Глухо свистнул, рассекая воздух, кривой клинок, рванулся, запев как живой, тоскливую короткую песню. Снизу и в горло, Григорий отшатнулся – на инстинкте, под отчаянный крик-звон Катерины в ушах. Пропустил первый удар меж себя, мягко отскочил, ругаясь и удерживая себя, чтобы не рвануть из-за голенища собственный нож-засапожник. С Сенькой всё-таки неловко вышло, он живым больше пользы принёс бы на дыбе, да и Радко жалко всё-таки где-то в глубине души.
«Гришь, ты дурак?» – осведомился Катькин голос в голове.
– Да, – ответил Григорий честно.
Подхватил лампу с пола, кое-как сблокировал новый свирепый и быстрый удар. Повезло. Ятаган себе Радко взял студенческий, с обухом и долами, давно пропиленными и источенными насквозь за-ради нужных и полезных в учёбе вещей типа конспектов или шпаргалок по богословию. Столкнувшись с медной пластиной, ятаган зазвенел и лопнул, сломался, обломки бессильно отлетели, ярко сверкнув в воздухе. Радко замер, сморгнув, и лицо у него поплыло, на миг приняв человеческое выражение. На мгновенье, потом он прыгнул, целясь руками в горло. Григорий зарычал глухо, встретив его прямым в челюсть. Одержимый качнулся... и снова, без звука, шагнул вперёд, движения его были мерными, холодными, как шаги часового механизма. Такими, что Григорий даже испугался на миг. На миг, один, потом майнхерр Мюллер бесцеремонно оттолкнул его, скользнул вбок, его пудовый кулак бывшего ландскнехта взлетел и опустился на затылок бесноватому.
Потом они кое-как придавили Радко к полу. Тот бился, с отчаянной силой пытаясь вырваться, Мюллер ругаясь, смотал его как получилось. По лестнице за их спинами забухали студенческие сапоги, по носу хлестнул резкий до рези в глазах запах зелья... Эдерли успел сбегать до профессора Вишневецкого, или скорее ближе, до Марджаны. Зелье, конечно, отвратное – где-то жалобно чихнула кошка, но и Радко внезапно взяла мелкая дрожь. В голове предупреждающе вскрикнула Катька, ярко, почти слышимо – под черепом прокатился тяжёлый надтреснутый звон... Лежащий Радко охнул, открыв глаза. Обычные на вид, человеческие глаза... Сморгнул, спросил тихо, чуть слышно:
– Вот гадость. Как, достали гада?
– Кать, чернокнижник рядом не чувствуется?
«Увы, Гришь. Рядом – нет. Этот поумнее Сеньки, да поопытней, видать – работает откуда-то издали…»
«Вот ведь ерунда», – с огорчением подумал Григорий, чуть слышно выругался, спросил Радко: – Когда был – не почувствовал, чего он от тебя хотел?
– Взломать дверь. Убить всех, кто там есть. Убить. Сжечь... Разбить зеркало... – прошептал Радко.
Потом его повело, глаза закрылись – снова стал сознание терять. Григорий выпрямился, быстро, пока остальные не очухались, распорядился отнести мужика к целителям под наблюдение.
Встал, огляделся... Ещё мельком успел подумать, почесать в затылке.
«Дурацкий вид у тебя», – ехидно прозвенела в голове Катерина.
Григорий не выдержал, улыбнулся, кивнул. Хорошо, что вокруг опять не души.
Этаж совсем опустел, цветные пятна света от витражных окон плясали, складываясь в замысловатую тень под ногами. Дверь кафедры, мощная, окованная железом – Радко оставил на ней кривые царапины. Резные птицы Сирин и Гамаюн в круглой нише над дверью – казалось, они смотрели на Григория с укоризною, сверху вниз. Развёл, мол, бардак.
– Между прочим, помочь бы могли, – проворчал Григорий про себя.
Странно, что из кафедры никто не вышел на шум. Подёргал дверь – заперта. Постучался...
«Гриша, а там никого нет», – прозвенел в голове Катькин голос.
Никого... Странно, тогда. По чью же тогда душу шёл с кривым ножом одержимый неведомым чернокнижником Радко?
Григорий подцепил ножом язычок замка, повёл – замок заскрипел, но выдержал, лезвие сорвалось, звонко, обиженно брякнув. Поменял профессор Колычев, видимо, с прошлого раза. Теперь замок уже не поддавался засапожнику с прежней лёгкостью. Огненный мышь в рукаве толкнулся, тихо пискнул, предлагая решить вопрос… И со всей кафедрой заодно, малыш тонким голосом запищал, явно вспомнив холодную воду и заключение в чайнике. Григорий фыркнул, успокаивающе погладил по рукаву. Огляделся, подобрал с пола железку – острый и тонкий обломок сломанного клинка. Ковырнул в скважине, кое-как, с третьей попытки, под ехидные комментарии Катерины в ухе, мол «дожила, уже на работу и то не пускают» отжал пружину, открыл наконец дверь. Его встретил знакомый, шелестящий бумагой, книжными листами и книжной пылью мрак. Переливающиеся светом окно-розетка, тёмные, уходящие вдаль ряды книжных полок, завораживающий шелест страниц – по кафедре гулял сквозняк, переворачивал листы, тонко, напевно выл в прохудившейся раме. Григорий осторожно прошёлся меж книжных рядов, не утерпел, зацепился взглядом за книгу с печатью «проверено-ереси-нет» на обложке...
«Специальный шип на запястье — проколоть палец, потом медленно провести нужный узор кровью по заготовке.
