– Как стоишь, тетеря! Есть мнение, что твоя рожа печалит Ай-Кайзерин.
В ушах звоном – внезапно, голос Катерины сорвался на крик. Разносчик встрепенулся на этих словах. Рванулся, с маху, толкнул стражников в стороны, перепрыгнул прилавок и пустился бежать. Вихрем, скрылся из вида, лишь тень мелькнула у лестницы вниз. Григорий – не думая, на инстинкте, подхватил с полу оброненный кошель, ткнул пайцзой в нос оторопевшей страже, рявкнул скороговоркой и матерно: брошенный, мол, самовар охранять, баранки не трогать, посчитаны, вернусь – спрошу за каждую, лично и во имя Ай-Кайзерин.
Дождался оторопевшего, но внятного кивка и опрометью побежал в погоню.
Лестница вниз с крыши в дом, там и другая, какие-то коридоры, капель с низких каменных сводов, узкие, сплошь заваленные тюками и ящиками ходы. По носу бьёт затхлым воздухом, пылью и дикой смесью запахов всех краёв, от ароматных южных до какой-то полунавозной вони. Какая-то мелкая живность шныряла в темноте по углам или истошно пищала под ногами, когда Григорий встал на хвост. Где-то за стеной лениво матерились уставшие грузчики, из узких щелей-окошек плыл тусклый, осенний свет. Настоящий лабиринт на задворках рынка, если бы не Катерина – Григорий давно потерял бы след. А так – призрак мелькнул раз и другой в полутьме, звоном показывая направление, потом замер, показав на почти невидную за развалом, закрытую дверь. Григорий скользнул ближе, подёргал – запрета. Спросил неслышно:
– Второй выход есть?
– Нет, – прозвенел Катькин голос.
Григорий постучал. Крикнул:
– Эй, как там тебя? Ты кошель потерял. И вылезай, пока самовар не украли.
– Чего надо? Ладно, махбаратчик, поймал...
Тут Григорий на миг подвис, вспоминая, как на языке табибов и лекарей называется болезнь, позволяющая спутать жилецкий зелёный кафтан с лазоревыми, с васильковым цветом бекешами махбарата. Не вспомнил, плюнул, плечом высадил дверь...
Какая-то подсобка, угол грязный и мутный, заставленный ящиками, тусклый свет лился из единственного окна – щели в потолке. На ящик брошена видавшая виды овчина, с чужого плеча рваный полушубок – поверх: постель. Незнакомец сидел, скорчившись, на постели, накрылся – плечи вздымались и опадали, его трясло. На глаз видно – нехорошо мужику.
– Эй, парень, ты чего? – спросил Григорий, потряс того за плечо. Поискал воды – не нашёл. Выругался, поминая матом синие рыночные епанчи – из-за них пришлось бросить самовар с таким замечательным чаем... – Ты кто вообще?
– А ты как думаешь? – огрызнулся мужик, подняв глаза на Григория.
Видно, что бледный весь, но держится, говорит чётко. Григорий смерил того глазами, ответил честно:
– А кто тебя знает. Армяк дурацкий, ухват военный, по плечам да выправке – на стрельца похож. Меня ловко срезал, а вот рыночных сторожей испугался. Эй, парень, а ты не в нетях? Этот, как его, дезертир?
Григорий спросил, в то же время порылся, всё-таки нашёл воду в какой-то чашке. Сунул мужику в руки, тот выпил – запрокинув голову, жадно, сухой кадык на его горле дёргался, ходил как поршень туда и сюда. Допил, оставил чашку, благодарно кивнул головой и сказал:
– Не-а, не дезертир, Радко Младич, поручик, Табинский пехотный полк. – И, прежде чем Григорий проморгался и сообразил, что у них в царстве таких чинов и войск не водится – добавил: – Держава. Взят на имя вашей Ай-Кайзерин. Полком боярина Татищева, ещё в Марьям-юрте.
Григорий отвернулся и шепнул еле слышно:
– Дар-Аль-Куфр, значит. Катька, знаком?
«Не знаю, может быть... Вряд ли я их близко только в строю и видала. Но похож на табинца, и такой полк там точно был. Упёртые, стояли почти до самого конца».
Григорий встряхнулся, вновь оглядел пленного – тот сидел, опустив голову на руки, бессмысленной грудой, будто из бомбы выдернули запал. Скосился, посмотрел на Григория из-под поникших бровей. Спросил резко:
– Куда теперь? В Сибирь? В это ваше, как там его, Лаллабыланги?
– Наверх. Самовар твой вручать, пока не украли...
Глава 25
– Ты чего, каффир, что ли? Или этот, как его, муртад? – спрашивал Григорий, оторопело, хотя и сильно запоздало, у Радко.
Уже потом, когда самовар выручили, купили пожрать заодно и выкурили вдвоём с табинцем Радко по трубочке. Горный дюбек, да пополам с угольно-чёрной латакией, сизый дым крутился, ходил кольцами под низким сводчатым потолком. Запах получился ядерный, такой, что мышь в углу чихнула и спряталась, зато у Радко – неожиданно для Григория – прошла его непонятная дрожь. Глаза сверкнули, голос стал уверенней, чётче. Григорий кивал внимательно, слушал и смотрел во все глаза. Нечасто встретишь человека, не знавшего или отринувшего истину и нагромоздившего себе богов из камня и палок, не могущих и пальцем пошевелить.
«Скорее уж, из отчаянного вранья и кровищи, – подумалось вдруг, пока сбивчивые рассказы Радко ходили кругами по голове, складываясь с недавним опытом. – Якобы царёвы мамонты им все ёлки съедят. Хрень, да делать больше Лихо нечего, кроме как хвоей давиться. Ладно...»
