– Да вот как-то отпетлял. Не человек, а ходячая недоработка. Моя. Индуса – тоже, из Амритсара дядька, бойся его. Голова над всеми нищими в городе. Но это сейчас неважно, важно – оба, в один голос сказали, что тут через ям прошла одна парочка часа три назад. Весёлая... И оба в лазоревых, махбаратских плащах. В сторону караван-сарая. Смекаешь?
– Нет. Ну, в отпуску люди, гуляют и что?
– А то, Григорий Осипович, что отпуску нам с начала войны не положено. Есть смысл проверить. Пошли?
– Пошли, – кивнул Григорий.
Благо недалёко. Каменная громада караван-сарая громоздилась почти прямо над их головами. Здоровое, двухэтажное здание со стрельчатыми арабскими арками – правда, первый этаж здоровый, на мамонтов, не на людей. Гулкая пустая по ночному времени галерея, каменная лестница вверх. Под стрельчатым сводом выл ветер, вибрировал, дрожал в завитках арабесок и резных круглых нишах-така, колебля тусклый свет масляных ламп, создавая напев – бессмысленный, протяжный и сладкий.
«Ой, мамочки. Поющий дом», – в такт ветру прозвенел в ушах голос Катерины,
«Ага», – подумал в ответ Григорий.
Замер на полушаге, резко, оборвав мысль. Почудилось было – сквозь песню ветра чьи-то шаги. На мгновение, потом они свернули куда-то в арку, исчезли, песнь ветра забрала их. Махбаратчик нетерпеливо постучал в дверь. Резную, деревянную дверь под двойной аркой на галерее.
Глазок щёлкнул – на мрамор легла полоса жёлтого неяркого света.
Чей-то тонкий голосок прозвенел:
– Ой, проходите, проходите, пожалуйста,
Голос был мягкий, грудной, вибрирующий – растёкся музыкой по ушам. Григорий сморгнул раз и другой, увидев оливковую, блестящую кожу над воротником шёлкового кимоно, узкие, обильно подведённые тушью глаза привратницы стрельнули в него на миг острым, внимательным взглядом. На миг, потом она опять повернулась, поклонилась махбаратчику на чинский манер. Или на ниппонский или вообще Когуре – не поймёшь. Знаний, которых нахватался по верхам, Григорию хватало, чтобы на глаз отличить яхуда от езида, но не разбираться в уроженцах совсем дальних краёв, куда даже на мамонте не сразу доскачешь. Да и взгляд расплывался, тонул в карих миндалевидных глазах и завитушках чёрных волос, свитых и уложенных в прихотливую, высокую причёску. Привратница стрельнула глазами в него, проговорила голосом тонким, по лисьи ласковым:
– Добрый вечер, рады вас видеть, господин. Наконец-то решили отдохнуть в нашем обществе?
Махбаратчик вернул поклон, улыбнулся – внезапно, Григорий удивился, видя, как на миг поплыло, оттаяло его лицо:
– Всё цветёшь, Мэй, всё цветёшь... – проговорил он, неожиданно для Григория улыбнувшись. – Скоро девятый хвост вырастет. Но увы. Когда я приходил сюда не по работе?
– Ну, не теряем надежды...
– Не в этот раз, Мэй. Скажи маме Розе, что я хочу её видеть. И – двери на замок...
– Хорошо.
Девушка в кимоно хлопнула в ладоши, за спиной – Григорий на полном серьёзе услышал щелчок дверного замка. Повернулась, грациозным, кошачьим жестом показывая на внутреннюю дверь, сверкающую цветным стеклом.
– Проходите, мама Роза сейчас подойдёт. Но она точно рассердится на всех, если мы не угостим вас кофе.
– Эй, ты куда меня завёл? – украдкой шепнул Григорий, придержав махбаратчика за плечо.
– Сапоги вытри. И не удивляйся пока ничему. Увидишь... – ответил махбаратчик.
Вторая привратница, тоже поклонившись без звука, открыла им внутреннюю дверь. Она была высокой, крепкой и кожей чёрной как ночь. Золотые браслеты прозвенели на её тонких руках, кривой кинжал-джамбия хищно звякнул на поясе. Григорий усмехнулся в усы, шагнул следом за махбаратчиком.
Глава 21
Внутри поющий дом был ещё чудней, чем снаружи. Нет, Григорий знал, что на втором этаже караван-сарая была гостиница – серьёзное и уважаемое заведение для серьёзных и уважаемых людей, гоняющих товары от жарких песков арабов до встречавших первыми Солнце островов ниппонцев. Но чтобы здесь заодно нашёлся такой безмятежный и сладкий на вид уголок – раньше не догадывался. Дверь вывела во внутренний дворик – широкий, открытый, по осени вместо крыши поднят полупрозрачный магический щит, мерцающий радугой по краям и позволяющий видеть тёмные осенние облака, подсвеченные понизу огнями воздушной гавани. Внутри было тепло, и, несмотря на осень, кусты белого жасмина и алых роз цвели, оплетая арочные своды, забранные резными решётками ниши в стенах, столбы колонн, чьи верхушки дробились, растекались подобно медовым сотам. Апельсиновые деревья по углам в кадках, от них плыл сладкий, кружащий голову запах. В три струны тонко и печально звенела музыка, в мраморной чаше посреди зала струился невысокий фонтан. По осени – его струи били то холодной, прозрачной водой, то горячим, рыжим волшебным пламенем. Неяркие масляные фонари с цветными стёклами, их свет дробился, ложась на пол прихотливой, почти каллиграфической надписью.
Мечтательный голос Катерины в ушах:
«Красиво».
– Ага, – подтвердил Григорий, лихо подкрутил ус.
