– Тогда подожди...
Сказал Юнус-абый, качнул головой, наклонившись, его тонкие пальцы в перстнях порылись в лакированной шкатулке. Что-то щёлкнуло, в доме резко запахло грозой, и ветер снаружи – завыл, забился тревожным, гортанным воем.
Григорий втянул носом воздух, прислушиваясь – нет, не тяжёлый, военный ветровой щит, так – лёгкое заклинание, заглушающее звуки. Что изнутри, что снаружи – ветер позаботится, чтобы слова не дошли до чужих ушей. Кивнул хозяину, сел, скрестив ноги, напротив, на мягкий восточный ковёр. Поймал осторожный, внимательный взгляд из-под седых бровей, спросил – вежливо:
– Есть один человек, которого ты, возможно, знал, почтенный Юнус-абый. Лихой, фартовый, судя по всему, человек. Имени, отчества не знаю, слышал клич али погоняло: Талиб. Скорее всего, действительно талиб, то есть студент или бывший студент, только не наш, а какого-то из южных училищ. Возможно – Багдад или Исфахан. Высокий, тонкий, лицо восточное, нос с горбинкой, брови почти срослось, волосы длинные. Цвета не знаю, уж извини. По виску и щеке, вот так – шрам, тонкий, по виду – от лёгкой сабли. Владеет магией. Или имеет доступ к амулетам, причём не нашим, а южной работы из халифата. Не знаешь такого?
– Волосы длинные, брови почти срослось, а цвета их ты не знаешь – как так, дорогой? Странно. Впрочем... Подожди, Григорий, почему ты говоришь в прошедшем времени?
– Да. Его тело нашли у реки, утром, под мостом у странного дома.
Юнус-абый замер, откинувшись, на мгновение – закрыл глаза. Кадык его дёрнулся, на мгновение – по ушам хлестнул мелкий и дробный стук. Каменные чётки закрутились, защёлкали меж тонких пальцев. На выдохе – рванул в небо протяжный, торжественный возглас:
– Машалла! – Юнус-абый распахнул глаза снова, тихо, очень медленно проговорил: – Странно, я думал, что буду радоваться. А вот, сбылось и почему-то не радостно.
К удивлению Григория – он потянулся, достал из резного шкафа бутылку. Налил светлую, мутную водку в стакан, толкнул по резному столу Григорию под нос:
– Выпей, Гриш. Мне южный закон запрещает, а ты выпей, проводи... Справедливый был человек. Это моя сабля оставила ему этот шрам, а его печать – забрала изрядный кусок моей жизни, но всё равно. Он мог взять гораздо больше, но написал в бумаги лишь то, что сумел доказать, хоть честность и стоила ему боярской шапки. Всё равно... А теперь, выходит, он мёртв. Только ты ошибся, Григорий, не лихой он был человек. Наоборот. Эх, пусть Господь единый будет также справедлив к тебе, Талиб, легавый пёс царского махбарата...
Юнус-абый опять замер на мгновение, застыл, подняв глаза к небу. Коротким жестом – ополоснул лицо. Встряхнулся, опять – сверкнул на Григория из-под бровей чёрными, острыми как у птицы глазами.
– Говоришь, убили его?
– Да. Сегодня ночью или поутру. Тело изуродовали до неузнаваемости, подкинули рекой, под странный дом.
– Махбаратчикам под нос. Наглость... И ты ищешь, кто у нас борзый такой? Почему ты, а не лазоревые кафтаны?
– Ну их в пень... Бегаю тут за одним, а они у меня поперёк дороги вылезли, со следа сбили. Теперь как собака, кругами, пытаюсь обратно взять след. Может, слышал – Сенька Дуров такой, речник из слободских?
– Вроде, вроде... – проговорил он, медленно, перебирая в пальцах каменные, стучащие чётки. – Единый Господь знает лучше, конечно же, но... Я слышал это имя всего один раз. Была на реке ватага – из мелких, да и честно говоря, поганой, шакальей породы. Из тех, которым самим кистенём махать боязно, а вот утопленника или лодью разбитую на реке ободрать... Пару лет ходили гоголем, говорили – у них фарт, удача и добыча сама в сети плывёт. А потом атаман их ко мне заходил, сильно пил и ругался. Уже бедный, оставила их удача. Вот он как раз искал Сеньку Дурова, кричал пьяный, что покажет ему. Будет, мол, знать, что значит «скучно»... Я его выгнал тогда – не люблю пьяных, а пьяных шакалов – тем более. А ватага та исчезла потом, ни в городе, ни на реке про них больше не видели и не слышали...
Григорий осторожно выдохнул, почесал в затылке – вместе с рассказом писаря в речной слободе история Юнус-абыя складывалась в неприглядную для Сеньки картину.
– Дела... Вот тебе и шакалья удача. Спасибо, Юнус-абый. Может...
Замер, прислушиваясь – вроде за ветровым пологом раздался какой-то звук. Встряхнулся, проговорил, быстро, словно боясь, что разговор прервётся на середине:
– Возможно, ты слышал про ещё одного человека, почтенный Юнус-абый. Только про него я знаю лишь одно погоняло.
– И какое же?
– Казначей.
За спиной лязгнуло, холодный ветер хлестнул по шее волной. Увидел, как распахиваются в изумлении глаза Юнус-абыя, услышал хруст ткани и шаги за спиной. Обернулся – по-волчьи, с места, по привычке – нащупывая за голенищем клинок. Нож звякнул, замер в руках. Лазоревый блеск кафтана, острый, внимательный взгляд серых глаз. У дверей спокойно, скрестив руки стоял Платон – не ждали не гадали – Абысович.
