во запыхтел пламенем, мявкнул – почему-то на кошачий манер – прыгнул лозе на соцветия...
Схватка вышла короткая и яркая – отожравшийся на Гришкиных угольках и явно перенявший охотничьи приёмы у Гришкиного же кота Падлы огненный мышь погнал лозу в хвост и в гриву, с ходу испепелив пару особо наглых цветов и изрядно опалив остальные. Внезапно откуда-то дохнуло холодом. Морена, которая в прошлый раз его спасла – появилась снова, порубив часть лозы, которая особо резво попыталась обойти в тыл. Замкнуть круг и ударить в спину. И пропала.
Лоза шипела, верещала тонко, свиным манером, извивалась и била с маху, пытаясь достать хотя наглого мыша, если уж по бокам морена вмешалась. Мышь отпрыгивал всякий раз, фыркал, подражая коту – мяучил, выпуская из ноздрей злые колючие искры. Пускал пламя и бил в ответ, испаряя лепесток за лепестком. Всё это крутилась вихрем, калейдоскопом лиловых и рыжих огней. Сквозь пламя и холодный пар – собачий, свирепый лай.
Белый пёс выкрутился у Сеньки из рук, оскалил клыки, прыгнул на Григория, целясь в горло. Вновь крик Катерины, в воздухе – молнией – белая лохматая полоса. И не понять, ледяное лезвие ударило – или просто чуть толкнуло, кидая пса на уцелевший цветок лозы. Тот распустился, заверещал радостно и ударил, не видя – кого. Распорол пса на лету, тот жалобно взвизгнув, упал и забился, сбивая кровь с песком в кашу...
– Сука! – рванул воздух Сенькин отчаянный возглас.
Целовальник взмахнул руками, прошептал что-то – лоза забилась и разлетелись в пыль вереща. В воздухе – лентой, очень ярко в свете одинокой звезды – сверкнул широкий ферганский нож. Григорий извернулся, отбил засапожником первый удар, ушёл от второго, пропуская мимо себя широкий клинок со щегольским камнем на рукояти. С маха – Сенька охнул, чуть слышно выругался, когда его ноги подскользнулись, проехали по песку. Григорий качнулся, не думая – утробно гикнув, послал засапожник выпадом, снизу, в удачно подставленный бок. Тот жадно хлюпнул, входя в тело по рукоять. Под пятое ребро, клинок распорол Сеньку вмах и вышел, алый от крови.
Григорий встряхнулся, очень аккуратно – и долго, пока дыхание не успокоилось – вытер тряпочкой верный нож. Осмотрел пса, потом Сеньку – оба не дышат, призрак Лейлы крутится вокруг тела, лежащего на песке. Смеясь распахнутым в крике ужаса ртом и показывая Сеньке неприличные жесты. Григорий погрозил ей пальцем. Повернул тело, посмотрел на ладонь – так и есть. Чернилами – и с кровавым следом поверх – на ладони выжжен знак куфра.
– Умно – хмыкнул в усы Григорий, позвал Катерину: – Что скажешь? Каково твоё мнение?
Выпрямился, набил трубку. Мышонок довольно фыркнул, забирая к нему на рукав.
– Хороший, – Григорий улыбнулся, глядя на забавно, по мышиному умывающегося малыша. Порылся в карманах – увы, жаль, но угольки кончились. Поискал глазами – нашёл на земле Сенькин щёгольский нож-пчак. С янтарным камнем на рукояти. Подобрал, сунул мышь-демону под нос камнем вперёд, тот фыркнул, сверкнул, сожрал и янтарь за милую душу. Чем бы ещё морену наградить? Снова мелькнула ненадолго… Хотя ей, кажется, понравился табачный дым. Ну да, в аду, говорят, сплошная вонь и сера – это вам не вкусный чинский табачок.
По ушам прошелестел тихий укоряющий голос:
«Зря. Хороший камень же, алтына на два на рынке потянет».
Григорий поднял голову – увидел дымную, из речной мороси и тумана свитую тень. Призрак Сеньки, он стоял и гладил собаку, глаза его смотрели на небо, вверх, на «Аметист», качающийся серебристой рыбой под облаками. Бортовые огни корабля горели, свиваясь в призрачный, яркий свет. Призрак чуть слышно вздохнул:
«Эй, легавый, ты как – летал на таком?»
– Нет.
«И я теперь – нет. И не полетаю уже, жалко...»
– На хрена? – на одном дыхании, чисто, без задней мысли спросил Григорий. – Вот на хрена это всё? У тебя же дар был – видно, выучился бы, распределение получил, летал бы себе во славу Ай-Кайзерин с богом и чистой совестью?
«Во славу, во славу. Почему Ай-Кайзерин? Может – в свою хотелось... И потом – пять лет битых корпеть над книгами, а потом то ли распределят, то ли нет. Скучно», – протянул он, голос дрогнул, зазвенел холодным, издевательским смехом.
– Ну поскучай, теперь, – огрызнулся было Григорий, замер, мысленно – одёрнул себя. Дело явно пора было кончать и разговорчивость призрака – использовать с большим толком. – Знак куфра откуда взял?
«Дали... В Университете, есть там один такой… А вот хрен тебе имя назову, но подсказку дам – по-нашему его кличут, да только он всё на аллеманский манер себя переиначивать любит, говорит – так его звать на его родном языке. Интересно даже, ты его сожрёшь – или он тебя. Эх, задержаться бы, посмотреть...»
– Да хрена... Ладно, последний вопрос – Катерину ты? И с письмами что за фигня? Зачем мутил? Ты же богатый был, нахрена на рубль вдовы позарился?