Попробовал пересчитать взглядом обитательниц, сбился, следом за махбаратчиком сел, скрестив ноги, на мягкий ковёр.
– Слушай, откуда такая красота? – украдкой шепнул Григорий махбаратчику на ухо, провожая взглядом атриум перед фонтаном – там звенела негромкая музыка, яркая, словно бронзовая, танцовщица крутилась под звон медных колец, раз за разом отрабатывая па тягучего и странного танца.
– Откуда, откуда... – проворчал махбаратчик, тихо, в бороду, чтобы не услышали, – летуны наши, чтоб их там облаком, да по голове. Натащили баб со всех концов света...
Он прервался, когда принесли столик на гнутых ножках, жаровню, тёмная эфиопская женщина в белом, очень просторном и прихотливо вышитом платье уселась напротив, разминая в ступке кофейные зёрна – вещь прежде Григорием невиданную, но пахнущую приятно и остро. На пальце женщины – золотое простое колечко, на запястье – крутился именной флотский браслет... Сощурившись, Григорий углядел на нём надпись. С именем, знакомым, по старой памяти. «Громобой». Этот летающий корабль сгорел пятнадцать лет назад в небе над Аравийской пустыней...
Потом их прервали – аккуратно, но как-то сразу и вдруг. Хозяйка заведения явилась – выплыла поспешно и спокойно, как боевой корабль на воду. Махбаратчик рывком вскочил ей навстречу, заговорил. Хозяйка дважды протититуловала того «маленьким», сказала, что «он плохо кушает». И вообще, без заботы совсем похудел. На этих словах Катерина, беззастенчиво пользуясь правом невидимого остальным призрака, рассмеялась над махбаратчиком в голос. И даже Григорий аккуратно улыбнулся в усы.
По делу – а после двух напоминаний аккуратно старавшегося не разозлится махбаратчика мама Роза таки всплеснула руками, обиделась и заговорила по делу – сказала, что да, заходили недавно двое в лазоревых махбаратских плащах. Очень милые, вежливые и культурные мальчики, не чета некоторым... Один, правда, был сильно навеселе, но это не важно, ведь деньги-то были у другого, а приказные опять всё зажали, и бедным девочкам как-то надо и жить. Они уговорились с Анджелой и Лейлой, сняли комнату на ночь и заперлись...
Хозяйка говорила, повторяясь, ахая и забавно перевирая слова, Григорий слушал, смаргивал – серебристые блики плыли в уголке глаз. Плыли, мельтеша, скользили, прячась в переливах неяркого света. Вроде бы морок, хотя нет, протерев глаза, Григорий явно различил невысокую, серебристую фигуру, свитую из дыма благовоний и изломанного света цветных витражей. Вот она прошла решётки – алые розы просвечивали сквозь неё, на миг сделали фигуру ярко-красной, кровавой. Вот она метнулась по залу, тихо, беззвучно крича. Григорий рванул за плечо махбаратчика, повернул, бесцеремонно ткнул пальцем – видишь? Тот кивнул, оскалившись хищно, подобрался, уронив руку на пояс, на нож. Голос Катерины взвился, зазвенел дико между ушей. Фигура словно услышала – вздрогнула, обернулась подлететела прямо на них. У неё были чёрные – морской волной – волосы и дикие, вытаращенные в страхе глаза. Красивое, с разрезами, платье, наполовину снятое, да так и застывшее теперь уж навек – ворот расстёгнут, лямка скинута с одного плеча.
– Ты Лейла? – спросил Григорий в голос.
И фигура кивнула – да, мол. Некрасиво выгнутый рот, распахнутый в так и не случившемся в крике. Григорий с махбаратчиком рявкнули хором:
– Бежим.
Отстранили хозяйку, не понявшую пока ни черта, рванулись, обгоняя друг друга.
Под арку, по скрипучей лестнице – вверх, на этаж, ещё одна арка и коридор, длинный, с рядом одинаковых, полукруглых дверей. Без знаков и номеров. Григорий на миг замер, не сообразив, куда бежать дальше. Призрак вновь свился из полумрака, пальцем показал на одну.
– Кать, там живые есть? – спросил-подумал Григорий, в ответ услышал короткое
«Нет».
И тяжёлый, истерический плач, от которого нога сорвалась сама собой, ударила, выбив тяжёлую дверь из петель.
«Ой, мама...» – прозвенел в ушах голос призрака.
Григорий хотел было выругаться – и осёкся, тяжёлый запах ударил, едва не выбил из него дух. Знакомый, поганый запах пота, звериной похоти, благовоний и дурных, перемешанных без меры духов... Алая лужа, противно хлюпающая под сапогом. Месиво, каша из перемешанных, раскиданных, даже не тел, а кусков. Словно в издёвку – лазоревый, с васильками махбаратовский плащ, его лоскутья валялись на самых видных местах. Свет уцелевшего фонаря беспощадно высвечивал обрывки, они лежали, переливались, мерцали на фоне густой, уже чернеющей крови.
– Господи прости и помилуй... – выдохнул Григорий.
Охнул – сквозь выбитое окно влетел дождь, ударил его по лицу стылым, противным холодом. Махбаратчик заложил руки за пояс, оглядывался, шипя что-то непонятное под нос: то ли ругательства, то ли молитву на непонятном Григорию языке. Сзади кто-то крикнул, отчаянно – махбаратчик, не повернувшись, рявкнул, велел убраться всем вон. Подошёл к выбитому окну – дождь ударил мужику в лицо, залил лицо тёмной, текучей влагой. Обернулся – и оскалился снова, поманил Григория пальцем, показал в угол, на широкую, разломанную напрочь кровать. Распоротые подушки, перина – её перья ещё кружились, складываясь в силуэт...