Он поймал взгляд Григория, снова – неуловимо дёрнул лицом. К изумлению того – совсем почти вежливо поклонился.
– Казначей – это я, – сказал он. – Хватит бегать, Григорий Осипович.
Глава 20
Призрак Катерины – чуть заметное серебристое мельтешение в уголке глаза. Видно было, как она вертится, маячит за спиной махбаратовца, всплывает то за одним, то за другим плечом. То и дело показывая ему длинный тонкий язык.
«Бе-бе-бе...»
Григорий погрозил пальцем ей, не выдержал – улыбнулся.
– Чего? – рявкнул, враз ощетинившись ничего не понявший махбаратчик.
– Ты спокойней, Платон Абысович, бог с тобой. Видно же, на толоку пришёл позвать – так стакан поставь, да поговорим по обычаю. Подраться всегда успеем.
Встал, медленно обернулся – хотел переведаться взглядом с Юнус-абыем, но не успел. Старый волчара как-то незаметно исчез, оставив в доме его одного, глаза на глаза с махбаратчиком. Кивнул, снова сел, жестом – показав махбаратчику подушку напротив. Тот дёрнул лицом. Проговорил, садясь, медленно:
– Ладно, Григорий Осипович, бог с тобой. Уговорил. Эдак мы и в самом деле до Джабраиловой трубы пролаемся.
– Хорош «вичить», не боярин.
Махбаратчик усмехнулся:
– Пока. И, учитывая ваши семейные обстоятельства – не вам отказываться от тех возможностей, что даёт сотрудничество с махбаратом.
Его пальцы дрогнули, прошлись в воздухе, очертив что-то: то ли очертания боярской, высокой шапки, то ли башню «централа» – пересыльной тюрьмы.
– Чего? – рявкнул Григорий, вмиг закипая, тяжёлые кулаки сжались, брякнули о столешницу.
«Тише, тише...» – перепуганный звон-голос Катьки между ушей.
Испугалась… Григорий встряхнулся, с усилием разжал кулаки. Посмотрел махбаратчику прямо в глаза, кивнул, ответил:
– Хорош. Ладно, давай вместо стакана – расскажи, чего вы за Сеньку Дурова зацепились?
Махбаратчик наклонился, золотой рубль сверкнул в пальцах его. Смерил Григория взглядом и усмехнулся:
– Хорошо, – лазоревый покрутил рубль между пальцев и положил перед собой. – Монету видишь, что ты нашёл? Ободка такого ты раньше не встречал, это понятно. Мир наш во зле лежит, всех воров разом истребить невозможно. Но одно дело – когда воруют на базаре и полушки, а другое – когда рубли, мешками, царёвы слуги в диване или на казначействе. Вот это последнее очень печалит нашу пресветлую Ай-Кайзерин. – При этих словах – Катерина снова рассмеялась, тонко, между ушами. – Поэтому на монетном дворе рублям делают такой ободок, перед выдачей служивым людям «на руки» его спиливают. Причём просто так не спилить, зачаровано от этого. Там пол доли всего, выходит почти законный доход раздающего. Выплывет рубль с меткой у купца или в рознице – сразу видно, кого из казначеев можно трясти на предмет недостачи. Вот и выплыл с месяц назад рубль один, из весьма примечательной партии.
– Продолжай.
– Три месяца назад у стропалей воздушных на слободе этой партией жалование царёво выдавать должны были. Деньги с нарочным на съезжую избу привезли, писарь с повытчиками на ночь, как водится, заперлись – пересчитать, акт написать, да ободки с метками себе спилить по обычаю. Только наутро стропалям пришлось дверь ломать – внутри съезжей были мёртвые все, денег нет и засов на двери – что странно – изнутри задвинут и накрепко.
– Дела... – протянул в такт словам Григорий, подумал между тем про себя: «Лозе этой Сенькиной хватит силы засов открыть, а потом обратно задвинуть?»
И как бы случайно, чтобы лазоревый не понял, решил просто от волнения – пошевелил руками, одна ладонь как цветок и палец прямой как засов обхватила. Призрак догадалась и закивала:
«Силы – точно хватит, а вот ума... Не знаю, Гриш. Впрочем, она бьёт и мечется наобум, могла по засову и попасть случайно».
– Дела... Выплыл меченый рубль, значит?
– Выплыл. На вашем, зареченском рынке, продавец сообщил куда следует, покупателя опознали, хоть и не враз. Сенька Дуров. Надо было брать, Талиб пошёл ночью и под прикрытием, чтобы с вашим Зубовым о взаимодействии не договариваться, матюгов боярских не слушать. Понадеялся на ветровой щит, базарную байку про колдуна, финский разговорник и саблю.
– А лучше бы договорился, бог мой. Подумаешь, матюги. А так в итоге он вышел с одной саблей против лозы Азура...
– Чего?
– Ага. Та же хрень, что и у Дуванова в доме, ересь и демоны... Только в отличие от лоха Дуванова, Сенька своим демоном умеет управлять и не убиваться сам при этом.
– Откуда знаешь?
– Поцапался с ним три дня назад. Получил эту бисову лозу прямо под ноги.
– Как отбился?
– Помогли. – Григорий улыбнулся, показал пальцем себе за плечо.
За левое – вообще-то Катерина сейчас крутилась вокруг махбаратовца, строя рожки у него за спиной. Но махбаратовец понял, кивнул. Спросил коротко:
– Почему ей веришь? Я знаю, крутится она вокруг тебя. Ещё у боярина приметил. Но не как ты, чтобы видеть и слышать хорошо.