Воздух над ладонью задрожал, наливаясь красками, краски сложились в форму, по форме пробежал зигзагом линий узор. Хлопнули крылья, повернулась маленькая голова. Чёрный и острый глаз мигнул с руки, с любопытством скосился на Кайлу. Сойка всего лишь... Но учитель, усмехнувшись, сказал: "Хорошо"».
Григорий встряхнулся, с усилием отложил в сторону хрустящий страницами том. Сморгнул, заставил себя смотреть на более близкие к делу вещи. Всё те же два стола у окна, только бывший стол Катерины теперь пуст и вылизан, сияет свеженачищенным деревом. Зато на другом заметно прибавилось бардака. Ветром сдуло бумагу Григорию под ноги, тот машинально подобрал его... Витиеватый почерк «по собственному»... Зачёркнуто, ниже круглый оттиск-печать. Вставший на дыбы лев. Знак незнакомый, но лист слетел со стола Теодоро. Должно быть, и печать его? Интересно... Дальняя дверь запрета, ломиться к Колычеву не хотелось. Вместо этого осмотрелся ещё раз. Никого и странно, на вид в кафедре нет ничего такого, что неведомому чернокнижнику стоило бы сжечь, рискуя близким знакомством с махбаратом.
«Зеркало», – напомнил Катькин голос в голове.
Тоже нет... Григорий машинально потянулся – набить трубку, услышал меж ушей звонкое Катькино: «Ты что!» Так же мысленно извинился, подошёл к розетке-окну, замер, бездумно любуясь игрой света на цветных стёклах. Бутылка коньяка, как и в прошлый раз, спрятана в нише. Григорий потянулся к ней, хлопнул пробкой...
Голос Катерины промеж ушей опять укоризненно прозвенел. Её голос слился со звуком шагов за спиной. Григорий повернулся – резко, увидел в дверном проёме тёмную – на фоне освещённого коридора она показалась чёрной сперва – тень. Голос Павла Колычева:
– Так, опять вы. В позапрошлый вы украли мой чайник, в прошлый – сестру. Что собрались тырить на этот раз, Григорий?
Встряхнулся с усилием, голос Павла Колычева был ироничен и сух. Взбесил сходу. И так же остыл сходу, напомнив себе, что не драться сюда пришёл. Да и неприлично ему теперь с братом Варвары драться. Ответил:
– Ну, ваш бывший чайник просит передать, что вы с ним плохо обращались. Если честно, он ещё много чего хочет передать, но увы – словарный запас у него пока ограниченный. Работаем...
Павел откровенно засмеялся, шагнул вперёд, его тяжёлая трость сухо щёлкнула об пол.
– Представляю, что вы наработаете... С вашим словарным запасом. И тем не менее – что за шутки и какого лешего вы опять здесь?
– Те же самые. «Расследование», как вы говорите. С час назад к вам на кафедру ломился одержимый с кривым балканским ножом. Кричал, что должен убить всех, кто здесь есть, сжечь всё и разбить какое-то зеркало.
– Развелось сумасшедших. Но тут никого нет, я зашёл сегодня абсолютно случайно – подготовить документы для учёного совета, а мой помощник отпросился ещё со вчерашнего дня.
– Отпросился? И часто он так?
– Случается. Но тут вам лучше самому его спросить. Он живёт за стеной сразу, в научном доме.
«Вот только через ворота тоже не проходил» – подумал было Григорий.
Потом, также мысленно одёрнул себя. Чернокнижник работал издали и – похоже – устами Павла Колычева святой Трифон помог ему, подкинул своей легавой зацепку. Очень уж удачно Теодоро вроде и не на месте, и ни при чём, но на самом деле рядом с территорией – делай чего хочешь.
– А давно он у вас работает? И что вы можете рассказать про него? Григорий спросил, нетерпеливо, но, как мог – вежливо.
В руках Павла снова сердито стукнул трость.
– Довольно давно. Перевёлся с геомагии, не сошёлся характерами с тамошним чудаком Бастельро. Отлучался часто, он по бумагам и прочему – незаменим, к нему со всех кафедр и ректората за помощью бегали. Впрочем, вам лучше самому с ним поговорить. Но настоятельно рекомендую делать это вежливо, он крайне обидчивый человек. Чуть ли не бывший принц из каких-то далей, куда и на мамонте не сразу доедешь. А теперь прошу меня извинить. Покиньте, пожалуйста, кафедру, мне надо побыть одному. Я недавно потерял отца и двух братьев, молодой человек, мне сейчас не до игр в «расследование».
– Это не игры. И радуйтесь, что вы сегодня опоздали, так как одержимым был профессиональный головорез. Ему ваша трость и ваш нож – на один чих. К слову, а откуда вы узнали, что братья погибли? Тело вашего отца привезли, но про братьев вестей в тот день не было. Интересно, и давно вам донесли, что в списках пленных их нет?..
Только потому, что внимательно следил за лицом Павла, заметил – щека на миг у того дрогнула. Точно надо быстрее пообщаться со старым Кондратом. Если сложить, как Павел проговорился при сестре про особые комнатки у Юнус-абыя, где с лихим человеком можно встретиться – а про них мало кто знает… Да, похоже, весть про братьев Павел явно получил не официальным письмом из царёва приказа. Не потому ли отец чего-то подозревал и приставил верного товарища за домом и младшим сыном присматривать? И если догадка верна – а Павел нигде напрямую не замаран, иначе отец, если точно знал бы, покрывать не стал – братец у Варвары в этом деле поопаснее покойного боярича Дуванова будет, который только поместья грабил. Впрочем, пока тёмные дела Павла с варнаками Григория не касаются. Вот закончит с чернокнижником…