«На какое-то время – сработает. Но не навсегда», – прозвенел голос Катьки.
Радко устало кивнул головой:
– Пол купы гроша...
Пол купы Григорий, умученный западным говором Радко вначале понял в упор и задумался – сколько будет половина мешка денег, да на царёвы золотые рубли, серебряные алтыны или хотя бы на медные полушки. Дальше вспомнил, как называются у аллеманов монета, и немного остыл. Но чернокнижник Марьям-юртский по любому выходил гад. На царские деньги эти пол купы тянули почти на гривенник. Без полушки, но всё одно жаль. За такую-то погань.
Григорий не выдержал, тихо выругался про себя. Радко вздрогнул, махнул рукой – видно было как дрожали его длинные пальцы.
– Чёрт, уже насовсем сюда, в каморку эту, перебрался, – продолжил он, – Как накатывает – запираюсь, благо никого рядом нет. Последних пару недель так особенно... Ладно, мочи уже нет, бери – может, в Сибири полегче будет.
– Не поминай нечисть бесовскую всуе, может и заглянуть ненароком. Заладил, Сибирь да Сибирь. Сибирь, соколик мой муртадский, ещё заслужить надо – туда люди в очереди стоят, там земли в оклад режут много, а бояр да начальников – мало. Давай-ка, Радко, по-другому сделаем.
– Как?
– По всему видно, чернокнижник морок на тебя наводит – он рядом и недавно в силу вошёл. И чернокнижник той самой породы, что тебя в Марьям-юрте сдал. Щас он тебя тащит – либо к себе под руку, либо на дело какое, и если это дело будет хорошее – то я сам муртад. В любом случае, будет рядом – можно будет за шкирку его чернокнижную подержаться. Ну и чары с тебя снять заодно. Помоги, а?
– Сотрудничество оформишь?
– Сотрудничество, явку с повинной, самовар.
«Эй, а у тебя полномочия-то есть? – прозвенел Катькин голос неслышно прямо по голове. – Сейчас наобещаешь ему…»
Григорий, оскалился, подумал для не про себя:
«Не боись, Кать, мне махбаратчик наш по гроб жизни за Сеньку должен».
Продолжил, уже для Радко и вслух:
– Да и пол мешка денег твоих сбить обратно с жулика не помешает.
Радко сел прямо, усмехнулся, дёрнув длинный и жёсткий ус:
– Дело... Что делать надо?
– Что делать, что делать. Чаю твоего замечательного на дорожку хлебнуть. Да проветрить, хотя бы чуток. Накурили мы с тобой – хоть топор вешай.
Через полчаса из каморки под лестницей вышел очень бледный и решительный Радко, зашагал прямо, не вертя по сторонам головой. Смотрел ровно, дорогу то ли видел, то ли не видел – шея его не двигалась, глаза смотрели ровно, прямо перед собою, и зрачки как на царском портрете – расширенные, стоящие прямо посредине глаза. Катерина неслышно ахнула, заглянув в них. Григорий, вполне полагаясь на её глаза, отстал на пролёт, аккуратно скользил по этажам рынка следом.
Задержался у выхода, под широкой колоннадой, привезённой ещё до царя Фёдора откуда-то из совсем дальних краёв. Четыре колонны, на одной скакали, задирая копыта, нетерпеливые ромейские кони, на другой скучала, кутаясь в невесомую мраморную паранджу отбитая у такфиритов девушка, счастливые влюблённые целовались под третьей, несчастные – тщетно искали пятую. Радко прошёл главным входом, меж второй и третьей, прямо, ни на кого не смотря. Григорий отстал, свернул в глухую тень за четвёртой. Там за колонной, в глухом углу у стены его и приняли.
Рыночная стража и довольно толково – как он оценил уже позже, задним умом. Вот мелькнули синие епанчи, вот в проходе, загораживая путь наружу, встала давешняя парочка – здоровый, отъевшийся дядька в мундире рыночной стражи и его напарник с хищным, крысиным лицом. Встали, руки в бока, оскалились – первая, нагнанная на них Григорием оторопь прошла, оба явно рвались отыграться:
– Эй, зареченский, а ты не охренел? – рявкнул, оскалив зубы. И дохнул в лицо чесночным духом с нотками перегара, видать, принял маленько для храбрости.
Здоровый, напарник поддержал:
– Выдавать себя за охранителя – да ты охренел. Теперь давай, шагай с нами к эпарху.
«Ах вы...» – прошипел про себя Григорий, чувствуя, как кровь стукнула по ушам молотом, да кулаки сжимаются сами собой. Встряхнулся – с трудом, сообразил, что на хорошую драку сейчас нет времени – Радко идёт впереди, ни лешего не видя, вот-вот скроется с глаз. Поднял руку, осеннее солнце блеснуло золотом на чеканной пластине царёвой пайцзы.
– С дороги, именем Ай-Кайзерин...
– Вот именно – именем. И теперь, зареченский, ты точно попал... – оскалился в ответ стражник, доставая свою пайцзу.
Такую же, золотую с надписью и чеканным профилем Ай-Кайзерин. Ещё две сверкнули с боков, сзади – засвистели, забухали стражницкие сапоги.
«Попал», – тоскливо подумал Григорий, провернул со свистом пайцзу в руках.
С тоской представил рожу Пахом Виталича, которому теперь придётся виниться эпарху за Гришкино самоуправство, сжал пластину с профилем Ай-Кайзерин в кулаке, шагнул, и, прежде чем зажимавшие его стражники успели что-то сообразить – обрушил импровизированный кастет на голову стражника. Мужик шарахнулся, кольцо стражи распалось на миг.