«На хрена, на хрена... При чём тут рубль тут? Эх, легавый, был бы ты не лох – сам бы всё давно понял. А так – сидел человек на сокровище и не делился. А надо. Бог велел».
Высказал всё призрак Сеньки, издевательски повернулся, подняв палец вверх. С небес дунул, завыл пронзительно ветер, свирепо – размотал свитый из туманной мороси призрак, смял и раздёргал на пряди, они зазмеились, улетая над чёрной водой. Тяжело, надрывно завыл призрачный пёс. Григорий поёжился вдруг. Развернулся на каблуках, пошёл прочь отсюда.
– Слушай, что за сокровище? О чём этот чудак говорил? – Григорий негромко спросил Катерину, широкими шагами уходя прочь от проклятого – теперь уже – места.
Поле по одну сторону, широкий, вечно шумящий ям – по другую, поющее здание караван-сарая – впереди. Середина ночи, сна не было, и призраки крутились, мельтешили перед глазами его. Катерина – её тонкая, серебристая в ночи тень. И ещё одна рядом, морена. Причём сейчас Григорий ощущал, как от морены пошла довольная волна… сытости, что ли? Ну точно как собака, которую за службу погладили и косточку вкусную дали. Григорий улыбался Катерине, видя, как она в недоумении пожимает плечами.
«Откуда я знаю? Он же двинутый на голову, ты сам видел, Гришь...»
– Ага, – кивнул Григорий, правда, больше чтоб успокоить её. Огляделся, лихо дунул в усы. – Ладно, последнее на сегодня дело.
«Эй, Гришь, ты чего? Варвара лучше...» – охнула Катерина, её голос забился, глядя как Григорий свернул и пошёл наверх, по лестницам поющего дома.
– Это само собой. Так... Я ненадолго. Надо же... – успокаивая призрака, шепнул Григорий.
Аккуратно, условным стуком – постучался в закрытую дверь. Глазок щёлкнул, голос привратницы – спросил тихо так:
– Это Вы?
В общем-то вопроса тут не было, голос Мэй просто прошелестел, вплетаясь в пенье поющего дома. Мягкий, тоже похожий на пение звук. Григорий откашлялся – просто чтобы разбить чары этого звука. Сказал – просто:
– Я понимаю, что это уже ничего не изменит, но ублюдок, убивший Лейлу и Анджелу, валяется у канала с ножом в боку. Можете сходить, посмотреть. И простите, что не поймал его раньше.
Пауза, короткая, на два вздоха, потом замок лязгнул, перед Григорием тихо открылась дверь. Мей встала на пороге, вежливо – по чински, всем корпусом – поклонилась ему. За её спиной мягко сияли розы и витражи из цветного стекла. Призрак Лейлы втёк внутрь, закачался и задрожал, тая, растворяясь в их свете. Напоследок она обернулась – теперь рот её уже не кричал. Мэй выпрямилась, повернула голову в сторону призрака убитой, словно провожая её взглядом. Улыбнулась мягкой и доброй улыбкой. Потом обернулась к Григорию, сказала – тихо, тем же тихим, по-лисьи вкрадчивым голосом:
– Мы, конечно же, впустим вас, но... Если у вас есть девушка – лучше идите к ней. Сейчас. Можете не успеть – я не знаю ничего, но чувствую, как что-то страшное бродит в воздухе.
Внезапный прилёт «Ракша», гробы, выгруженные с борта, взбесившийся ни с того ни с сего махбаратчик. Как он там сказал – жди, кот с дуба мявкнет? Он мявкнет, конечно же, да... Только Мэй права – может оказаться поздно. Григорий поклонился, сказал коротко:
– Так и поступлю. Спасибо.
Развернулся, мысленно прикидывая уже дорогу до дома Колычевых. Ям, потом через мост. Или быстрей напрямик, с Сенькиной стороны очень любезно бросить бесхозную лодку. Снова – голос Мэй за спиной:
– Всё-таки задержитесь на десять минут. С нашей стороны грех не налить вам кофе.
Глава 22
Луна то появлялась, то исчезала, взбаламученный корабельными магами «Аметиста» и «Ракша» ветер налетал разом со всех сторон, трепал и рвал тяжёлые, тёмные тучи. Полил дождь. Мелкий дождь, он не только принёс промозглую сырость, но и стало почти ничего не видно. Григорий на это раз десять помянул свою идею плыть на лодке самым что ни на есть трёхэтажным загибом. Мало того что грести, так ещё и смотреть во все стороны, иначе или мимо нужного места проскочишь, или тебя в ночной темноте баржей снесёт. И тут его взгляд упал на морену, которая так и летела вслед. Табачок ей, что ли, понравился?
– Эй, Кать. Говорить эта зверушка демонская не может, но хоть слова понимает?
«Сам ты зверушка, – огрызнулась Катька в голове звенящим, обиженным голосом, – Разум у неё дикий, искалеченный и совсем не наш, но... И не называй её зверушкой, если горла лишнего нет – она порой совсем как мы обижается».
– Ага. Живёт в ночи, тело себе вьёт из холода, молится... – Григорий хмыкнул, до того безумная пришла ему сейчас в голову мысль.
Будто в подтверждение – на реке мелькнул огонёк, с борта невидимой в тумане дровяной баржи долетел протяжный раскатистый клич. Просто клич, предупреждение, чтобы держались подальше от медленно плывущего по речной воде исполина. В таком случае всё равно, что кричать – но вперёдсмотрящий на барже орал южный, раскатистый символ веры:
«Господь един!»
Морена замерцала в ночи, свила себе тело из тумана и замерла, подняв острый, прямой коготь вверх. Один, луч случайной звезды скользнул, льдисто сверкая, по лезвию.