстры уже давно посапывали на печи, а вот мать с чего-то не спала. Вышивала красной ниткой полотенца при тусклом свете свечи, щуря ослабевающие глаза на тонкую сверкающую паутинкой в ладони иголку. Увидев сына, как-то просветлела лицом и сказала:
– Вернулся? А мне не спиться чего-то. Поздновато ты…
Сердце у Григория ёкнуло и сжалось. Вот также мать отца с такфиритских походов ждала, и бабушка – деда из-под Колывани. Спросит сейчас чего, как ей в глаза врать, что чудом да помощью Кати и мыша-демона жив остался? Придумать, чего и как соврать, Григорий не успел. Огненный мышь то ли оголодал, то ли ещё чего. Но стоило Григорию скинуть кафтан, как он, не дожидаясь разрешения, вылез из рукава рубахи, пустил в воздух рыжую яркую искорку, фыркнул и стремглав кинулся в печь. Как пловец в реку с обрыва, так и он нырнул в тлеющие багровым жаром угли. По избе прокатилось сухое, приятное коже тепло – волна самого настоящего блаженства.
– Ох, – вскрикнула и вскочила мать. – Это ещё что такое?
– Ну… – смутился Григорий. – Вот. Зверушку домашнюю в дом решил новую взять.
– Я вижу. Что. Это. Такое?
– Ну… мышь огненный. Демон, трофейный, можно сказать. Но он хороший. Ты не переживай, их и лазоревые, и в церкви проверяли, всё нормально. А так он мне сегодня помогал, вот и решил – пусть живёт. Угольками питается и щепками, только не перекармливать сказали.
– Ну раз не перекармливать, то посмотрим, кого вы тут подобрали на этот раз, – хмыкнула мать.
Григорий в ответ тоже заулыбался.
Начались их «находки» с голодного щенка, которого Григорий подобрал на улице. Понравился ему смышлёный малыш необычной рыже-белой раскраски. Так и осталось неизвестным, откуда в жилецкой слободе взялся щенок сторожевых пастушьих собак из аллеманских земель Шотландии. Он быстро вымахал в серьёзного пса с длинной жёсткой шерстью, размером пусть и не самым крупным в слободе – но быстро всем собакам доказавший, кто отныне в округе самый главный. Назвали его Молчун: и по хозяину, и потому что, в отличие от соседских пустобрёхов, лаять пёс не любил. Зато если уж нападал, то молча и насмерть. Что когда на загородное огородие попробовала было сунуться стая помесей волка и собаки – Григорий тогда даже пальнуть не успел, как Молчун с негромким рыком перегрыз горло обоим чужакам. И когда разок уже на подворье в отсутствие хозяина попытался сунуться вор: Молчун сначала прокусил мужичку обе ноги, а уже потом позвал людей.
Вторым стал подобранный сёстрами непонятно где облезлый котёнок. В итоге откормленный и вымахавший в трёхцветного, очень пушистого и наглого кота по кличке Падла. Кличку котяра получил за наглость и принципиальную вороватость – таскал всякую всячину кот исключительно из любви к искусству, впрочем, никогда не переступая черты, за которой влетит серьёзно. Но при этом оказался потрясающим охотником на мышей, напрочь выведя грызунов не только у себя дома, но и у соседей. За что и получал всегда прощение после очередной выходки.
Ну а теперь вот добавился огненный мышь. То ли демон, то ли зверушка, а тоже с пониманием. Ночью сидела тихо. Зато когда хозяйка с рассветом начала шебуршить вчерашние угли и разжигать дрова, мышь высунулась наружу, дыхнула на бересту. Дальше ей не понравилось, что дрова немного отсырели и занимались плохо, нырнула вглубь под свод печи. Несколько раз там чего-то чихнула и фыркнула, поплёвываясь искрами – и дрова занялись. Огненный мышь высунул мордочку и с вопросом посмотрел: нормально, хозяйка? Получив в ответ: «Ох ты, какая умница-то», – самым настоящим образом заулыбался во всю морду и нырнул обратно в огонь. Там ему явно нравилось больше, чем в приостывшей за ночь избе. За приблудного демона можно было не беспокоиться, так что, оставив его со спокойной душой дома, Григорий отправился к дому Колычевых. Хотя и ранний час – с Варварой надо поговорить чем быстрее, тем лучше.