«Караул. Правоохранительный, а царицей дерёшься», – прокомментировал в голове ехидный донельзя Катькин голос.
«Знай наших», – оскалился Григорий.
Убрал пайцзу – не дай бог о ромейские рожи помнётся, будет хула на образ пресветлой Ай-Кайзерин – в карман, сжал кулаки, полез плечом вперёд в драку серьёзно.
Вначале его теснили и профессионально – обкладывали, не подставляясь под пудовые кулаки, давили, теснили в угол. Гришка вертелся, отмахивался, награждая стражников тумаками, между делом – проорав в голос родовой клич:
– Хмурый!
Стражники оскалились было – но тут рядом, под их ушами проорали звонко:
– Кольцо!
Такой же личный клич, как у Гришки, даже знакомый. Вроде кто-то из соседей, Григорий сразу не вспомнил кто. Один из стражи упал, другой шарахнулся, их петля вокруг Гришки лопнула, распалось от удара в тыл. Клич Гришкин услышали, в драку ворвался парень в белом кафтане стрельца. Стукнул двух стражников лбами, прорвался, встал с Григорием спиной к спине.
– Привет, соседи... – рявкнул весело он, исхитрившись подмигнуть Григорию на ходу.
Развернулся, отбросив вновь налетевших стражников прочь. И рявкнул снова, звонкий голос пошёл гулять эхом меж рыночных стен. Повторяя уже общий боевой клич:
– Наших бьют. Заречье. Зубов!
Старый, раскатистый боевой клич, приглашение к стенке на стенку. Откликнулись, на изумление Григория много народу. Товарищ-жилец, стрельцы в белых и жёлтых кафтанах. Пара слободских речников – седых, крепких как речные коряги. Здоровый, что твоя жердь конопатчик с татарских выселок. Даже два долгободых аллемана – один рыжий, другой чёрный волосом как смола конопатчика. Но похожи, по виду – отец и сын.
«Этим-то что, они же с другого берега?» – подумал мельком Григорий.
Исхитрился, махнул рукой им обоим – мол, спасибо, от души мужики. Теперь можно поставить плечами стенку и всласть погонять меж колоннами лихих в игре много-на-одного, но теряющихся в честной драке рыночных стражников. Вот уже по рынку гомоном пошёл шум и гам, вот господа и дамы познатнее, да побогаче оккупировали балконы и возвышения, смотрят, картинно смущаясь и активно машут платочками бойцам-молодцам, а девчонки и молодухи попроще, с косами, в байковых, узорных платках – те скупили кульками семечки, облепили колонны и бойко визжат, картинно ахая при особо лихих и молодецких ударах и болея – за наших, понятно дело. А где-то за спиной, в самой каше уже завертелся, махая руками чинский торговец, пошёл принимать ставки на всех подряд. Налетевших на шум и гевалт городовых казаков-объездчиков встретили буйным, негодующим свистом. Григорий исхитрился, тоже свистнул, замахал руками своим:
– Расходимся, мужики, хорошего понемногу...
Проследил, как свои-зареченские расходятся, крутятся меж кафтанами обывателей и казачьими конями, привычно растворяясь в толпе. Ушёл сам, боком до университетских ворот. По привычке, для верности – скинул и вывернул наизнанку зелёный жилецкий кафтан, вытер кровь с рассечённой в драке скулы, осклабился, присвистнул весело – были среди рыночных сторожей и крепкие и умелые, но одни против стенки – считай, ничего. Знай, мол, теперь наших.
«Григорий, а Радко пропал!» – прозвенел в голове озабоченный донельзя Катькин голос.
– Погоди, как пропал? – прошептал Григорий, по волчьих оглядываясь.
И вправду, улица вокруг, недалёкие ворота университета, толпа людей. Самых разных людей, но холодного, заторможенного в движениях Радко негде не видно. Был бы виден, он приметный, не так уж много времени стенка у Григория заняла. Катькин голос виновато звенел и звенел в голове:
«Так вот, нет. До стены университета дошёл. А потом я отвлеклась, гляжу и нет его больше».
«Отвлеклась? А, ладно, понятно, на что...» – подумал Григорий.
Огляделся – вот она, эта стена, совсем рядом высится, нависает над головой. Следов не видать, но... Свернул за угол, вот и ворота университета – узорная кованная решётка тагильской стали, с грустными львами на столбах и толпами студентов в синем и чёрном. Навес подо львами, над ним крутится по ртутному тускло искря туманное зеркало – выборный из студентов караульщик глазеет, не едут ли лишние кто. А вот и он сам, зеркало в сторону рыночных колонн развернул и сам вылез. Знакомое, калмыковатое круглое лицо. Знакомое, кстати, по делу суккубов, Кары и Марджаны. Да, точно он, Эдерли, с геомагии.
Быстро, пока тот не успел перевести взгляд с туманного зеркала, узнать Григории и сообразить, орать ли ему караул или улыбаться приветственно – приблизился, рывком, ухватив того за воротник. Улыбнулся сам, быстро, пока не прервали.
– Привет, Эдерли, слушай, сам Единый тебя на встречу послал. У нас тут чернокнижие опять. То есть... – услышал далёкий заполошный крик, добавил быстро, глядя в глаза, поправился: – То есть у вас опять чернокнижие.
Эдерли молча кивнул. Проняло, этот чернокнижие уже видел сам и вряд ли ему понравилось.