Почему-то вспомнилась университетская библиотека, книжка со сказками: «И змеи поминали Господа, велик он и славен! И молились, крича: „Нет бога, кроме Аллаха!..“». Вот из-за чего еретики книжку ту запретили, похоже. Ладно, вон змеи обратились, истину зовут, у нас морена вот тоже на днях – и даже не в сказке. И тут справимся как-нибудь. Тем более, человек, не змея. Но это дело следующее, а пока... Григорий почесал головой, спросил, выводя разговор куда-то поближе к делу:
– Слушай, ты из магов ваших кого знал по Марьям-юрту? Чернокнижников. Была там одна...
Не договорил – Радко дёрнулся при слове маги, ответил, сурово взъерошив усы:
– Не знаю и знать не хочу. Уроды они... Как до дела, так при параде все, важные, тому поклонись, этого протитулуй правильно, пока в жабу не обратили. Благородный сэр Тристрам, достопочтенный мэтр Ладислав, тьфу. А стоило вашему мамонту за горой затрубить – так амба, никого нет, сойка волшебная вхолостую пищит, одна девчонка молоденькая какая-то на вызовы откликается.
«Не Катерина ли часом случайно там была?» – на мгновение отвлёкшись, подумал Григорий.
Спросить не успел. Судя по молчанию, тому, что призрак не ругалась и не отнекивалась заранее и по настороженному звону в ушах – таки да. Она и была той девчонкой... Сморгнул, усмехнувшись в усы – тесен мир – пошёл слушать дальше.
– А уж как дело вплотную, до пик и мушкетов пошло... Слушай, не сочти за хвастовство – но держались мы как надо. Зарылись крепко, знамя выставили, отстреливались, позицию не отдавали...
«Так крепко не отдавали, ага, я аж матерится выучилась...» – пояснил в голове ехидный донельзя Катькин голос.
– А как ваши мамонты бульварами в тыл прорвались, нам на редуте помощь потребовалась – так пшик. Вначале девичьим голосом: «Держитесь, родненькие». Потом в тылу что-то бухнуло, и шабаш – «сойка» чародейская на пепел пошла, ни ответа больше, ни привета. Бросили нас, достопочтенные, похоже. Вместе со всем Марьям-юртом. А гонору-то было. Ну, мы тоже не лохи – день за-ради приличия выдержали, порох расстреляли и сдались. Ну их... Так что не смотри – лучше у вас в Сибири сидеть, чем...
Мужик дёрнул лицом, закашлялся, прервав очевидное «чем на опять за этих уродов живот класть».
– Чего ты заладил, Сибирь да Сибирь. Почему – Сибирь? Взят ты на имя Ай-Кайзерин полком боярина Татищева – значит, где-то в его владения должны были поселить. Поволжье... Только у того боярина, небось, земли столько нет, вот в приказе и затупили, – проворчал в ответ Григорий.
Откашлялся, смерил глазами Радко, замер, сообразил, что с тем снова что-то не ладно. Опять – крупная дрожь, длинные висячие усы – опустились, поникли. Трубка за разговором давно погасла, сизый дым выветрился, сквозняки выдул его сквозь щели в стене. Чем больше их выдувало – тем больше Радко трясло. Он вскинул руки, схватился за голову – рукава ветхого армяка скользнули с его запястий. Линии переплетались там. Цветные, тонкие линии, они переливались, змеились, меняя узор и форму, мерцание багровым плыло от них. Григорий невольно поёжился – напомнило узоры волшебных знаков. И недавнюю мысль: «Боги язычников, истуканы бессмысленные, сделанные из камня и палок, не в силах и пальцем пошевелить», – как говорили проповедники в церкви. Ошиблись, из вранья и кровищи они сделаны. И насчёт пальцем пошевелить – хрен, вон, даже сюда дотянулись.
– Покажи руки, – рявкнул Григорий.
Радко вздрогнул, собрался с силами, но показал. Радужный, разноцветный узор ломанных линий. Похожий, в общем, на то, что Сенька вывел себе на руке. Или на найденный в усадьбе Дувановых знак куфра.
– Что это? – спросил Григорий.
Радко пожал плечами, ответил коротко:
– Хрень.
«Один из великих знаков, похоже на руки-лезвия, только управляющий контур где-то не здесь, – пояснил звенящий голос Катерины в голове. Сорвавшийся на надрывно удивлённый возглас: – Ой, мамочка».
– Парни в роте втихую обменивались, наносили себе. Заклинание, кто-то из великих нашему сержанту продал его, говорят. А он, соответственно, нам. Говорил – защищает от камня, стрелы или пули.
– И как, защитило?
– Сержанта – нет. Его вольногородские носорогом достали.
«Естественно, потому что это ни хрена не защитные чары. Обрывок от заклинания подчинения демонов, завито просто, но искусно – работа кого-то из мастеров. Чары подчинения, развёрнуты с обратной полярностью. Не демона подчиняют, Гришь, человека. Подчиняет бедолагу тому, кто стоит на управляющем круге. Ой, мамо».
– Ой, мамо... – в тон Катьке охнув, серьёзно протянул Григорий. – Эй, Радко, постой – с тебя что же, ещё и деньги за эту хрень взяли? – спросил Григорий.
Сам при этом лихорадочно набивал вновь трубку. Набил, щёлкнул огнивом, раскурил, снова окутав Радко потоком сизого, едкого дыма. Кивнул с удовольствием, видя, как отступает от того колотун. Базарная латакия пахла резко, чем-то напоминая ту жидкость, которую они приготовили, гоняя демонов недавно из Марджаны и Кары. Подействовало.